Тайна монеты Каракаллы
Шрифт:
Ленька, не понимая его, затарахтел:
— Как не продам? То есть ты хочешь сказать, что мастер монету у меня не возьмет?
— Нет, я не это хочу сказать! Ты не посмеешь ее продать! Монета — это улика против маньяка! Она из его кармана выпала, я уверен в этом. По монете мы найдем душителя!
Кошмарик растянул рот в блаженно-глупой улыбке:
— A-а, вот ты о чем! — а потом стал сосредоточенно-хмурым: — Ну так знай, друган, что я обязательно продам этого Каркалу, хоть за сто баксов, а продам! И наплевать мне на твоих двинутых маньяков! Не верю я в них совсем! Видали, улика против душителя! Может, прикажешь еще мне эту монету в пакетик прозрачный положить и отнести тому хрену в фуражке, чтобы он ее к делу приобщил? Нет, Вовчик — никогда этого не будет! Не дождешься ты от меня такой голимой лажи! [6]
— Ну и сволочь же ты тогда! — прошипел Володя, на самом деле ненавидя в этот момент своего друга. — Тебе одни баксы нужны, баксы, баксы, а то, что маньяк и тебя задушить может, не волнует!
— Да, не волнует! — тоже шипел Кошмарик. — Я — чувак крутой, не то что вы, лохи домашние! Меня он не тронет!
Дверь приоткрылась, и показалась голова «мастера», обеспокоенного отсутствием владельцев монеты.
— Молодые люди, ну так что вы решили? Будете отдавать товар?
— Будем, мастер! — заулыбался Кошмарик. — Только поглядим вначале, не будешь ли ты снова бабушку лохматить!
И снова Кошмарик и Володя вошли в кабинет нумизмата.
— Итак, я решил несколько поднять цену, и могу выдать вам сто пятьдесят долларов.
— Нет, шутишь мастер! — пробежался пальцами по столу Кошмарик. — Триста, не меньше!
— Так и быть, сто восемьдесят — ни цента больше! — окаменело лицо «мастера».
— Двести пятьдесят! — хлопнул ладонью Кошмарик.
— Сто девяносто — ни цента больше не дам! — ударила по столу пухлая рука оценщика.
— Двести тридцать! — чуть ли не взвизгнул Кошмарик.
Володя не выдержал — выбежал в зал, а «мастер», покрасневший, как помидор, произнес:
— Двести — и больше не проси! Не дам больше!
Ленька пытался было накинуть к двумстам долларам еще двадцать, потом десять, но фрукт был непреклонен, и Кошмарик сдался. Вынув из кармана монету, предусмотрительно взятую им у «мастера» назад, Кошмарик с понтом бросил ее на стол. Оценщик вновь рассмотрел ее в увеличительное стекло, боясь подмены, а когда убедился в ее подлинности, подчеркнуто вежливо спросил:
— В какой валюте желаете получить расчет?
Кошмарик снова почесал пальцами под банданом, задумался, точно вопрос валюты был для него жизненно важным.
— Сто баксов зелеными дай, а сто — нашими, деревянными.
— Как хотите, — кивнул нумизмат и полез в нагрудный карман пиджака за бумажником.
Вдруг какая-то мысль, внезапная и яркая, преобразила лицо Леньки, и он сказал:
— Мастер, не дадите ли чистый листок бумаги и простой карандаш? Хочу на память сделать копию с монеты, с которой расстаюсь.
И Ленька, вновь заполучив монету, тыльной стороной карандаша потер по бумаге, предварительно подложив под лист монету. Сделал он так несколько раз, переведя изображение обеих сторон денежного знака, потом передал сестерций оценщику, а после уж принялся считать протянутые ему деньги. Глупая довольная улыбка освещала в этот момент и без того простоватое лицо Кошмарика.
«Черная метка» и желтая футболка
— Во, сцапал двести баксов за какую-то фуфловую фишку! — радостно шлепнул Кошмарик по коже косухи, давая понять, что там таится весьма приличная сумма, способная обеспечить Леньке хорошее настроение в течение изрядного времени.
— Противно на тебя смотреть было, когда ты торговался с этим барыгой, — с презрением произнес Володя, который, ожидая друга на улице, несколько раз порывался уйти, чтобы уже никогда не видеться с ним.
— Противно ему! — усмехнулся Ленька. — А как же не торговаться? Я же сразу понял, что этот мешок с трухой готов выложить больше, монета ему нужна, только жаба его душит. Кто же из нас прав? Ты или я? Конечно я! Монету эту я, можно сказать, из дерьма вытащил, мне она не нужна, а кому-то пригодится. Зато двести баксов на фуфле заработал! Сотню, ту, что в деревянных, можно на голяк всякий потратить, а другую сотню я в банк положу. Я ж «Харлей-Дэвидсон» [7]купить собрался — коплю! А что до улик, то монета — никакая не улика. Вот если бы на ней пальчики душителя остались, да на твоей шее тоже его пальчики, тогда, сличив их, можно было бы пойманного душителя уличить. А то ведь и отпечатков нигде нет, и подозреваемого тоже нет. На кой хрен эта монета? Нет, она нам послужит по-другому. Вот, например, в эту кафешку сейчас завернем, чтобы шамовки какой-нибудь съесть. Слушай, а бухнуть чего-нибудь не хочешь? Угощаю!
— А пошел ты со своим бухалом! — огрызнулся Володя, но в подвал, где находилось кафе, все-таки спустился. Оно располагалось метрах в ста пятидесяти от здания концертного зала, в запасе был еще целый час. К тому же Володя считал, хоть и стыдно ему было признаваться в этом, что по совести он имеет право на некоторую часть тех денег, что лежали сейчас в кармане Кошмарика. В кафе вкусно пахло, и отказываться от ужина Володя не собирался.
Скоро перед ними красовались блюда с дорогой едой, и мальчики принялись уписывать деликатесы, запивая их пивом.
— Да, друган, — жевал Кошмарик — он ощущал себя хозяином положения, — что ни говори, а это будет покруче котлет твоей мамаши, слепленных из птичьего фарша.
— Ну ты и гад! — со злостью сказал Володя. — Жрал на даче за обе щеки и не отказывался!
— А чего отказываться, раз другого ничего нет. Но я это не в обиду твоей мамочке хочу сказать — знаю, она человек ученый, значит, нищий. Батя твой тоже хоть и на заводе горбатится, но ведь и там только на хлеб с постным маслом заработаешь…