Тайна предтеч
Шрифт:
Что из этого следует? С таким Босой в интерфейсе еще не сталкивался, хотя перебил за годы странствий немало разных чудищ. Немало. Но ни одного главаря.
Он напряженно потер лоб, борясь с головной болью. Все же стоило больше времени уделять гррахскому алфавиту, но уж слишком хитрыми казались сплетения букашек. Да и как их изучать, без букваря и картинок?
С горем пополам, перерисовывая различные сочетания и находя повторения, он сумел разобрать значения некоторых слов. Например, если над крысой загоралось слово — то оно точно означало «крыса». Если два слова, то это значило «крыса» и «что-то еще». Интуитивно можно было понять, что к слову «крыса» добавлялось определение ее специализации, и все же пока не нашлось хотя бы одного повторения, второе сочетание букашек оставалось совершенно безликим.
А вот когда оно обнаруживалось, например, в описании некоторых чудищ-тритонов, а еще в стае чудищ-собак, то становилось совершенно неважно, как видели и прочитывали это слово сами гррахи. Где бы теперь его не увидел Босой, он знал, что слово означает «прапорщик», или «лейтенант», даже если оно вдруг будет отнесено к неодушевленным предметам.
Правда, такого, чтобы интерфейс именовал неодушевленные предметы, Босой еще не встречал.
Разобравшись с приблизительным значением некоторых сочетаний букашек, он раскрывал перед мысленным взором показанный ему раненым гррахом бесконечный трактат. Часами искал он совпадения, до мигреней, до нервных срывов, но когда находил — усилия вознаграждались сторицей. Тем более, что однажды переведенный и узнанный участок текста впоследствии вызывался без долгих поисков и проматываний, сразу и весь.
Так Босой узнал, что «прапорщики», «лейтенанты», «майоры» и еще несколько неисследованных пока званий свойственны не только логовам крыс, тритонов и собачьих стай, но и еще как минимум двадцати семи видам чудищ. Возможно, не совсем разным, а, например, тоже собакам, но немножко другим. И тритонам не желтым, а каким-нибудь серым, и все же имевшим свое собственное наименование.
Чтобы сказать точно, понадобились бы десятки лет исследований. Босой надеялся когда-нибудь пройти этот путь до конца, но пока лишь блуждал в потемках.
И все же выстроенная гррахами на планете экосистема злобных чудищ постепенно вставала перед ним во всей своей мощи и красоте. Тысячи видов, сотни типов логовищ, десятки сложнейших иерархических систем — все это мирно сосуществовало, враждовало между собой или жило в симбиозе… Вот только непонятно, зачем?
Что двигало гррахами, столь кропотливо создававшими новые виды? Почему они так сильно зависели от мест обитания и так яростно их защищали? Ответа не было, и вряд ли удастся это когда-то достоверно узнать.
Но и новой страничкой в интерфейсе сегодняшние сюрпризы не заканчивались.
Стойкость 3/3
Шкала на вкладке, которую Босой перевел как "стойкость" заполнилась наконец, после долгих лет мучений и боли, на все три деления. И Босой уже испытал на себе, что это значит на деле.
Первую треть шкалы он заполнил очень давно, и "Стойкость 1/3" существенно повысила его болевой порог. "Стойкость 2/3" привела к значительному повышению прочности его кожи. Пробить ее ножом все еще было вполне реально даже обычному человеку, но вот порезаться, кроша к ужину морковку, стало почти невозможно.
"Стойкость 3/3" позволяла игнорировать ранения, которые еще вчера свалили бы его с ног еще у самой свалки. Все тело было истерзано и крысами, и тараканами, и даже потревоженные мухи успели в нескольких местах оставить глубокие укусы. Кожа в этих местах покраснела и нестерпимо чесалась. А Босой шел, как ни в чем не бывало, словно бы не мигала шкала жизни на ужасающих 15 %.
Что могло так сильно подхлестнуть шкалу стойкости в развитии, Босой мог только догадываться. Сколько бы ранок сейчас ни было на его теле, все они вряд ли могли так сильно повлиять на шкалу. Как ни крути, а дело наверняка было не в них.
Единственное же, что Босой встретил сегодня впервые, из неприятного, это визг королевы крысы. И судя по тому, как отреагировал на него стойкость — силища у него было удивительная. Не будь у Босого интерфейса, не факт, что он вообще бы смог очнуться и убежать.
— Чешешься? Это потому, что ты не моешься, — заметив, как яростно Босой трет в задумчивости лоб, Зоя не упустила возможности высказать свое бесценное мнение, — Вон, в волосах до сих пор крысиный помет.
Босой дернулся отыскать на голове грязь, но решил не доставлять язвительной девчонке лишний повод для злословия.
— Кстати, а куда мы идем? Только не говори, что в Бочонки, — Зоя разочарованно скуксилась, — чего мы там забыли?
— У меня встреча с торговцем. И еще дела. Надо с людьми поговорить, что в округе делается. Может быть, удастся еще работу найти.
— В Бочонках? Работа? Знаю я тамошних. Жалкие, глупые, ни на что не способные люди. Второй по гадости поселок, из всех, что я видела.
— И много ты видела? — из-за зойкиной трескотни голова болела все сильнее.
— Достаточно, — носик девчонки уверенно смотрел в небо.
— И все-таки, сколько?
— Два. Мерзкие Грачи, в которых выросла, и эти гадкие Бочонки.
— Продам я тебя, Зойка, — Босой старался говорить грозно, хотя смех рвался наружу, — Видит бог, продам.
Задорная девчонка меньше, чем за половину дня успела ему порядком надоесть. И все же она вызывала симпатию своей неподкупной дерзостью и непреодолимым желанием все вокруг смешивать с грязью. Вряд ли кто-то еще в мире знал столько оттенков отвратительного, сколько могла передать Зойка в одной фразе.
Дело в общем-то было обычное. Девчонка в начале жизни была обласкана сытостью и родительским вниманием, а потом вдруг, резко, меньше чем за год лишилась их обоих. И если мать забрал несчастный случай, то отца, по мнению Зои, похитила и убила семья неудачливого ухажера. И они же все построили так, что вроде бы за отцом осталось множество долгов, и он обещал, вроде бы, при свидетелях, отдать за эти долги дочь.
На том и порешили. Может люди и вправду поверили в эту историю, может им было все равно, но Зое заломали руки, связали и сделали на шее татуировку, которую ни сводить самостоятельно, ни прятать не разрешалось, даже в самый сильный мороз. И сразу она перестала быть невестой, а по большому счету и человеком, и стала чем-то вроде говорящей табуретки, которую можно было купить или продать кому угодно.