Тайна старого колодца

Черненок Михаил Яковлевич

— Жалеешь, что такого парня, как Виктор Столбов, упустила? — впервые обращаясь к Зорькиной на «ты», спросил Антон.

— Как сказать… — Зорькина убрала руки с колен и обхватила ладонями локти. — Ухаживал Витька за мной, я была к нему равнодушна. Стоило ему подружиться с Ниночкой Бровцевой, во мне заговорило бабье самолюбие: стала напоказ носить подаренные Витькой лакировки и косынку. Пять лет туфли лежали, фасон уже устарел, а я все равно в них щеголяю. Глупо, конечно… Порою самой даже смешно.

По небу яркой полоской чиркнул метеор, и Антону показалось, будто след его погас в озере.

— Скажи, Бирюков, — с трудом выговорила Зорькина, — это Георгия нашли в колодце?

— Не знаю, Марина, — ответил он, помолчал

и добавил: — Пока не знаю.

Давно утих скрип коростеля. Только в приозерных кустах по-прежнему тоскливо всхлипывала одинокая птица.

15. Резкин навещает бабушку

Проснулся Антон Бирюков от горластого петушиного крика. Во дворе Маркел Маркелович загремел рукомойником. Было слышно, как он громко фыркает, умываясь остывшей за ночь водой. Хлопнула дверь, глуховатый со сна голос сказал:

— Подъем! Пора завтракать.

Завтракали вдвоем с Маркелом Маркеловичем. Прихлебывая горячий чай, Чернышев слушал Антона. Отставил пустой стакан, усмехнулся:

— Я сразу сообразил, не за бульдозером Марина вчера забежала. Распоряжение председателя, видишь ли, потребовалось. Наболело на душе, не вытерпела — сама пришла к тебе.

— Правда, что в деревне уже кого-то подозревают? — спросил Антон.

Чернышев нахмурился и, почти как Зорькина, ответил:

— Деревенские сплетни не собирай, у нас наговорят семь бочек арестантов. Сам разматывай клубок, на то тебя и учили.

Бирюков поднялся из-за стола.

— Пойду к Стрельникову, надо с телеграммой разобраться.

Чернышев посоветовал:

— Можешь что-нибудь из исторических событий копнуть, это Егору Кузьмичу для затравки нужно. Болтун Слышка, конечно, изрядный, но в хронологии большой дока. Память имеет — дай бог каждому! Когда какой царь правил, когда какие события произошли, дни рождения выдающихся людей — назубок, как отче наш, чеканит. А в своей деревне — всех наперечет. Как-то мужики ему экзамен учинили. Не поверишь, ходячая энциклопедия — и только! Смешно сказать, день рождения Степки — самого младшего Прониного сына — и то вспомнил.

Егора Кузьмича Бирюков застал за необычайным занятием. Сидя перед палисадником своей избы на скамеечке, старик увлеченно скоблил ножом осколок разбитого чугунка. Обрадовавшись неожиданному собеседнику, он усадил Антона рядом с собой и с самым серьезным видом, будто только что сделал интересное открытие, заговорил:

— Вот, слышь-ка, как нынешняя медицина ни старается, а раньше люди здоровше были. К примеру, мой дед, которого я очень даже хорошо помню, переносил на своем собственном загорбке по десять пудов весу. И очень даже просто переносил. Откуда такая силища в человеке бралась? Вижу, затрудняешься ответить. А я вот тебе очень точно могу сказать. Пищу тогда люди в какой посуде приготовляли? В натуральных глиняных горшках и в настоящих чугунках. А теперь что с этим делом получается? Кастрюли — алюминиевые, миски — из каких-то матерьялов, как резиновые, стали. Опять же про деревянные ложки забыли, стальными да алюминиевыми обжигаются. Это в самый раз и сказывается на человеческом организме. Вот доводилось мне читать в медицинском журнале одну завлекательную статью… — старик помолчал немного и начал почти дословно пересказывать прочитанное.

— У вас феноменальная память, — похвалил Антон.

— Какая? — Егор Кузьмич насторожился.

— Хорошая, говорю, память. Слышал от людей, что вы даже дни рождения всех в Ярском помните.

— Всех, пожалуй, не помню, а большинство, слышь-ка, назову. Кого, к примеру, хочешь знать?

— Ну, скажем, когда Пронин Степка родился?

