Тайна Санта-Виттории
Шрифт:
Когда до цели оставалось пять минут, лейтенант Марвелл объявил, что пора снижаться.
— Но я ничего не вижу, — сказал капитан Рэмпи,
— Городишко на том склоне горы, — сказал Марвелл.
— Э-э нет, на такую удочку меня не поймаешь, — заявил Рэмпи.
— Что вы, сэр! «Одесса-дарлинг» начала снижаться.
— Ну, сегодня мы проведем операцию «Пейзан».
Это был не городок, а целый город, раза в три или в четыре больше Санта-Виттории. Он раскинулся по ту сторону горы — и не на склоне ее, а на другой горе, пониже, он лежал на самой ее верхушке, словно корона, окруженный стенами, сверкая на солнце белой и оранжевой черепицей. Вниз от него спускались темно-зеленые склоны — теперь я знаю, что это виноградники, расположенные террасами. С воздуха вся эта зелень и посреди нее город в кольце стен казались огромным стендом о яркой мишенью для метания дротиков.
— Марвелл!
— Сэр?
— Ты откопал нам жемчужину, слышишь?
Дверцы бомбового отсека заело — зенитным огнем повредило управляющий ими механизм. Пока бомбардир возился с ними, мы уже пролетели над городом,
— Сейчас я найду вам другую цель, — сказал Марвелл.
— Нет, я хочу эту, — сказал Рэмпи.
С моего пулемета сняли ствол, и, орудуя им как рычагом, мои коллеги попытались взломать дверцы. Летели мы в тот момент очень низко, и я мог как следует рассмотреть город. На площади было полно народа, стояли рыночные лотки, повозки, груженные всякой снедью, скот. Очевидно, был рыночный день. В одном конце площади возвышалось большое здание, почти такое, как тут у нас, — я тогда решил, что это мэрия. А напротив, через площадь, к небу вздымалась башня городского собора.
— Вот вам и мишень для прицела, — сказал капитан Рэмпи.
Тень «Одессы-дарлинг», словно мрачный вестник, подползла к городу, перескочила через стены, через площадь, скользнула по фасаду собора, по оранжевым крышам, отчего они на мгновение стали темно-красными, и перебралась через противоположную степу. У нас в Санта-Виттории есть такая поговорка! «Добро понимаешь, когда оно ушло а зло — когда пришло». Но в тот раз все было наоборот: когда тень накрывала людей, они поднимали голову, смотрели в небо и снова возвращались к своим делам, а иные даже приветливо махали нам.
Когда дверцы бомбового отсека удалось наконец открыть, капитан Рэмпи развернул «Одессу-дарлинг» и направил ее назад, на город. Но дожидаться, пока мы достигнем собора, он не стал. Как только самолет пересек городские стены, он скомандовал: «А ну, бросай!» И все мы стали бомбардирами. Мы подкатывали бомбы к дверцам и ударом ноги выталкивали их — они летели друг за другом вниз, на город, легонько подпрыгивая и пружиня в воздухе, как все бомбы, догоняя одна другую, точно рыбки в школьном аквариуме.
Ты пытаешься проследить взглядом за бомбой, которую сбросил, которой коснулась твоя рука или твоя нога, и тебе кажется, что ты следишь за ней, но вот начинаются взрывы, взлетают вверх крыши, камни, потом занимается огонь, начинает клубиться дым, и ты понимаешь, что все-таки не можешь со всей определенностью сказать, что же именно ты наделал.
Мы спустились достаточно низко и отчетливо видели дикую игру, в которую играл на площади народ. При каждом взрыве — а взрывы, казалось, гигантскими шагами продвигались по городу в направлении площади — люди кидались в сторону, а при следующем взрыве бежали назад, к тому месту, которое только что покинули.
В конце концов они, должно быть, все-таки обрели вновь разум, потому что, когда мы развернулись и во второй раз пролетали над городом, на площади уже не было никого. Лишь один-единственный человек стоял посреди нее на коленях, прилаживая ручной пулемет и наводя его на «Одессу-дарлинг».
