Тайна затворника Камподиоса
Шрифт:
...Вновь и вновь приношу Вашему Всекатолическому Величеству глубочайшую благодарность за доверие, которое было оказано Вашим Величеством мне после того, как Его Святейшество Папа Римский Григорий XIII со всемилостивейшего Вашего Величества согласия назначил меня новым верховным инквизитором Кастилии, чтобы раз и навсегда покончить со всеми и всякими проявлениями ереси на севере Вашего королевства. Я счастлив сообщить Вашему Величеству, что Всемогущему Господу нашему было угодно, чтобы святая Католическая церковь одержала над еретиками полную победу...
Перо, легко скользившее по пергаменту и оставлявшее на нем замысловатые завитушки, на какой-то миг прервало свой бег, его снова обмакнули в изящную чернильницу, и оно снова побежало по бумаге.
...будучи преданным Вашему Величеству ревностным католиком, позволю себе сообщить, что вверенная мне территория благодаря моим бдениям и стараниям может считаться практически очищенной от еретиков. Все мараны, мориски и протестанты были Богом и миром призваны к ответу. В соответствии с законом им предъявлено обвинение, они подвергнуты дознанию и пыткам, предусмотренным судопроизводством инквизиции, и наказаны за свои грехи.
Благодаря этим богоугодным мерам королевство – а тем самым Ваше Величество – получит в свое пользование денежные средства, золото и некоторые земельные наделы.
Так, у маронов было конфисковано 161-342 дублона, что вызвало вопли негодования у всего североиспанского еврейства. От морисков, которые на самом деле оказались маронами и лишь по наущению своих вождей перешли в единственную праведную веру, государственная казна получит еще 87991 дублон. И, наконец, протестанты, весьма малочисленные, привнесут в казну скромные 1478 дублонов. Тем самым Вы можете в совокупности рассчитывать на 250811 дублонов, которые в конце этой недели под строжайшей охраной будут отправлены в Мадрид.
Писавший эти строки скрыл, что позволил себе оставить для церкви – и для себя самого, конечно, – порядочную толику конфискованных сумм. Как-никак в Священном Писании, в Евангелии от Матфея, глава 22, стих 21, приведены слова Иисуса: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу».
Так что церкви, как представителю Бога, и ему самому, как представителю церкви, какая-то часть положена. И притом достаточно внушительная, как он понимал. Однако все-таки разумнее будет не распространяться по этому поводу.
Он снова оторвал перо от пергаментного листа и снова обмакнул его в чернильницу.
...я позволю себе также сообщить с величайшим почтением Вашему Величеству, что после моего назначения на пост верховного инквизитора Кастилии вместо доминиканского священника Игнасио Гонселоде я незамедлительно отправился в город Досвальдес, чтобы с положенной строгостью завершить процесс дознания над последними еретиками, державшимися в тюрьме этого города. Однако, к моему полному удовлетворению, здесь пришлось установить полную невиновность трех еврейских торговцев, которым было предъявлено обвинение в том, что они якобы занимались торговлей на иберийском полуострове. Это братья Хабакук, Давид и Соломон из семейства Хеброн.
Глава этого семейства некто Якоб Хеброн живет с остальными родственниками на балеарском острове Менорка, откуда жертвует нашей матери церкви значительные суммы. Всеподданнейше прошу Вас позволить перевести в казну Вашего Величества соответствующие суммы.
Для ознакомления со всеми конфискованными и полученными мною денежными суммами и иными поступлениями почтительнейше позволю себе приложить нижеследующий список.
Что касается моих дальнейших планов, то позволю себе сообщить Вашему Величеству, что задача по искоренению ереси в северной части страны может считаться завершенной, если не считать двух-трех оставшихся на сегодняшний день открытыми дел. Надеюсь на Вашу благосклонность и удовлетворение. Рассчитываю, что завтра или послезавтра я оставлю город, в котором сейчас нахожусь и пишу эти строки, и направлюсь в Сантандер, чтобы там продолжить и по возможности завершить борьбу с ересью.
Молюсь за здоровье Вашего Величества, желаю Вам совершеннейших благ и остаюсь до последнего вздоха Вашего Величества верным слугой. Матео де Лангрео-и-Нава, епископ Овьедо.
Досвальдес, 3 августа anno Domini 1576.
И вновь он оторвал перо от пергамента, не забыв предварительно подчеркнуть волнистой линией свое имя. А потом присовокупил еще дату и место написания послания.
