Тайна предтеч
Шрифт:
Глава 3. Бочонки
Дикого подтрясывало, когда он протискивался в лавку к Рябому через слишком узкую для его плечей дверь. Торговец, вроде бы заинтересованный в комфорте покупателей, несмотря на все советы и ругань, проем не расширял.
Дикого подтрясывало от волнения и страха, хотя каждый на два дня пути вокруг Бочонков, знал, что человек он не из пугливых. Надо будет — выйдет с голыми руками на медведя, и еще бабка надвое сказала, кто победит. Кроме того, он был не абы кем, а дружинником Серпа, главы поселка, человеком, за которым стояла и сила, и право.
— Здрав будь, Дикий! Добрая дорога привела тебя в мою лавку, — торговец материализовался из-за угла, где за занавесью прятался ведущий в жилые комнаты коридорчик.
Дикий на приветствие не ответил. Прошелся вдоль прилавков. Вроде бы рассматривал товары, а на деле унимал волнение в груди.
— Говорят, — Рябой понял настроение гостя и решил отвлечь его досужей болтовней, — Ольга, мельницкая вдова, ребенка в лесу нашла, да в поселок, не спросясь Серпа, притащила. Вот ведь баба. Вроде бы всем бабам баба, и вдова, и добро от мужа досталось, а такое сморозить. А ежели леший в него вселился, а то и кто похуже?
Дикий вздрогнул, но едва Рябой подумал, что некстати начал с этой истории, дружинник возразил:
— Не нашла. Болтают бабы, абы болтать. Сама родила.
— Сама? Так ей за шестьдесят.
— Не за шестьдесят. Едва пятьдесят перешагнула. Я ее сам брюхатой видел. Из прежних она, а прежние поздоровей нас бывали.
— Пятьдесят? Спорить не буду, а все же выглядит она как старая карга.
— Не карга. И не старая, — Дикий, который всерьез подозревал, что тетка Ольга понесла не от кого-то там, а прямо от него самого, забыл о волнении и начал злиться, — Ты вообще чего на почтенную женщину рот вздумал раскрывать? Торговать в нашем поселке надоело?
— Ох, все зло от баб! — Рябой понимал, что за ходящую по поселку сплетню у него лавку не отберут, и все же Дикого злить не стоило. — И хоть бы одна честная попалась, а то все одно.
Дикий подумал немного и решил, что, как ни крути, придется согласиться. Мало кто из девок мог ему отказать, даже самые что ни на есть замужние. Вот та же Ольга, может от него залетела, а может и нет. И не поручишься.
Рябой понял, что ступил на благодатную почву и продолжил развивать мысль.
— Про Глашку, жену Карпа, слышал, из Осколища? Говорят, как только Карп ушел на заработки, на юг, к горам, так его бабенка, Глашка-то, как с цепи сорвалась. Мимо пройдешь — уже глазами стреляет. Яблочко ей поднесешь — норовит обнять. А если подарочек какой — сама на сеновал зовет. Слышал я, горячая баба.
— Горячая, — подтвердил Дикий, только вчера бегавший в Осколище как раз по этой нужде, — особенно если бражки налить, кружечки три.
Мужчины некоторое время улыбались. вспоминая каждый о своем.
— Ладно, — махнул рукой Дикий, которому беседа и вправду помогла взять себя в руки, — показывай, что припер.
Торговец кивнул в сторону двери, чтобы гость накинул засов, и ненадолго нырнул за занавеску. Когда он вернулся, в его руках блестел провощенной тряпицей небольшой, но увесистый сверток. Положив его на прилавок, Рябой раскрыл тряпку.
— А она настоящая? — с сомнением скривился Дикий. — Точно с висельника? Поди на кладбище свежую могилку раскопал, а мне тут лепишь горбатого…
— С какого кладбища? — изумился торговец. — У нас уж, слава богам, с полгода как никто не помирал.
— В Березовке помирал, зато.
— Кто?
— Чех.
— Чех? Это который из них? Хохол?
— Какой хохол. Хохол нас с тобой переживет. Татарин.
В Березках и вправду жили два брата, один хохол, другой татарин, но звали их обоих Чехи, потому что любили хвастаться, что бывали в местах далеко на западе, которые раньше звались Европой. Были они для всех словно один человек — Чех, и редко кто переспрашивал, про какого из братьев речь — о хохле, или о татарине. Они даже жену себе одну взяли, еврейку, и теперь по еврейскому обычаю все их дети тоже были евреи.
— Так у татарина того ручищи то были, во! — Рябой растопырил ладони. — А у этого? Во…
Торговец дотронулся до лежащей на прилавке кисти, отрезанной у едва успевшего перестать дышать висельника. Пальцы на ней были длинные и тонкие, с аккуратными продолговатыми ногтями.
Дикий не нашел, что возразить.
— А все равно, как мне проверить? Денег просишь как за настоящую, а втюхаешь мне…
— Я тебя когда-нибудь обманывал? — Рябой скорчил обиженную рожу. Получилось весьма натурально.
— Меня не обманывал. А Щуку с Осколища наколол с лошадью. И Марию, косареву вдову, из Потемок, с зерном надул. И Гришку-дурачка, когда насыпал ему камешков вместо конфет, а потом в колдовстве обвинил. Едва не сожгли мы его тогда, просто от радости, что повод появился. Хорошо хоть… Или плохо, черт его разберет… Хорошо хоть дров на серповском дворе оказалось недостаточно, а идти за новыми всем оказалось лень.
— Не хочешь, не бери, — обиделся Рябой, — я тебя не обманываю.
— Ладно, давай, — махнул рукой Дикий, — но ежели что…
Рябой запахнул кисть висельника материей и протянул ее покупателю.
— Свечку будешь брать? Или своя есть? — он продемонстрировал длинную, но тонкую восковую свечу. Именно такую, какая Дикому и была нужна.
Отрезанная в первые минуты после смерти рука висельника, как говорили в народе, а народу рассказал мимохожий старец в черном балахоне, способна была открыть дверь в другие миры. Для человека та дверь непроходима, а вот духи, особенно злые, через такие двери шастают за здорово живешь. Но если в руке висельника поставить, как в подсвечнике, свечу, то дверь становится односторонней, и злые духи этого мира, привлеченные светом, смогут только вылететь сквозь нее на тот свет, но не влететь.
Рябой лично придумал эту легенду и хорошо заплатил старцу, чтобы он рассказывал ее поселковым, и как можно красочнее. А еще подробно описал ритуал, как с помощью руки очистить дом от злых духов. Дикий был уже третьм человеком, пришедшим за рукой висельника, наголову окупив все расходы торговца.
— Своя есть, — буркнул Дикий, отсчитывая золотые.
— Намоленная?
Дружинник недовольно поднял глаза, предчувствуя дополнительные расходы.
— А какая нужна?
— Лучше, конечно, намоленная.