Тайная магия Депресняка
Шрифт:
– Все начиналось нормально, – нервно сказала Улита. – Мы познакомились ночью у одного ресторанчика. Они пригласили меня и попытались подпоить. Ослы! Ты же знаешь, я могу выпить три ведра. Потом они повезли меня сюда. Я поехала забавы ради. Лишь бы забыть Эссиорха… Я рассчитывала поболтать и слегка развеяться, но тут этот хам, это мерзкое быдло назвал меня знаешь как?
– Как? – спросила Даф.
Улита пристально уставилась на нее:
– Ты бы как меня назвала?
– На их месте или на своем? – уточнила Даф.
– На их.
Даф задумалась. Тут главное было не предположить
– Оценивая интеллект этой публики, они могли называть тебя «классной» или «клевой». Ты обиделась на «клевую»? – наивно спросила она.
– Ничего подобного, у меня современные взгляды. Мне говорили и не такое. Но этот парень вывел меня из себя. Он назвал меня «жирной коровой» и спросил, сколько я заплачу ему, если он меня поцелует! – произнесла Улита дрожащим голосом.
– Вот сволочь! Это он был с прокушенной рукой? – спросил Меф.
Ведьма мотнула головой:
– Думаешь, он отделался бы так легко? С прокушенной рукой был его приятель, который попытался меня ударить. Того мерзавца уже нет. Он умер, причем умер быстро, досадно быстро. Если бы я могла, я оживила бы его и убила во второй раз, но только уже медленно.
– Отчего он умер?
– Разрыв сердца, надо полагать. Не знаю уж, что там намалюет патологоанатом. Тебе я могу сказать проще: я наслала на него порчу, – с ледяным спокойствием сказала ведьма.
Даф тревожно уставилась на нее, не зная, верить или нет. Потом внезапно поверила, и ей стало жутко.
– Не беспокойся, я не скажу Мамзелькиной и Арею, – пообещала она.
Улита передернула плечами:
– Говори, если хочешь. Думаешь, Аиду или Арея взволнует смерть какого-то ничтожества? Для них людишки – нуль, разменная монета. Даже если бы я, взяв топор, устроила бы тут кровавое месиво, Арей и не почесался бы, а Мамзелькина, эта старая перечница, так же спокойно пила бы медовуху и курила бы свою травку.
– Табак! – поправил Меф, вспоминая глиняную трубочку Аиды Плаховны.
– Наивный болван! Поменьше верь этой дряхлой дуре! Я бы тебе многое могла про нее порассказать! – сказала Улита.
Мефу неприятно было, что Улита так отзывается о Мамзелькиной, но одновременно он ловил себя на том, что жадно прислушивается к ее словам.
Глава 6
Ego te intus et in cute novi [5]
Композиционный прием, использованный Генри, состоит в том, чтобы начать рассказ с конца, довести его до начала и закончить серединой.
Меф проснулся, когда что-то холодное коснулось его шеи. Он открыл глаза и понял: одно неосторожное движение – и он станет на голову короче. У кровати с обнаженным клинком в руках стоял Арей. За окном вяло разгорался рахитичный зимний рассвет. Снег продолжал валить, и снежинки перед тем, как окончательно занять свое место в сугробах, с любопытством заглядывали в окно резиденции мрака.
5
Знаю тебя и под кожей и снаружи (лат.). Персий, «Сатиры».
– Скверно, синьор помидор! Ты дрыхнешь как молочный поросенок. Я трижды касался твоей щеки мечом, и всякий раз ты отмахивался от него и зарывался в подушку… Хорош воин! Если это называется боевой интуицией, то я император Аляски!
– Но я спал! – сказал Мефодий с вызовом.
– «А вот кочевряжиться не надо! Мой покойный муж очень любил этот борщ!» – заметила старушка, нахлобучивая на голову воришке кастрюлю с кипящим варевом, – проговорил Арей.
– Что, уже и спать нельзя?
– Сам делай выводы. Спящий страж – прекрасный объект для атаки. Неподвижен, безоружен. Даже если проснется и меч окажется рядом – очень неудобное положение для защиты…
Арей разжал руку, и меч исчез. Начальник русского отдела подошел к стене и сдернул простыню, закрывавшую одну из картин. Меф терпеть ее не мог, однако картинам полагалось висеть в каждом помещении резиденции на Большой Дмитровке.
– Давненько я не видел это монументальное полотно! Подумать только: «Лигул на третьем съезде партии самоубийц». Только ты не совсем правильно ее повесил, – с усмешкой произнес Арей.
Уцепившись за стол, Лигул болтался сверху и, видимо, возмущенно визжал, дергая ногами. Самоубийцы, столпившиеся уже внизу, на бывшем потолке, вежливо ждали, пока глава Канцелярии разожмет пальцы.
– Я переворачиваю ее каждую неделю, – похвастался Меф.
– Чтобы дать малютке Лигулу оценить радость полета? Очень заботливо с твоей стороны, – хмыкнул Арей. – А видишь вот этого самоубийцу слева? Ну, который собран по кусочкам на выходе из мясорубки?
– Без головы?
– Нет, рядом. Это сам художник. Лигулу не понравилось, как у него прорисованы уши. Он почему-то убежден, что в жизни уши у него гораздо меньше.
– Разве? – усомнился Меф.
– Ты случайно не тот художник? Он тоже мяукнул «разве?» на замечание Лигула… А теперь к делу! Где эйдос валькирии-одиночки? Почему я до сих пор его не вижу?
Меф улыбнулся торопливой, неловкой улыбкой человека, который хотел незаметно уйти из гостей, но его поймали на пороге. Отвечать не имело смысла. На риторические вопросы отвечают только дураки.
– Мрак шлет депешу за депешей. Не усложняй курьерам жизнь! Очень скоро Канцелярия может потерять терпение и просто прислать тебе дарх. Понимаешь? – спросил мечник, с каким-то странным сочувствием взглянув на Мефа.
– Ну и пускай присылает, – сказал Меф легкомысленно.
Арей провел языком по сухим губам. Меф узнал это движение – быстрое, почти змеиное. Так Арей нередко делал, когда, высыпав на стол песчинки захваченных эйдосов, бережно сметал их гусиным пером к центру стола.
– Боюсь, ты не представляешь последствий своих слов. Дарх по определению не может быть пуст, – сказал мечник веско. Сердце Мефа пропустило один такт. Затем два или три раза отработало ровно и пропустило еще один. Он понял.
– Пустой дарх немедленно отберет у тебя твой собственный эйдос. Странно, что Лигул до сих пор не прокрутил эту комбинацию, – протянул Арей, разглядывая болтавшегося на перевернутой картине горбуна.
Тот, жадно прислушиваясь, перестал дергать ногами.