И наконец, послание было отложено в сторону рукой, средний палец которой украшало массивное кольцо с рубином. Рука эта принадлежала человеку, которого ни в каком отношении нельзя было признать редкостным или выдающимся. Лицо у него было совершенно обыкновенное, незапоминающееся, и никто не был бы в состоянии, единожды увидев его, без труда узнать при следующей встрече. Говорил он ровным монотонным голосом. О зубах его сказать вообще нечего, потому что он никогда не улыбался и не обнажал их. Если что и бросалось в глаза, то это угловатость и порывистость движений этого человека. Он чем-то походил на марионетку, да, в сущности, и был марионеткой.
Епископ экономными движениями присыпал свою подпись песком, чтобы чернила скорее просохли. Его взгляд на секунду остановился на мастерски начертанной подписи. «Матео де Лангрео-и-Нава», – пробормотал он еле слышно, испытывая при этом невероятную гордость, ибо явился на белый свет сорок три года назад в семье поденщика, а сегодня он – епископ Овьедо.
Таким взлетом карьеры он не в последнюю очередь обязан тому, что никогда не делал ошибок, но мог учиться на ошибках других и, более того, сам побуждал соперников делать промахи...
Матео поднял глаза. Он находился в зале заседании мэрии Досвальдеса – скромном помещении, стены которого были увешаны государственными флагами. Наименования «зал» эта комната никак не заслуживала. Полдень, а свет в «зале» тусклый, да и вообще как-то мрачновато. Стол, за которым сидел и писал епископ, был новым, сбитым кое-как. Грубый вид стола являл собой полную противоположность аккуратно сложенным бумагам – один документ на другом стопочкой в правом углу. Три горящие свечи отбрасывали тусклый свет на отца Энрике, помощника епископа, который, сидя с ним рядом, спал. Он, расслабившись, налег туловищем на столешницу, и только голова странным образом была в несколько приподнятом по отношению к телу положении. Такое состояние было привычным для отца Энрике и стало причиной его прозвища – Кривошей.
У двери стояли на страже двое из десяти солдат епископской свиты. Они опирались на свои алебарды и казались такими же сонными, как Кривошей. «Сони они все!» – подумал Матео, однако будить их окриком не стал. Он знал, что разместили их плохо и за всю ночь они почти не сомкнули глаз. Епископу предоставили, разумеется, подобающие его сану покои, как и положено, на первом этаже здания мэрии. Но до чего все-таки негостеприимный городишко! Глушь и нищета!
Епископ позволил себе прокашляться и мысленно прикинул, стоит ли ему пожаловаться начальству на холодный прием, однако тут же эту мысль отбросил. «Осторожность – мать любой карьеры!» – таков был его девиз. В значительной степени благодаря соответствующему этой мысли поведению он оказался в фаворе и у папы, и у короля. А сейчас, после ареста Игнасио, круг его обязанностей значительно расширился. Прелат-доминиканец, которого Матео, впрочем, никогда не считал особенно опасным соперником в борьбе против ереси, находился в данный момент где-то в катакомбах Латерана [16] , лично осужденный Григорием XIII. Каким образом до папы дошли слухи о богопротивном поведении Игнасио, никого не касается...
16
Здесь: тюрьма в Ватикане.
– Отец Энрике, – Матео говорил, не повышая голоса, – проснитесь!
Но его помощник продолжал спать.
Матео выпрямился в своем кресле, повернулся вполоборота к отцу Энрике и уже громче сказал:
– Ваша потребность в сне непозволительна для слуги Господа!
Когда и на этот призыв реакции не последовало, епископ свернул пергамент в рулончик и стукнул им спящего по голове.
Только тогда Кривошей наконец пошевелился. Он распростер руки и несколько раз сладко зевнул.
– Это послание его величеству! – объяснил епископ. – Изготовьте копию этого письма для святейшего отца в Риме и скрепите оба документа печатью. И отправьте сегодня же с нарочным.
Кривошей еще несколько раз зевнул. Потом кисло улыбнулся, обнажив два ряда гнилых зубов.
– Разумеется, конечно! Будет сделано, мой епископ!
– И не медлите с этим, осмелюсь вас попросить.
«Этот Энрике хуже чумы и проказы вместе взятых!» – подумал Матео. И не только потому, что он упрямо обращался к нему «мой епископ» вместо положенного «ваше преосвященство», – Кривошей вообще не проявлял по отношению к епископу положенного пиетета. У Матео руки так и чесались задать лентяю заслуженную трепку. Но он подавлял в себе это желание. Осторожность – мать любой карьеры! Ходили слухи, будто семья Энрике по материнской линии в родстве с домом Габсбургов, так что в некотором смысле в его жилах течет кровь Филиппа II.