Тайна Желтой комнаты

Леру Гастон

— Я вновь обокраден! — простонал он. — Только ни слова дочери. Она будет в отчаянии еще больше, чем я. А впрочем, после всего, — он глубоко вздохнул, — не все ли равно. Только бы Матильда осталась жива.

— Она будет жить, — сказал Робер Дарзак.

— А мы найдем украденные вещи, — как эхо откликнулся господин Дакс. — Но что же хранилось в этом шкафу?

— Двадцать лет моей жизни, — глухо ответил знаменитый профессор, — или, вернее, моей с дочерью. Наиболее ценные документы, секретные отчеты о наших опытах и наших работах за двадцать лет были заперты здесь. Это наиболее ценные из всех документов, хранившихся в этой комнате. Какая невосполнимая потеря для нас и, смею сказать, для науки. Человек, который пришел сюда, отнял у меня все — мою дочь и мою душу.

И великий Станжерсон заплакал, как ребенок. Мы стояли вокруг,

потрясенные этим огромным горем. Господин Дарзак, опершись о кресло, в котором сидел профессор, также с трудом сдерживал слезы. На мгновение я даже испытал к нему симпатию, несмотря на инстинктивную неприязнь, которую мне внушали странное поведение и часто необъяснимое волнение этого человека.

Жозеф Рультабиль, как будто его великая миссия на земле не позволяла снизойти до земных горестей, спокойно приблизился к пустому шкафу и, показав его начальнику сыскной полиции, нарушил молчание, которым мы почтили горе великого Станжерсона. Обнаружив следы в туалете и пустой шкаф в лаборатории, он сразу подумал о краже. Он был поражен странной формой этого шкафа, едва только вошел в лабораторию. Необычайная прочность конструкции и железная обшивка предохраняли его от пожара. И вот в дверце этого шкафа, практически сейфа, предназначенного для хранения наиболее ценных предметов, торчал ключ. Обычно сейфы не держат открытыми. Итак, этот маленький ключ с фигурной медной головкой привлек внимание Жозефа Рультабиля, тогда как наше внимание он усыпил. Для всех нас наличие ключа в шкафу создает настроение безопасности, но этого малыша, который, бесспорно, был гениален, присутствие ключа в замке навело на мысль о краже, и мы скоро узнали причину этого.

Но для того чтобы двигаться дальше, следует указать на некоторую растерянность господина Марке, который не знал, радоваться ли ему открытиям маленького репортера или сожалеть, что эти открытия сделал не он. В нашей профессии встречаются такие щекотливые ситуации, но мы не имеем права на малодушие. Наше самолюбие не в счет, когда дело идет о благе общества. Итак, господин Марке, восторжествовав над самим собой, счел нужным присоединиться к поздравлениям, которые гражданин Дакс расточал Рультабилю и которого я с удовольствием побил бы, когда в ответ он только пожал плечами и пробормотал что-то вроде «не стоит похвалы».

— Следовало бы спросить господина Станжерсона, у кого обычно хранился этот ключ? — добавил он.

— У моей дочери, — ответил господин Станжерсон, — и она никогда с ним не расставалась.

— Это меняет дело и противоречит мнению господина Рультабиля! — вскричал господин Марке. — Если мадемуазель Станжерсон никогда не расставалась с ключом, то преступник должен был сперва дождаться ее ночью в комнате, забрать ключ, и кража была бы совершена после нападения. Но к этому времени в лаборатории уже находилось четыре человека! Решительно я ничего больше не понимаю!

И господин Марке повторил это с восторженным отчаянием опьянения, ибо я уже замечал, что наиболее счастливыми минутами его жизни были моменты полного непонимания.

— Кража, — ответил репортер, — могла произойти только до покушения. Это бесспорно. Проникнув в павильон, преступник уже имел ключ с медной головкой.

— Это невозможно, — мягко возразил господин Станжерсон.

— Иначе просто и быть не может, и вот тому доказательства.

С этими словами Рультабиль извлек из кармана номер «Эпок» от 21 октября (напомню, что преступление было совершено в ночь с 24-го на 25-е) и, показав нам некое объявление, прочитал:

— «Крупное вознаграждение будет выплачено тому, кто вчера в магазине «Лувр» нашел утерянную дамскую сумочку из черного атласа. Наряду с другими предметами в сумочке находился небольшой ключ с медной головкой. Обращаться письменно в 40-е почтовое отделение до востребования на имя М.А.Т.С.Н.».