— А ведь этот чертов ублюдок может кого-нибудь покалечить, — заметил Марвелл.
Мы как раз собирались сбросить пятисотфутовую бомбу замедленного действия. Это была, так сказать, душа и сердце «Одессы-дарлинг».
— Приготовьте бомбу, я скажу, когда сбрасывать, — казал капитан Рэмпи бомбардиру. Он был большим мастером своего дела, возможно даже гением, обладавшим особым талантом, которым одарил его бог и который он смог применить разве что однажды или дважды в жизни. Не случись войны, Рэмпи, возможно, никогда и не узнал бы, что у него есть этот талант.
— Давай! — скомандовал он.
И мы вытолкнули бомбу. Мгновение она словно бы летела наперегонки с «Одессой-дарлинг», потом вдруг описала над городом дугу и пошла вниз, и, когда она пошла вниз, все мы, даже те, кто не обладал удивительным чутьем капитана Рэмпи, поняли, что все будет в порядке.
Казалось, она только слегка задела серую черепичную крышу собора, на самом же деле она так быстро прошла сквозь нее, точно нырнула под воду и вода сомкнулась над ней, как над ушедшей в бездну скалой. Это была бомба замедленного действия, а когда имеешь дело с такой бомбой, никогда не знаешь, взорвется она или нет, но эта взорвалась где-то там, в фундаменте, среди темных подвалов и переходов, где, должно быть, пряталось большинство тех, кто еще недавно заполнял площадь. Мы поняли, что все в порядке, не потому, что услышали грохот взрыва или почувствовали, как сжатым воздухом самолет подкинуло вверх и снова опустило, точно лодку, когда она взлетает на гребень волны, а потому, что увидели, как передняя часть собора, весь его фасад вместе с огромным круглым витражом вдруг распался на куски и каждый кусок в свою очередь рассыпался на тысячи кусочков и брызгами окропил камни площади. А затем начался пожар — пламя вырвалось откуда-то из недр здания, охватило большую часть черепичной крыши, и раздался грохот. Когда самолет пошел вверх, на площади стояла только задняя стена собора. И человек с ручным пулеметом тоже исчез.
— Остались только малые бомбы, — объявил Марвелл.
— Надо израсходовать их с умом, — сказал капитан.
Мы развернулись: центр города пылал, застланный дымом, но дальние окраины оставались нетронутыми, поэтому мы решили сбросить малые бомбы на террасы под городскими стенами с таким расчетом, чтобы и окраины снести с лица земли. Люди бежали вдоль стен с обеих сторон, иные бежали даже по стенам, но, когда в виноградники полетели первые бомбы, люди посыпались со стен и побежали прямо на бомбы. Они, видно, просто не знали, что с собой делать. Впряженный в повозку вол, обезумев от страха, помчался вниз, перескакивая через опорные стены террас, пока не сломал себе ноги, — он упал, и повозка накрыла его.
— Надо бы прикончить несчастное животное, чтоб оно не страдало, — заметил лейтенант Марвелл.
В одном из районов города, у северной его стены, виднелся зеленый неогороженный прямоугольник; зелень здесь была другого цвета — не темная зелень виноградников, а более яркая, ровная и светлая; когда мы подлетели поближе, я понял, что это площадка для игр, а большое здание под красной черепицей рядом с ней — конечно же, городская школа.
На площадке я увидел мужчину и женщину; они стояли в разных ее концах, а между ними на равном расстоянии друг от друга виднелись на траве темные полоски. Поле было расчерчено белыми полосами — должно быть, для футбола, и сначала я подумал, что темные полоски — это тоже разметка для какой-то игры, но, когда мы пролетали над ними, я увидел, что это лежат дети. К этому времени на террасах стали взрываться бомбы, иные — под самыми стенами города, но мужчина и женщина продолжали неподвижно стоять, и ни один ребенок не шевельнулся. Наверно, мужчина и женщина считали, что дети испугаются, если они тоже лягут рядом с ними на землю. Взрывы раздавались все ближе, и дети сжимались в комочки и в своей черной школьной форме казались шариками из сажи, разбросанными по яркой зелени травы.