— Самый младшой, стало быть? — Егор Кузьмич задумался. — Дак это очень даже простая для меня дата. Степка Прони Тодырева родился семнадцатого апреля и аккурат в тот год,

когда забросили культстановский колодец. Стало быть, в одна тысяча девятьсот шестьдесят шестом. Арифметика тут совсем несложная, потому как этого числа апреля, только в одна тысяча девятьсот восемнадцатом году, была создана в молодом советском государстве пожарная охрана, и мне собственнолично было доверено организовать таковую охрану в Ярском, хотя я молоденьким совсем тогда был. Вот такая тут арифметика. Потому, как дата совпадает, вполне может стать Пронин Степка пожарным, когда вырастет. А сам Проня Тодырев родился, если хочешь знать, девятого сентября одна тысяча девятьсот двадцать восьмого года, аккурат через сто лет после знаменитого писателя Льва Толстого, какой написал очень большую книгу про войну и мир. — Егор Кузьмич снял картуз, погладил макушку. — Антересная штука получается: в одинаковые числа люди родятся, а ума дается каждому по-разному. Возьми того же Проню…

Бирюков уже знал, что Стрельникова можно остановить только вопросом.

— Егор Кузьмич, вы помните, в сентябре шестьдесят шестого года Зорькиной была телеграмма от жениха?

— Марине? — уточнил старик. — Дак, слышь-ка, я за свою почтальонскую жизнь столько телеграмм доставил в Ярское, что все и не упомнишь.

— Эта телеграмма была за несколько дней до того, как вы ушли на пенсию, и написана была она вашей рукой.

Старик опять погладил макушку.

— Кажись, припоминаю. Доставлял такую телеграмму.

— Почему она была написана вашим почерком?

— Потому что сам ее писал. История, слышь-ка, такая вышла. Телеграмму эту я точно получил в узле связи в райцентре. Положил вместе с прочей корреспонденцией — так по-ученому называется почта. Потом оказалось, что телеграммы нет. Или обронил где, или спер кто, не скажу. А дело серьезное, я понимаю. Взял телеграммную бланку и собственноручно написал, как было в настоящей телеграмме. Имя жениха помню. Георгий — так по-грузинскому Егорий называется, стало быть, тезка мой. — Егор Кузьмич вздохнул. — Только жених не приехал. Для обману прислал сообщение или для испугу, потому что Марина в то время с Витькой Столбовым любовью увлеклась. За двумя зайцами стрельнула и ни одного не поймала.

— И еще, Егор Кузьмич, меня интересует… Почему вы ушли на пенсию, как раз в тот день, когда забросили культстановский колодец? Совпадение это или какая-то причина была?

Старик опустил глаза. Подумавши, вздохнул:

— Гляжу, у тебя вылитый мой характер. Страсть любопытный. И хорошо это, и опять же плохо. Сколько я неприятностей из-за своего любопытства поимел — не перечесть! А с пенсией у меня, слышь-ка, неантересная история. Но поскольку с любопытством ты, как и я… К тому же полюбился мне. Опять же, за что полюбился? За правильность характера, за уважение ко мне. Так вот, стало быть, из уважения к тебе расскажу историю про пенсию, — Стрельников передохнул, виновато поморщился. — Я, слышь-ка, раньше уже сказывал, что старуха оконфузила. Показалось ей по глупому уму, что я любовные письма чужие читаю. Баба, ежели она даже самая умная, все одно остается бабой. А моя Андреевна и умом не отличается, стало быть, вдвойне баба. Раззвонила по всей деревне об моем любопытстве. Слух до начальства дошел… Как сейчас помню, тринадцатого сентября шестьдесят шестого года последний раз газеты на культстан привез… Не прояснилось еще, кто в колодце оказался?

— В деревне больше меня знают, — уклонился от ответа Антон.

— Дак, вишь-ка, деревенским сильно верить нельзя. В деревне кто на кого злость имеет, тот на того и бочку катит. К примеру, послушай того же Проню Тодырева. У него самый, плохой человек — Витька Столбов. Опять же, почему Витька? Потому что сопатку Проне начистил принародно. Так вот Проня до сей поры не может обиды забыть, хотя сам виноватый был — с кинжалом на Витьку набросился.

— С каким кинжалом?

Егор Кузьмиич опустил глаза.