Тайна Золотой долины. Четверо из России
Шрифт:
— Устал, Димка? — спросил я.
Он молча кивнул.
Я тоже страшно устал. Болели спина и предплечье, избитые и истерзанные в кровь руки были, как деревянные, и стоило большого труда сжимать ими весло. Поэтому мы выбрали подходящее сухое место на берегу, решив остановиться на ночевку. Солнце еще не зашло, и в Косьцяне светилась какая-то крыша — не то собора, не то кирхи.
Когда мы вытащили на берег лодку, ко мне подошла Белка и шепнула:
— А есть сегодня нечего… Остался лишь малюсенький кусочек хлеба и кусок сыра.
— Да…
Белка пожала плечами.
— Ты кипяти чай, а мы с Димкой попробуем половить рыбу. Может, повезет…
Мы накопали недалеко от берега больших жирных червей, и я подумал о том, как готовят их китайцы. Может, они едят их просто так? Посолят и едят. Я взял одного прекрасного, жирного, отливающего синим, червя и поднес ко рту. Но тут же бросил в сторону.
Мы уселись на берегу и стали ждать поклевки. Глаза слипались, невозможно было следить за поплавками на вспыхнувшей вечерней зарей воде.
Меня кто-то дернул. Я поднял голову, узнал Белку.
— Много наудил во сне? — со смехом спрашивала она.
Я увидел, что солнце давно село. Димка, скорчившись, спал над удочкой.
Жалкий улов — двух небольших плотичек и окунька — я отдал Белке. И только потянул удочку, чтобы уходить с реки, как у меня что-то забилось на леске. Налим! Ура! Большой налим весом в полкилограмма!
Мы подошли к Дубленой Коже. Он, бедняга, спал до того крепко, что едва удалось разбудить его. У Дубленой Кожи на кукане оказались четыре плотички да два небольших налима…
— Эх, картошечки бы сюда! — со вздохом проговорила Белка, кладя очищенную рыбу в котелок.
— А я знаю, где можно взять картошку…
Не успел я ответить, как Димка растворился в темноте.
Через полчаса, показавшиеся нам вечностью, — мы боялись, что Димку схватят, — он вернулся и выложил из своих карманов полкотелка картошки.
Хорошо поужинав, мы уснули там, где сидели. А на утро пораньше, когда еще только-только различались клубы дыма над Косьцяном, двинулись в путь.
Река продолжала жить своей жизнью. В голубой выси курлыкали журавли, отправляясь, подобно нам, в далекий путь. Белые бабочки то и дело пересекали реку. У отмелей что есть силы верещали кулики. Иногда над головой поднималась скопа и летела, высматривая добычу.
Река делалась все оживленнее. Носились взад и вперед катера и моторные лодки, и при виде каждой сердца наши замирали. Но никому не было дела до каких-то мальчишек. Мы миновали ответвившийся влево приток и вскоре увидели, что через реку проходит мост. Это и был, наверно, мост по дороге из Бреславля в Познань. По нему нескончаемой вереницей шли автомашины, и единственный полицейский еле успевал пропускать их. Мы въехали под мост и, подгоняемые страхом, быстро удалились от него.
Вечерело. Солнце закатывалось, и в его последних лучах сверкали рыжие волосы Белки. Она сидела на корме, как богиня, и вокруг ее головы вспыхивал нимб.
— Где мы будем ночевать? — оглядывала Белка голые берега.
— Надо
Вскоре мы увидели, что река входит в небольшой городок. За ним виднелся мост, изогнутый в виде двух кошек, приготовившихся драться.
— Давай, Димка, грести тише. Пусть немного стемнеет…
Город притаился. Не было видно ни огонька, лишь изредка вспыхивали прямоугольники света — кто-то входил или выходил из дверей. Мы положили весла, и нашу лодку чуть покачивало течением. Изредка слышался лай собак. На берегу какая-то женщина крикнула по-немецки:
— Марта, ты не дашь мне немного соли?
Потом все стихло. Возник еще один прямоугольник света, и тот же голос проговорил:
— Спасибо, Марта… А то завтра я пойду раным-рано…
На нас надвигалась черная громадина моста, мы видели — с края его под мерцающим синим огоньком стоял часовой. Он вглядывался в ночную темь и прислушивался. Прямо под часовым два синих фонарика едва освещали гладь реки.
Откуда-то издалека до нас донесся еле слышный шум самолетов. Он приближался. Мы видели, как беспокойно метался часовой. Подбежав к телефонному аппарату, он что-то начал говорить. Вдруг, наверное, заметив нашу лодку, крикнул:
— Хальт!
В это время рев самолетов сделался невыносимым, и над мостом загрохотали взрывы. Я стал грести сильнее, и едва мы проскочили под каменными арками, как одна бомба попала в мост, и он стал медленно оседать.
А мы удирали, что есть силы, к Варте…
У ФАШИСТСКОГО ВРАЧА
— Проклятье! Довольно, чертов лекарь! — воскликнул он. — По вашему лицу я вижу ясно, что песенка моя спета.
Варта встретила нас темью и шорохом волн. Мы повернули вправо и, не знаю куда, гребли, гребли…
— Пить… Дайте пить! — послышалось сзади.
Белка поднялась с кормы и коснулась рукой моей руки.
— Погоди, Вася, я перейду…
Я опустил весла, чтобы дать Нюре перешагнуть через скамейку.
Послышался протяжный Левкин стон и бойкий говорок Белки, успокаивающей его:
— Потерпи, Левка, до утра… Как только рассветает, мы понесем тебя к врачу…
К врачу? К какому еще врачу решила нести Левку Белка? Неужели она не знает, где мы находимся? Я подумал, что Белка просто успокаивает Левку.
— Ой, нога! Нога! — шептал между тем исступленно Левка.
И до того меня мучил этот надрывный шепот, что я пристал к берегу. Мы с Димкой долго бегали, отыскивая мелкие сучочки, пока не набрали их достаточно для костра. Вытащили к огню Левку, и Белка принялась сматывать бинт с ноги. Бедный Левка лежал и молчал. Когда мы увидели его ногу, нам стало страшно. Она была черная. Там, где Левку грызла собака, лоскуты кожи отслаивались и отваливались.