Тайна предтеч
Шрифт:
Зоя без промедления склонилась к его колену, делая вид, что внимательно его осматривает.
— Зачем? Тебе так не нравится собственное колено? Как по мне, так отличное колено. Лучше отдай его мне.
Кто-то из конвойных хохотнул. Лицо Дикого скривилось в гримасе непонимания, а потом злости.
— Я прострелю колено твоему дружку. А потом еще одно — ему же, потому что тебя трогать Серп запретил.
Сказано это было просто и буднично, и Босой ни на секунду не сомневался, что у Дикого рука не дрогнет. Успеет ли он выстрелить — вопрос другой,
Никогда еще не видел Босой столь хорошо вооруженного отряда. Три арбалетчика, два мужика с палицами и командир, напоказ поигрывающий полновесным мечом, то ли найденным где-то в руинах, то ли выкованным в глубоко под землей спрятанной кузнице. Все в одинаковых кожаных куртках с накинутыми поверх плащами.
Оружие не прятали, несли напоказ. Гррахов словно не боялись, а может быть хорошо знали их маршруты и привычки, а потому были уверены, что в это время никто из хозяев планеты поблизости не появится.
Босой на их месте проявил бы больше осмотрительности. Сам он часто носил с собой «запрещенные» предметы, но исключительно скрытно, в рюкзаке или под одеждой. Вот так вот, напоказ… Сколько хороших парней сгинуло из-за потерянной на миг бдительности? Не сосчитать. Гррахи нападали без предупреждения, иногда даже не показываясь из-за облаков. Вспышка — и нет человека, одна только кровавая пыль. Или даже без вспышки.
Конвойные же шли, не пытаясь скрываться. Явно не без причины. Хотели напугать? Робкому человеку меч достаточно один раз показать, а кто с первого раза не испугался и с третьего не забоится. Смысл опасной показухи был явно в другом.
Уверенные в собственной силе, они знали, что ловчий не станет сопротивляться, отдаст рабыню и уйдет из поселка навсегда. И едва выйдет за его пределы — разнесет по округе, какие серповцы грозные воины. По всем соседним поселкам расскажет, да еще и преувеличит, теша собственное эго, что арбалетчиков было минимум двадцать, и с десяток отморозков с палицами.
Положа руку на сердце, охотников на чудищ всегда считали теми еще фантазерами. Хотя бы потому, что многое, что они видят собственными глазами, другим людям и в страшном сне не приснится. Так что расчёт на оскорбленное самолюбие ловчего был с точки зрения обывателя верным.
Может кого-то это и отвратит иметь честные дела с опасными соседями. Остальные же проникнутся страхом, а значит и уважением. Перед такими больше не нужно будет трясти оружием. Чуть поднажать, одним только голосом или взглядом, и брать свое, пусть это хорошие цены во время торга или молоденькая девчонка.
Зоя так и не рассказала в точности, из-за чего у ее семьи пошел разлад с серповскими, только то, что они убили ее отца, чтобы ее саму обманом обратить в рабство. Поди зацепилась языком на торгу и нанесла кому-то из серповцев нестерпимое оскорбление, или, еще не лучше, на людях отказала в сватовстве.
И пошло поехало. Вспыхнувшая вражда сначала прокатилась лавиной по отцу, потом превратила ее в рабыню, а теперь вот и ловчий вынужден под конвоем плестись к главе поселка, едва ли не на поклон. Вот уж прав народ, говоря, что все беды от баб.
Можно было раскидать конвойных и убежать, перекинув рабыню через плечо, но пока самоуважению Босому не нанесли слишком уж ощутимый урон. Подумаешь, попросили пройти к главе поселка без должного пиетета и окружили со всех сторон, словно это могло помешать ловчему уйти в любой момент и в любом направлении.
"Я не могу убивать людей просто потому, что мне так захотелось, — повторял про себя Босой, и добавлял, — и тем более, если этого захотелось вздорной девчонке".
Воевать с поселениями Босому еще не приходилось. С чудищами — пожалуйста. И в лесах, и на болотах, и в подземельях, разве что в горах еще не случалось. А вот с людьми…
Хотя, если подумать, разница не слишком большая. Человеческое селение — вроде муравейника. Та же иерархия, обязанности и способ защищаться. Есть работяги, выполняющие одну и ту же монотонную работу. Есть солдаты, один на десять или на двадцать работников, в зависимости от агрессивности вида. Есть командиры, каждый из которых управляет небольшим отрядом, командиры командиров, и так далее, вплоть до самого главгада.
Но если крысы или тараканы никогда не выходили за пределы своих логовищ, границы которых сильно напоминали большие круги, то муравьи прокладывали подчас удивительно длинные тропы. Ну чем не людские поселки и их торговые пути, если представить вдруг, что человек — это только особенный вид чудища?
Вот и воины человеческого муравейника налицо. Идут, ощерив жвала, покачивая широкими плечами, пугают пленников грозным видом. Чтобы добраться до Серпа, придется обезвредить два, а то и три таких отряда.
У Босого невольно зачесались руки. Этих чудищ он знал лучше остальных. Доведись штурмовать поселок ночью, неожиданно, он был бы уверен в успехе: и половины жизненной шкалы не потратит, пока доберется до главаря.
Вот только вместо муравьев в этом логовище были люди, которые, если спросить, наверняка и Серпом сыты по горло и его самодурством. Ведь не нападают вроде соседи, и дикие звери не подходят по ночам к дверям домов? Зачем тогда тратить силы на собственный боевой отряд?
— Ловчий! Здравствуй, мой добрый друг! — Винник сидел в пыли у широких ворот, ведущих во двор большой мастерской, в которой и делались те самые знаменитые бочонки, — Я уж боялся, не увижу тебя больше. Не думал, что ты дашься в руки этим верзилам.
Старик ужом проскользнул между конвойными. Его пропустили без возражений, но и без малейшего уважения, как помеху, с которой приходится мириться.
— Когда Серп заговорит с тобой, — Винник взял Босого под локоть, — Не робей, но и зря не скандаль. Говори все, как есть, чего хочешь. Серп мужик горячий, но деловой. Скажу тебе по секрету, он за девчонку планировал отдать Зайцу тридцать золотых. Пусть отдаст их тебе. А что ты там с Зайцем у свалки на самом деле не поделил, молчи. Я, если что, совру, что это крыса его убила.