Тайна затворника Камподиоса

Серно Вольф

– А Роман что говорит об этом?

– Роман будет только рад новой дочери.

– Что ж, если так... Не знаю даже, что и сказать, – он беспомощно пожал плечами.

– Тогда не говори ничего.

Он видел, как на ее глаза навернулись слезы, когда она обняла его на прощанье.

– Будь счастлив, мой чудесный врач!

ТРАКТИРЩИК ПАНЧО

Не кричи так. Здесь и у стен есть уши.

Тучный мужчина прыгнул неловко, но приземлился на мол. Слегка покачнувшись,

он удержался на ногах, чуть было не ударившись о пустые бочки для пресной воды.

– Ждите здесь, – буркнул он, обращаясь к семерым матросам, которые сидели на веслах в шлюпке. – Никому из лодки на берег не сходить!

– Да, боцман!

– И держите ваши чертовы языки за зубами! – взгляд боцмана скользнул по воде, напоминавшей сейчас, ближе к вечеру, расплавленную руду.

Было почти безветренно, но воду рябило. Здесь собралось несколько каботажных судов – легких, одномачтовых с косыми парусами, которые почтительно огибали могучий галеон.

Мощное судно бросило якорь на рейде примерно в полумиле от причала, на глубоководье. Всего несколько дней назад «Каргада де Эсперанса» была на стапеле корабельной верфи, где ее ремонтировали после шторма.

А сейчас галеон вновь обрел свой гордый вид – четырехмачтовый красавец с девятью прямыми и несколькими косыми парусами, с двадцатью четырьмя стационарными и четырьмя вращающимися бронзовыми пушками для ближнего боя.

Взгляд боцмана обратился в сторону портовых построек, кранов, складов с товарами, швартовых колец. В этот безветренный воскресный вечер воздух был на удивление чист. Никто не обращал внимания на их шлюпку. Через несколько минут зайдет солнце.

Боцман взглянул на своих матросов:

– Если вас спросят, с какого вы корабля, ни в коем случае не признавайтесь, что вы с «Каргада де Эсперанса», пусть Торкиль ответит что-нибудь по-норвежски: этого никто не поймет. Ведите себя, как последние болваны, вам это будет нетрудно. Повторяю, если кто из вас смоется на берег, познакомится поближе с моей девятихвостой плеткой!

– Так точно, – сидевший у руля лодки матрос отдал ему честь.

Удовлетворенный этим ответом тучный боцман быстро пошел по молу к набережной, где вскоре исчез в тени портовых строений. Он не хотел, чтобы кто-нибудь его увидел, шел в сумерках, соблюдая осторожность. Пахло жирным илом, кошачьими и собачьими испражнениями, гнилой рыбой и дегтем. Прямо из-под ног боцмана метнулась в сторону здоровенная крыса, – он чуть не вскрикнул с испугу. Несмотря на дородство и должность, смельчаком его не назвал бы никто.

Оказавшись в Старом городе, он свернул на узенькую улочку, в конце которой стоял двухэтажный покосившийся дом. Этому деревянному строению было больше ста лет, и когда-то оно знавало лучшие времена. Лет тридцать назад дом купил какой-то англичанин и открыл в нем постоялый двор с трактиром. С той поры этот дом назвали «Эль Инглес» – «Англичанин». Название не изменилось и после смерти прежнего владельца. Нынешний называл себя Панчо. Это не было его настоящим именем, но кому до этого дело?

Боцман обошел здание и поднялся по скрипучей деревянной лестнице с заднего двора на второй этаж. Тяжело дыша, остановился перед дверью:

– Панчо?

– Тс-с-с! – ставня

в окне приоткрылась. – Я здесь. – В окно высунулась крупная голова с бритым подбородком. – Залезай в окно, Батиста. – Иссиня-черные гладко выбритые щеки трактирщика тряслись при каждом слове.

Тучный боцман протиснулся в узенькое оконце.

– Мог бы подыскать для приятной встречи комнату поудобней, – проворчал он.

– Не вышло. Полно гостей. – Панчо наполнил вином два бокала венецианского стекла. – Пей.

– Что это такое?

– Исарра – хороший баскский ликер. От него веселее на душе, он прогревает желудок, да и для мужских дел полезен, – Панчо захлебнулся смехом.

– Очень смешно, – боцман явно не был расположен шутить.

– Здравы будем! – Панчо поднял свой бокал. – Будь здоров!

Они выпили, и Батиста вытер губы рукой.

– К делу. Сколько у тебя?

– Ни одного.

– Что-о-о? Повтори!

Панчо пожал плечами:

– Сожалею. Плохие времена настали...

Батиста вообразил, какие неприятности сулит ему эта весть.

– У тебя и впрямь ни одного нет?

– Нет. Не вырежу же я их из собственных ребер. После Варфоломеевской ночи семьдесят второго года дела долгое время шли отлично, но в последние месяцы... – Трактирщик снова пожал плечами.

Батиста силился держать себя в руках.

– Я могу попытаться уговорить своих хозяев подождать день-другой.

– Постараюсь сделать все, что смогу.

– Ты знаешь, что мне нужно, черт побери, и ты дал мне слово!

– Не кричи так. Здесь и у стен есть уши.

– Плевал я на твои стены! Если ты не сдержишь слова в ближайшие дни, твоя развалюха познакомится с красным петухом! – разъяренный Батиста вскочил с места.

– Да ладно, успокойся, сделаем!.. Я, честно, сделаю все, что в моих силах! – трактирщик, видимо, испугался. Он снова усадил боцмана на стул.

– Давай выпьем еще, – он долил бокал до краев.

– Ладно, – Батиста выпил. – Я дам тебе знать. Ты должен подготовить все не позднее чем послезавтра. И не забывай: подведешь – пущу тебе красного петуха! – и Батиста, косолапя, пошел к лестнице, ведущей вниз.

Панчо посмотрел ему вслед.

– Не разевай пасть, дружок, – процедил он сквозь зубы. – Подрыгаешься денек-другой – и заплатишь побольше.

Когда Батиста поднял глаза, Панчо помахал ему рукой.

Орантес ехал верхом по набережной, удивляясь пестроте встречного люда. В гавани Сантандера куда больше гама и суеты, чем он себе представлял: это было живое, пульсирующее море, в котором каждый казался занят свои делом.

Торговцы нахваливали свой товар; рабочие заколачивали ящики; грузчики поднимали наверх мешки; возницы погоняли лошадей; офицеры выкрикивали команды; кудахтали куры; визжали свиньи; повсюду стояли и лежали разнообразные предметы: сундуки, цветные горшки, такелаж, парусина, клетки с животными и тьма бочонков разного рода – с пресной водой, вином, пивом, со шнапсом и бренди, с салом и ворванью, с уксусом и маслом для ламп. Казалось, нет ничего, что нельзя перевезти в бочке.

Много матросов уже сейчас, к полудню, были навеселе и распевали скабрезные песенки, нетвердой походкой шагая мимо Орантеса.