Тайна серебряного зеркала
Шрифт:
– Не знаю. Я услышал, как он закричал, и побежал. Ты знаешь, что мы с ним очень хорошо знакомы. Весьма благородно с твоей стороны спуститься сюда.
– Его сердце стучит, как пара кастаньет, – сказал Смит, кладя руку на грудь лежавшего без чувств. – Как по мне, так его что-то до безумия напугало. Побрызгай на него водой! Ну и вид у него!
Лицо Беллингема действительно выглядело странно и чрезвычайно отталкивающе: и цвет, и черты его были совершенно неестественными. Оно побелело, однако белизна эта была не той, что присуща испугу, но совершенно бескровной, как у брюха палтуса. Беллингем был очень толстым, однако создавалось впечатление,
– Что, к дьяволу, его так напугало? – спросил он.
– Это все мумия.
– Мумия? Каким образом?
– Я не знаю. Она гадкая и жуткая. Хотел бы я, чтобы он ее выбросил. Он меня так пугает уже во второй раз. Прошлой зимой было то же самое. Я нашел его точно таким же, а перед ним была эта кошмарная штуковина.
– Тогда зачем ему мумия?
– Ну, он чудак, видишь ли. Это его хобби. Он знает об этих вещах больше, чем любой другой человек в Англии. Лучше бы не знал! Ах, он начинает приходить в себя.
Мертвенно-бледные щеки Беллингема постепенно вновь обретали цвет; его веки задрожали, подобно парусу от внезапного порыва ветра. Сжав и разжав кулаки, он испустил сквозь зубы едва слышный вздох и неожиданно дернул головой; толстяк окинул комнату взглядом, и в его глазах сверкнуло узнавание. Затем взгляд этот упал на мумию, он вскочил с дивана, схватил свиток папируса, швырнул его в выдвижной ящик, закрыл его на ключ и лишь затем, шатаясь, вернулся к дивану.
– Что такое? – спросил он. – Чего вы хотите, ребята?
– Ты орал и поставил всех на уши, – сказал Монкхаус Ли. – Если бы наш сосед, живущий над тобой, не спустился, я вряд ли знал бы, что с тобой делать.
– А, это Аберкромби Смит, – произнес Беллингем, взглянув на того. – Так благородно с твоей стороны прийти сюда! Что я за дурак! О боже, что я за дурак!
Уронив голову на руки, он разразился истерическим смехом, которому, казалось, не было конца.
– Эй! Прекрати! – крикнул Смит, грубо тряхнув его за плечо. – У тебя нервы ни к черту. Ты должен прекратить эти ночные игры с мумиями, или совсем умом тронешься. Ты и так уже на пределе.
– Интересно, – начал Беллингем, – был бы ты таким спокойным, если бы видел…
– Видел что?
– О, ничего. Я в том смысле, что мне интересно, смог бы ты просидеть ночь с мумией без последствий для твоих нервов. Я не сомневаюсь, что ты прав. Я бы сказал, что и правда работаю в последнее время сверх всякой меры. Однако теперь все в порядке. Но прошу, не уходите. Подождите несколько минут, пока я полностью приду в себя.
– В комнате очень душно, – заметил Ли, распахивая окно и впуская холодный ночной воздух.
– Это бальзамическая смола, – пояснил Беллингем.
Он взял один из засушенных листьев, напоминавших пальмовые, со стола и поднял его над горящей лампой. Лист задымился, и помещение наполнил резкий неприятный запах.
– Священное растение – растение жрецов, – продолжил он. – Ты знаешь что-нибудь из восточных языков, Смит?
– Ничего. Ни слова.
Ответ, казалось, снял груз с плеч египтолога.
– Кстати, – заговорил он вновь, – сколько времени прошло с момента, когда ты сбежал вниз, и до того, как я проснулся?
– Немного. Минуты четыре или пять.
– Так я и думал, – произнес Беллингем, испустив протяжный вздох. – Но все же, что за странная вещь – обморок! Его не измерить. Сам бы я не определил, были ли это секунды или же недели. К примеру, этого джентльмена на столе упаковали в дни одиннадцатой династии, около четырех тысяч лет назад, однако, сумей он заговорить, он сказал бы нам, что только-только закрыл глаза. Чудеснейшая он мумия, Смит.
Сделав шаг к столу, Смит окинул скрюченную черную фигуру взглядом профессионала. Ее лицо, пусть и ужасающе бесцветное, было идеальным, и два маленьких, напоминавших орехи глаза все еще выглядывали из глубин черных пустых глазниц. Пятнистая кожа плотно обтягивала кости, а спутанные жесткие волосы спадали на уши. Два тонких зуба, похожих на крысиные, выступали над иссохшей нижней губой. Скрюченная поза с согнутыми суставами и вытянутой шеей навевала мысль о том, что внутри страшилища течет какая-то энергия, и от этой мысли у Смита ком встал в горле. Тонкие ребра, обтянутые пергаментной кожей, были прекрасно видны, равно как и впалый, свинцового цвета живот с длинным разрезом, оставленным бальзамировщиком; а вот нижние конечности были обмотаны грубыми желтыми бинтами. Тело было усыпано напоминавшими гвоздику кусочками мирры и корицей, лежавшими также и в саркофаге.
– Я не знаю, как его зовут, – сказал Беллингем, кладя руку на иссохшую голову. – Как видишь, внешний саркофаг с надписями отсутствует. Сейчас его называют просто лотом 249 – отсюда и надпись на саркофаге. Под таким номером он продавался на аукционе, где я его и купил.
– Должно быть, в свое время он был очень симпатичным парнем, – заметил Аберкромби Смит.
– Он был гигантом. Его мумия – шесть футов, семь дюймов ростом, так что для них он был бы гигантом, ведь их народ никогда не отличался крупным телосложением. Только потрогай эти великолепные узловатые кости. При жизни с ним лучше было не связываться.
– Быть может, эти самые руки помогали укладывать камни пирамид, – предположил Монкхаус Ли, с отвращением глядя на кривые грязные когти.
– Не бойся. Этот парень мариновался в натроне, да и ухаживали за ним по первому разряду. Простым рабочим они таких почестей не оказывали – соли и битума было бы достаточно. В пересчете на современные деньги такая процедура стоила бы около семисот тридцати фунтов. Как тебе маленькая надпись у его ног, Смит?
– Я ведь сказал, что не знаю восточных языков.
– А, правда. Как я полагаю, это имя бальзамировщика. Усерднейший, должно быть, был работник. Интересно, сколько современных творений проживут четыре тысячи лет?
Он говорил быстро и легко, однако Аберкромби Смиту было очевидно, что Беллингем все еще дрожит от страха. Его руки и нижняя губа тряслись, и, куда бы он ни посмотрел, глаза его все время возвращались к жуткому компаньону. Впрочем, несмотря на весь этот страх, в тоне и манерах толстяка сквозило что-то неуловимо триумфальное. Его глаза сияли, а шаги, которыми он мерил комнату, были быстрыми и живыми. Египтолог производил впечатление человека, прошедшего через суровое испытание, чьи отметины были все еще на нем видны, но которое, однако, помогло ему продвинуться к своей цели.