Тайна Золотой долины. Четверо из России
Шрифт:
Мальчик улыбнулся.
— Турек, — тихо вымолвил он.
Белка взяла девчонку на руки, и та начала что-то лепетать, Нюра вытащила из своих волос гребенку и стала причесывать свалявшиеся, давно не чесанные беленькие волосы девочки.
По листьям зашумел дождь, мальчик посмотрел на небо:
— Дещь… Сховамыся под джевами, [121] — показал он на окружающие нас деревья.
Все мы укрылись под большой липой. Девчонка, соскучившаяся по ласке, что-то лепетала Белке, гладившей ее волосы.
121
— Дождь…
— А где у тебя мама? — спрашивала Белка.
Мальчик услышал это слово:
— Мамы нема. Мама, — он произнес что-то и, видя, что мы не понимаем, вытянул руку: — Пук-пук… Германец…
— А отец? Тату? Тату где? — вспомнив, как поляки называют отца, спросил я.
Мальчик невесело проговорил:
— Тэж германец «пук-пук»…
По дороге, опираясь на палку, ковылял старик. Увидев нас, он крикнул:
— Маш рацин! И я с вами поседзы, пуки дещь пшестане. [122]
122
— Правильно! И я с вами посижу, пока дождь перестанет… ( пол.).
Старый поляк, помнивший еще царских солдат, знал немного по-русски. Как мы ни хитрили, поляк был не таким уж наивным, чтобы не понять, что мы — беглые русские. Из концлагеря или откуда-нибудь из немецкого имения.
Видя его хорошее отношение, пришлось все рассказать.
— Мы тоже живем плохо, — подумав, проговорил он. — Но немного можем вас продержать. Идемте к нам!
— Куда?
— Здесь есть небольшая деревня…
— Что вы, пан Вацлав, мы пойдем в Россию. Только нам надо знать: есть тут дороги, которые идут параллельно Варте?
— О, это совсем близко! — проговорил старик. — Километра три еще надо пройти.
— А немцев у вас много?
— Этого добра хоть отбавляй! В каждой деревне по нескольку штук. Совсем житья не стало.
Дождь прошумел, только с деревьев капало, и мы встали, чтобы идти дальше.
— До свидания! — помахали мы старику.
— Ди видзеня, [123] — ответил он.
Километра через три-четыре, как и сказал пан Вацлав, мы вышли на широкий тракт, который вел куда-то влево. На перекрестке под железной крышей стояло изображение божьей матери, как говорят поляки, матки боски.
123
— До свиданья ( пол.).
— Старая знакомая! — ухмыльнулся Димка, вспомнив польское кладбище у Фогелей.
Это было первое изображение матки боски на дорогах Польши. А сколько маток босок видели мы потом, трудно даже сказать. На всех перекрестках,
Мы смотрели на матку боску. Она склонила свою русоволосую голову, и во взгляде можно было прочитать страдание, смирение и какую-то безутешную грусть.
— Смотрите, — сказала Белка, — матка боска не плачет, но в уголках ее глаз слезы.
— Не зареви сама, — рассмеялся Димка.
— Глядя на нее, можно и зареветь, — улыбнулась Белка. — Ух, сколько, наверно, слез пролито около!
Я вынул из кармана ту бумажку, что дал мне Отто, — правильно ли мы идем? Но на чертеже не было Турека, а только реки и около рек — города Шримм, Конин и Коло.
— И что тебе дался Турек? — возмутился Димка. — Ты давай веди нас в Россию.
— А где она, Россия? Ты знаешь, где она?
Димка посмотрел на небо:
— Жалко солнышка нет, я бы тебе показал…
Низкие серые тучи нависли над головой. Вороны каркали и летали над бором.
— Будет затяжной дождь, — угрюмо произнес Димка. — Вороны каркают к дождю.
— Иди ты, — вырвалось у меня. — Не каркай!
Из леса послышался рокот моторов, и через несколько минут к нам выехали одиннадцать мотоциклов, на которых сидели запыленные немецкие солдаты.
— Хайль! — приветствовали мы их.
Первый мотоциклист на ходу крикнул:
— Скоро будет деревня?
— Скоро…
И снова мы вышли к развилке. Опять — матка боска.
Дорога делилась на четыре ответвления. По которому же идти?
Мы выбрали не очень торную дорожку и двинулись по ней.
Дождь усиливался. Мы промокли насквозь, так что бояться дождя уже не приходилось. Через несколько километров наткнулись на домик, где жил, наверно, лесник. Огромная овчарка лаяла на нас у крыльца. Мы постояли немного около домика и пошли дальше. Дождь лил, как из ведра. Скоро впереди что-то забелело. Мы ускорили шаг, и перед нами открылась та же развилка на четыре дороги.
Я опять достал свою схему. Она совсем размокла. Следы карандаша расплылись фиолетовыми пятнами. Ничего уже нельзя было разобрать.
Мы заблудились. Вечерело. Под елями, где было темно весь день, стало еще темнее. Вороны теперь не каркали, а молча убрались куда-то в лес. Пора было и нам на ночлег, но — куда? Я окончательно закоченел, да и мои товарищи не проявляли особой жизнерадостности.
— Что же мы стоим? — вскричал, наконец, Димка. — Вы, может, ждете, что вас кто-то пригласит в дом обсушиться и погреться? Никто не пригласит, даже матка боска.
— Пошли! — махнул я неопределенно рукой и стал на одну из четырех дорог.
Мы брели мокрые и измученные, пока в стороне от дороги не зачернело что-то.
Я подошел и с радостью крикнул:
— Идите сюда! Здесь стог.
Спички у Белки размокли, мы не могли и думать о костре. Сняли с себя мокрую одежду, легли под влажное сено.
Дождь перестал. Не успели мы согреться, как около стога послышались шаги, и к нам в сено полез кто-то. Дотронулся до моей ноги, замер. Мы затаили дыхание, он — тоже.