Тайна Шампольона
Шрифт:
— Контэ усердно работает над строительством пороховых заводов, а еще мы значительно продвинулись в деле создания хлебопекарных печей.
— Вот меры, которые порадуют армию.
— Скоро мы осуществим новые испытания воздушного шара в небе Каира.
— Превосходно! Только бы, падая, он не напугал каирцев…
— Бертолле приглашает нас посмотреть на его химические опыты по белению хлором, из которых он надеется извлечь практическую пользу для наших красок. Ботаники и зоологи готовы продемонстрировать свои достижения в классификации насекомых, растений
— Что еще?
— Есть также отчет по миражам, который я только что закончил…
— Попрошу вас, господин де Спаг! Армия постоянно жалуется на ученых, посвящающих свое время искусствам. Меня обвиняют в том, что я им покровительствую и кормлю слишком много дармоедов. Идите только туда, где содержится что-то важное: здоровье людей, например. В Александрии вновь появилась чума.
— Деженетт над этим работает.
— Будем надеяться, что этого достаточно. Что нового относительно канала, который должен соединить Красное море со Средиземным?
— Экспедиция к Суэцу состоится, как и было предусмотрено, в декабре.
— Это очень поздно…
И он меня отпустил.
Итак, я находился в том же неведении, что и Форжюри с Ле Жансемом. Нам не удавалось узнать, что же все-таки искал Бонапарт, который вел себя то как военачальник, то как администратор новой колонии. К нашей тревоге добавилась и следующая прокламация, опубликованная 21 декабря 1798 года: «От начала мира на небесах было написано, что я приду с Запада, чтобы исполнить свое назначение — уничтожить врагов Ислама и низвергнуть кресты».
— Это прямо настоящее исламское кредо…
Фарос стоял у меня за спиной. Он комментировал то, что мы узнали раньше других, ибо он сам и печатал этот текст Бонапарта, предназначенный для местного населения.
Едва я дочитал, он забрал у меня документ, на котором еще не успела высохнуть краска, сложил вчетверо и засунул в карман, тревожно заозиравшись. Разумеется, мы были одни.
Он прошептал:
— Этим летом — фараон. Зимой он увлекся исламом, который хочет себе подчинить! Какую славу он ищет, Морган? В конце концов, чего он хочет?
— Я не знаю, Фарос…
— Тогда спроси у него!
Орфей тоже проявлял нетерпение.
Наконец мне представился случай откровенно поговорить с Бонапартом. 24 декабря мы оставили Каир и верхом отправились осматривать Суэцкий перешеек. Бертолле, который был с нами, считал эту миссию главной задачей экспедиции.
— Если мы сумеем соединить Красное море со Средиземным, мы изменим лицо всего мира…
Бонапарт был бодр:
— Хорошо, гражданин Бертолле, объясните нам ваше видение нового мира!
— Во-первых, мы захватили Египет. В этом вы, без сомнения, со мной согласны?
— Быстро у вас все получается, — спокойно ответил главнокомандующий.
— Разве задание, которое вам поручила Директория, не выполнено?
— Бертолле! Вы доставляете мне удовольствие… Продолжайте, прошу вас.
— Конечно, все еще не очевидно. Но в сущности, что такое
— Действительно, все зиждется на Востоке, — сказал Бонапарт.
Я тотчас попытался воспользоваться случаем:
— Таким образом, как многие об этом и говорят, ваше предприятие выходит за рамки Египта?
— Было бы нелюбезно начать вам противоречить, господин де Спаг.
— Но докуда? И как туда добраться без флота, без связи с Францией, без золота? Мне кажется, это невозможно.
— По-вашему, надо довольствоваться одним наполовину подчиненным Египтом?
— Тут уже работы больше, чем достаточно.
— Вы неважный стратег, господин математик!
— Я хотел бы понять…
Бонапарт замедлил ход так, чтобы Бертолле, ехавший впереди, оказался в одиночестве. Я очутился рядом с султаном Эль-Кебиром.
— Восток, — сказал мне главнокомандующий, — это такая система, в которой не имеешь ничего, если не обладаешь всем. Чтобы сохранить за собой Египет, надо завоевать весь этот континент.
— По-моему, это невозможно…
— Иногда я мечтаю объединить опыт двух миров и представляю, что Запад и Восток образуют одну единую империю…
— Никакая армия не могла бы держать в своих руках такого гиганта.
— Вы правы. Поэтому решение не касается ни сабель, ни пушек.
— Какая же иная сила могла бы объединить два столь непохожих мира?
— Сила? Я вас удивлю, Морган. Я — военный, и меня считают хорошим тактиком. Таким образом, я могу обладать картами, дабы полностью удовлетворить мою судьбу — меня ведь подозревают в том, что я только о ней и думаю. Полагаю, я не тешу себя иллюзиями. Я лучше других изучил средства, которыми пользуются люди, дабы утолить свою жажду власти. Я знаю историю завоевателей. Я анализировал их успехи и неудачи, измерял ошибки, неизбежно связанные со славой. Сила? Вы спрашивали меня об этом и, зная меня, совершенно логично думали о силе оружия. Итак, я отвечу вам, что здесь этого недостаточно. Здесь ислам воздействует на народы надежнее, чем тысячи пушек. Ислам — это ключ.
Поэтому к нему надо приспособиться. Вы, как и прочие, скажете, что я излишне расчетлив? А я тут же добавлю, что моя приверженность этой религии искренна, но этого недостаточно. Для них я неверный — неверным я и останусь. Таким образом, я смогу достичь своих целей, если буду использовать не один только ислам.
— Должен ли я из этого заключить, что вы никогда не сможете завоевать этот Восток, который так нежно любите?
Бонапарт потянул поводья своей лошади. Мы остановились. Мы были рядом с фонтаном Моисея, недалеко от Суэца, который, возможно, однажды станет мостом между Востоком и Западом: