Тайна Шампольона
Шрифт:
— Я вас не виню. Давайте, говорите свое заключение.
— Отныне вашей мечте конец.
Стояла удушливая жара. Я дрожал, но не был уверен, что в этом повинно — горячка или напряженность момента. Мне было очень тяжело: я объявил Бонапарту, что он проиграл.
Он встал и долгое время смотрел на меня. Сегодня, возвращаясь к этой сцене, я думаю, что он изучал мою способность понять то, что последует дальше, и сохранить тайну, которую он собирался мне сообщить. Похоже, результаты этого экзамена его удовлетворили. Я преодолел болезнь и выжил. Что же касается тайны?.. Давайте сначала посмотрим, что он мне сказал:
— Действительно, я проиграл. Но это лишь вторая часть предприятия, а их насчитывалось три.
И тут я понял: я могу узнать то, к чему Форжюри и Ле Жансем не прекращали меня подталкивать, вынуждая поговорить с Бонапартом.
— Есть еще нечто, что могло бы позволить мне победить, когда сила, золото или ислам бессильны. Я вам об этом говорил через несколько дней после сражения при Пирамидах. Еще раз мы говорили об этом по дороге в Суэц.
— Фараоны? — прошептал я.
— Власть фараонов… То, что позволило им подчинить себе местные народы, позволило питать свою славу, создать такие символы своего могущества… Но я знаю, что вы об этом думаете. По-вашему, речь идет о деспотах, опиравшихся на рабство. Вы ошибаетесь, Морган. В этих могилах находятся владыки, которые держали в своих руках то, о чем мы не имеем и понятия, что не основывается ни на силе, ни на страхе.
— Как можно утверждать то, что невозможно доказать?
— А вы можете доказать мне существование Бога? Но можете ли вы доказать и то, что он не существует? Поэтому и я верю, не имея возможности вам это доказать, что наука фараонов имеет связь со священным. Не надо так смотреть на меня, господин де Спаг. Да, я говорил о власти, которая основывается на божественном. Вот в этом-то и заключается чудо Востока…
— Власть королей тоже всегда обращалась к могуществу и силе Бога. Значит, фараоны были кем-то вроде королей.
Вот и все…
— Они стояли выше, чем короли, они были сильнее всех.
По-иному я не понимаю их величие и срок, в течение которого они правили. Четыре тысячи лет непрерывных династий!
Знаете ли вы еще хоть одну историю, столь же длинную и столь же славную?
— История королей Франции не столь удивительна. Всего тысяча лет господства…
— В четыре раза меньше, чем фараоны. Тысяча лет хаоса, убийств, Фронды! [104] Достаточно сказать, что Версаль был символом Короля-Солнца! [105] Но это же насквозь сырой дворец, где любой нормальный человек проклял бы все на свете.
104
Фронда — общественное движение против абсолютизма во Франции в XVII в., в котором участвовали различные слои общества, подчас преследовавшие противоположные цели.
105
Король-Солнце — прозвище французского короля Людовика XIV (1638–1715).
— Короли называли себя божьими избранниками.
— Легитимность фараонов была гораздо больше, чем у наших королей. Что-то во мне заставляет меня в это верить, хоть я и не могу определить подлинную природу их власти.
— Никто не сможет доказать вам обратное… Но никто не сможет и утверждать, что вы правы.
— Я придерживаюсь другого мнения. Тайна фараонов, их власти и их могущества находится в их письменности. Очень многое позволяет мне так думать. Разве Цезарь не заставил поджечь библиотеку Александрии, где находилась разгадка тайны иероглифической письменности? Не запретил ли эту письменность император Феодосий [106] в IV веке? А почему?
106
Феодосий I Великий (ок. 347–395) — римский император с 349 г., известный тем, что преследовал ариан и язычников — в частности, запретил Олимпийские игры, считая их языческой забавой.
Древние писари давно умерли, а каменная маска фараона продолжает улыбаться. Разгадав тайну иероглифики, я, конечно, мог бы узнать, на чем четыре тысячи лет основывалась власть правителей Египта — места, который был ключом ко всему Востоку, места, откуда происходит весь мир.
— Наука эпохи Просвещения, тем временем, шагнула далеко вперед. Власть не основывается больше на каких-то там таинственных словах. Как можно верить, будто старый рецепт четырехтысячелетней давности может еще
— Он мог бы перевернуть все наши идеи. Он мог бы поставить под сомнение незыблемость очень многого. Он мог бы испугать Европу, показав ей, что мы — лишь юные потомки древней цивилизации, более мощной и великой, чем наша…
Посмотрите на игру, в которую мы играем. Мы воюем с Европой, мы здесь, чтобы сражаться с англичанами. Однако Талейран ведет переговоры с Англией, а Россия не допустит, чтобы территория Франции сократилась. Наши страны ненавидят друг друга, но являются наследниками общей истории, связанные культурой, вдохновленной Римом и христианством. Таким образом, мы являемся силами, которые договариваются о разделе мира, а за всеми нашими ссорами скрывается лишь попытка удержать истину. Представим теперь, что цивилизация фараонов показывает нам, что наша цивилизация — лишь следствие, а о худшем, о том, что есть некая высшая сила, мы не будем даже думать. Сомнение, в которое погрузилась бы Европа, сравнимо было бы со славой Востока. А теперь подумайте, что сей народ и сей континент предложили бы тому, кто признал бы за ними их настоящее место и величие. Поймите наконец, что, расшифровав письменность фараонов, я не буду нуждаться ни в армии, ни в исламе, чтобы стать императором…
Но увы, я прекрасно понимаю, что сегодня мы проиграли.
Бонапарт закончил свою речь. Он уехал и оставил меня один на один с моей горячкой и с моими вопросами. Первый теперь отпал, но другие не оставляли меня. Едва я начинал думать об услышанной исповеди, мой мозг снова воспламенялся, и хотя я ни на миг не предполагал, что главнокомандующий мог быть прав относительно божественного характера письменности фараонов, я отдавал должное его гению. Расшифровав этот древний язык, он принес бы славу Египту и Востоку. Насколько же тогда его собственная слава и даже та самая власть, которую он искал, была с этим связана! Я постоянно вспоминал его пророческие слова: «Если мы вытащим на свет тайны их цивилизации, мы возвратим этой стране славу, в которой однажды и сами будем нуждаться». Я взвешивал смысл этих признаний, не догадываясь еще, до какой степени развитие ситуации приближало нас к этим честолюбивым устремлениям.
Пока же мы возвращались в Каир, израненные, измученные, преследуемые сомнениями. В Каир, где нас ожидали самые фантастические неожиданности.
Они еще возвратят к жизни мечту Бонапарта и экспедицию в Египет.
ГЛАВА 7
ЭКСПЕДИЦИЯ ТОПТАЛАСЬ НА МЕСТЕ…
Экспедиция топталась на месте. История еще, возможно, вспомнит о победе над турками у горы Табор 16 апреля 1799 года, [107] но никогда ничего не узнает о настроении, в котором пребывали многие из нас. 14 июня 1799 года мы вернулись в Каир. Бонапарт не показывал мук, раздиравших его, и мне кажется, что я был единственным, кто вообще об этом знал.
107
Сражение у горы Табор имело место 16 апреля 1799 г. Сначала под Назаретом генерал Жюно с отрядом в 400 человек целый день сдерживал атаки авангарда (3000 человек) дамасского паши, а затем подоспевшая ему на помощь дивизия генерала Клебера атаковала всю 30-тысячную армию турок на Эздрилонской равнине у подножия горы Табор, желая отрезать ее от прямой связи с Дамаском. Разбитые турки бежали; из них только в реке Иордан утонуло несколько тысяч человек. Клебер потерял 250–300 человек убитыми и ранеными.
Внешне все выглядело так: султан Эль-Кебир триумфально возвращается в Каир, а поражение под Сен-Жан-д'Акром, казалось, уже стерто воспоминаниями о гениальном маневре у горы Табор.
Окруженные тридцатью тысячами турок, три тысячи французских солдат под командованием Клебера уже готовились принять смерть. Предупрежденный гонцом, Бонапарт помчался им на помощь с одной лишь пехотной дивизией и резервной батареей. Приняв незамедлительно меры предосторожности, он разделил свои силы на три части, которые хлынули на поля Эздрилонской равнины прямо под носом у солдат паши. Гонимые отчаянием, наши мужественные сол-даты разбили построения противника. Отвага и эффект неожиданности соединились, чтобы повернуть вспять ход сражения, которое заранее считали проигранным. Победа перешла в наш лагерь.