— Не означают ли эти буквы, — продолжал репортер, — имени Матильда Станжерсон? А этот ключ с медной головкой, не ваш ли это ключ? Я всегда читаю объявления. В моем деле, как и в вашем, господин судебный следователь, всегда полезно читать маленькие личные объявления. Сколько там скрыто удивительнейших интриг! И ключей к интригам, которые не всегда имеют медную головку, но, тем не менее, необычайно интересны. В этом объявлении меня поразила таинственность, которой окружила себя эта женщина, потерявшая ключ, предмет, вообще говоря, мало ее компрометирующий. Она, безусловно,

дорожила этим ключом, если обещала крупное вознаграждение. Потом я подумал об этих буквах: «М.А.Т.С.Н.». Первые три скорее всего обозначали имя. «Мат, — думал я, — очевидно, Матильда». Женщина, потерявшая сумочку с ключом, зовется Матильда! Однако последние две буквы расшифровке не поддавались. Пришлось отложить газету и заняться другими делами. Когда через четыре дня вечерние газеты вышли с аршинными заголовками, сообщая о покушении на мадемуазель Матильду Станжерсон, то имя жертвы напомнило мне объявление. Немного заинтригованный, я нашел номер газеты, так как забыл две последние буквы. Увидев их вновь я не мог удержаться от восклицания: «С. Н.» — Станжерсон!» Через минуту я уже мчался на извозчике в сороковое почтовое отделение. Обратившись к чиновнику, я поинтересовался корреспонденцией на имя «М.А.Т.С.Н.». Таковой не оказалось. И так как я настаивал, упрашивая посмотреть еще раз, то служащий возмутился: «Это просто глупая шутка какая-то. Три дня тому назад я уже отдал подобное письмо даме, которая его спрашивала. Сегодня это письмо требуете от меня вы. А позавчера с неменьшей настойчивостью еще один господин требовал от меня то же самое. Может быть, довольно мистификаций?»

Я попытался расспросить почтового служащего об этих двух людях, но он даже не ответил мне, полагая, что и так сказал чересчур много.

Рультабиль замолчал, молчали и остальные. Каждый делал свои выводы из этой странной истории с письмом. Казалось, что теперь найдена надежная нить, посредством которой можно будет вытянуть на свет божий это непонятное дело.

— Вполне вероятно, — сказал господин Станжерсон, — что моя дочь потеряла ключ и ничего не сказала, чтобы меня не беспокоить. Могла она, разумеется, и обратиться к нашедшему с просьбой написать ей до востребования. Она, очевидно, опасалась дать свой адрес, ведь таким образом я мог бы узнать о потере ключа. Это логично и естественно, ибо один раз меня уже обокрали.

— Где и когда? — спросил начальник сыскной полиции.

— В Америке, много лет тому назад, прямо из лаборатории в Филадельфии у меня украли секрет двух изобретений, которые могли бы обогатить целый народ. Имени вора я так никогда и не узнал, да и разговоров об этой краже никогда не было. Дело в том, что я сам передал мои изобретения в общественное пользование, расстроив таким образом расчеты вора и сделав кражу бесполезной. С этого времени я стал очень подозрительным и начал прятаться во время работы. Все эти решетки на окнах, уединенное расположение павильона, мебель, которую я сам сконструировал, и даже специальный ключ — все это результаты моих страхов и следствие печального опыта.

— Весьма любопытно, — заметил господин Дакс, а Жозеф Рультабиль поинтересовался судьбой сумочки. Оказалось, что ни господин Станжерсон, ни дядюшка Жак в течение последних дней эту сумочку больше не видели.

Через несколько часов мы узнали от самой мадемуазель Станжерсон, что сумочку действительно украли, или она ее потеряла. 23 октября в 40-м почтовом отделении она получила письмо, оказавшееся всего-навсего шуткой весьма дурного тона. Письмо же она немедленно сожгла.

Чтобы вернуться к нашему допросу или, скорее, к нашей беседе, я должен упомянуть, что начальник сыскной полиции попросил уточнить, при каких обстоятельствах 20 октября, в день потери сумочки, мадемуазель Станжерсон оказалась в Париже. Мы узнали, что она отправилась в столицу в сопровождении Робера Дарзака, которого с этого момента в замке больше не видели. Он появился только на следующий день после преступления. Тот факт, что Робер Дарзак находился в универсальном магазине рядом с мадемуазель Станжерсон в момент исчезновения сумочки, не мог пройти незамеченным и привлек наше внимание.

Этот разговор между чиновниками, обвиняемыми, свидетелями и журналистом уже заканчивался, когда наступила неожиданная развязка, что всегда так нравилось господину Марке.

Пришел бригадир жандармерии и сообщил, что разрешения войти просит Фредерик Ларсан. Разумеется, это было ему немедленно позволено. Войдя, Ларсан швырнул на пол пару грубых, покрытых илом башмаков, которые держал в. руках.

— Вот башмаки, которые носил преступник, — сказал он, — вы узнаете их, дядюшка Жак?

Старик наклонился и с удивлением признал свои старые башмаки, брошенные им некоторое время назад в кучу старого хлама. Он был так поражен, что принужден был высморкаться, чтобы скрыть замешательство.