Тайна озера Сайсары
Шрифт:
Настолько реальными были эти мысли, он так уверовал, что Геля жива, и его просто обманывали, что вскочил на ноги и выбежал на улицу. Он пошел быстро к ее дому... но ноги сами привели в тот же винный магазин. Денег едва хватило на вторую бутылку. Вернулся домой в своих радужных мечтаниях о Геле. Надо бы позвать своего дружка Хамсеева и поговорить за выпивкой... Но-о... Теперь их дом он обходит стороной. Мало того, что кидается ругаться жена, как сорвавшаяся с цепи дворняга. Сам Хамсеев тоже удивил... Пару месяцев назад вдруг явился с бутылкой водки в гости, поставил ее на стол и вытащил из кармана конверт.
— Федька, я сегодня получил письмо от сына из армии. Он стал чемпионом военного округа по боксу и выполнил норматив кандидата в мастера спорта. Ты послушай, что он пишет:
«Отец,
Голос Хамсеева задрожал на последних строках письма. Он аккуратно свернул бумагу и положил в карман, тихо проговорил:
— Все, Федька! Завязываю! Это наш прощальный бал. Помянем мои пьянки. Я ведь только сейчас понял, что если бы не пил в молодости, мог бы заниматься боксом. А сколько страданий принес семье! Сколько денег пропил... боже мой! Все, с завтрашнего дня капли в рот не возьму. Баста!
Давыдов воспринял эти клятвы скептически, он не раз их слышал от соседа, от многих бичей, да и сам грешил этим. Сколько раз сам зарекался! И еще не довелось встретить пьющего, который сдержал бы свое слово.
После этого вечера все ждал, что Хамсеев не выдержит и придет выпить, даже звал его, но получал решительный отказ. На последнее приглашение тот зло выматерился и заорал: «Сказано тебе, что завязал с водкой!» Жена заметно радовалась таким переменам, ходила по двору и напевала, такого за ней ранее не примечалось.
Давыдов выставил бутылку, а пить одному не хотелось. «А если набраться силы воли и тоже завязать?» — пришла в голову мысль. Но бутылка так заманчиво блестела, так звала, а рука сама уже срывала пробку и наливала в кружку... Пил понемногу, что-то бессвязно бормотал и произносил тосты, вспоминая Гелену.
Проснулся рано утром совсем окоченевшим. Оказалось, что уснул прямо за столом, уронив голову на остатки закуски. Жадно пил холодную воду, мучаясь от страшной головной боли. Потом тащился улицей на работу, постанывая и проклиная все на свете. Толком ничего не соображая, сел в автобус № 2 вместо восьмерки и опомнился только в центре города. Вышел на остановке перед театром.
Брел, сам не зная куда, и вдруг услышал резкий голос. Кто-то произнес его имя. Федор обернулся и узнал следователя Эленева.
— Давыдов, куда ты идешь? Ну и видок у тебя, братец.
— На работу... р-работу...
— Сегодня к пяти вечера я буду ждать тебя в прокуратуре, есть дело, надо поговорить, — приказал он строгим голосом, — не вздумай опять напиться и не явиться! Доставлю при помощи милиции. Ясно?
Давыдов отмолчался, хотел уже идти дальше, но следователь добавил еще:
— Слушай, ты не знаешь кого-либо из знакомых Гелены, у которого имя или фамилия начиналась бы на букву «С»?
Давыдов отрицательно мотнул головой. Он ничего не соображал.
— Ну, ладно. Вечером жду в прокуратуре, — Эленев повернулся и ушел.
Перед Федором распахнулись настежь дверцы автобуса. Он тяжело поднялся в него и занял угол на задней площадке. Когда автобус поехал и его стало трясти, чуть не стошнило. Было так муторно, что он стал смотреть в окно, чтобы отвлечься. За окном проплыло здание прокуратуры. «О ком он спрашивал? О каком человеке на букву «С»? Я же никого не знаю из друзей Гелены... Девочка ты моя несчастная... Лучше бы я тебя вообще не встретил, приехала ко мне и погибла... — бормотал он себе под нос. — Помнишь, как мы вышли летом из кинотеатра «Мир» и попали под дождь? Потом мокрые ехали в автобусе. Кругом было солнце, а это маленькое облачко пролилось влагой словно только на нас двоих... Какими алмазами блестели эти капли на твоей одежде, на волосах, как ясно и радостно горели твои глаза! Какая была у тебя улыбка и глаза! Я тебе что-то тогда сказал и ты обрадовалась? Что я сказал? Что?!»
У Давыдова померкло все в глазах, голова бессильно ударилась об холодное стекло. Он почуял этот ледяной ожог на своем лбу и вспомнил: «Кстати... Да! Правда...»
От семидесяти двух копеек отсчет...
Пузатов расслабленно лежал в ванне, сложив руки на груди. Даже глаза закрыл от наслаждения. Прохладная вода успокаивала его тело и оживляла каждую клеточку. Припомнилось далекое военное детство, когда они еще мальчишками убирали хлеб для фронта... А вечерами, обгоревшие под солнцем и потные, всей гурьбой стремглав неслись к лесному озеру и прыгали в его прохладную глубину. Какое это было счастье! Были и радостные моменты в голодном детстве, когда ценили каждую крошку хлеба, испеченного наполовину с лебедой. А сейчас? Появился откуда-то железный закон: «Хочешь жить — умей вертеться». Когда же это понятие стало для него нормой существования? Может быть, после окончания средней школы, когда ринулся по путевке на великие стройки Сибири? Да нет же... Вкалывали на стройке с таким энтузиазмом, что никто не думал о деньгах. Деньги валялись в общежитии по тумбочкам, а стильные вещи считались в рабочей среде буржуазной пеной... Никто не копил вещи, жили весело и беспечно, а деньги не знали, куда тратить. Жили они четверо холостяков в одной комнате, ходили на танцы и ухаживали за девчатами, у которых руки были шершавыми от бетона. Там он повстречал свою первую любовь, стройную и симпатичную бурятку Галю... Позднее он знал многих женщин, дело доходило даже до свадеб, но образ хрупкой девушки в брезентовой робе, заляпанной известковым раствором, остался в его памяти до сих пор. Снятся ее тонкие брови под белым платочком, темная челочка и смеющиеся глаза...
Когда же пришла эта мысль к нему: «Хочешь жить — умей вертеться»? Возможно, с того памятного дня рождения? В то время он окончил курсы шоферов и обрел профессию. Возил на самосвале бетон и стал зарабатывать больше, но все равно деньги уходили, как вода в песок. Стал крепко попивать... Может быть, тогда и задумался, чтобы прекратить разгул?
В бригаде была добрая традиция совместно отмечать дни рождения тем, у кого они выпадали на один месяц. Ему справляли двадцать пять лет. Пели и танцевали до полуночи, потом разошлись. Он проводил Галю до ее общежития. Была ранняя весна, снег стаял и разлился лужами, днем подсыхала на припеках земля. Ночь весенняя... Он обнял Галю в полутемном подъезде и хотел впервые поцеловать, но получил звонкую пощечину. Девушка вырвалась из его рук и сурово промолвила: «Ты со всеми так поступаешь? Мне это не нравится!» Такая обида накатила, что он выскочил на улицу, даже не попрощавшись с Галей. Ведь ничего дурного он не хотел. Побежал к своему общежитию и сел на скамейку у входа, чтобы успокоиться. Уставился в огромную лужу под ногами, в которой отражались светлые окна их общего жилья, и задумался: «Чего достиг я в свои двадцать пять лет? Ничего... Ни жилья, ни семьи, ни денег...» Он машинально порылся в карманах и стал доставать из них мелочь. Выкладывал монетки рядышком на скамейке. Оказалось, что свой день рождения он встретил с семьюдесятью двумя копейками в кармане. Все ушло на угощение, на водку... Другие в его возрасте... Он тут вспомнил друга Владика, который шоферил на семитонном «МАЗе». Жили они в одной комнате. Владик успел исколесить всю страну, работал в Молдавии, в Прибалтике, в Мурманске, в Магадане. Высокий и худой, он был на удивление проворным в работе и шустрым в жизни. Как-то рассказал о Магадане, о высокой зарплате там. Что там и коэффициент один к двум, и прочие надбавки. Получалось, что в Магадане получают шофера втрое больше. Тогда и кольнула зависть, а этот разговор уже никогда не забывал.
Обиженный Галей, он долго сидел на скамейке и твердо решил податься в Магадан. Наутро собрал рюкзак, рассчитался со стройки и уехал.
Над входной дверью затрещал звонок, и Пузатов очнулся от воспоминаний. Он определил, что пришла Норушка, это ее троекратный звонок. Пришлось быстренько обмыться и покинуть ванную. Вытерся наспех полотенцем, одел на голое тело махровый халат. Звонок опять затренькал трижды.
— Сейчас, сейчас, Норушка, — он торопливо подскочил к двери и открыл ее.