Тайная магия Депресняка
Шрифт:
– Хотя я, кажется, догадываюсь, отчего он тянет. Вообрази себе ситуацию, при которой твой эйдос оказывается в твоем же дархе. При этом раскладе ты добровольно отрекаешься от своей души. Фактически сам становишься собственным поработителем. В результате ты будешь, конечно, служить мраку, но всему мраку, а не конкретно Лигулу… Сейчас же наш малютка сам мечтает получить твой эйдос в свой дарх. Иметь эйдос повелителя мрака в своем дархе – это уже кое-что. Ты будешь главой мрака, а Лигул – твоим хозяином. Ощущаешь разницу?
– Есть такое дело. Ничто так не губит абсолютные идеи, как мелочный
Горбун гневно дрыгнул ногой и, разжав руки, шлепнулся на головы самоубийцам. Те, хотя и делали вид, что ловят, в последний момент расступились и позволили ему упасть.
– В общем, не теряй времени, синьор помидор! Отправляйся за эйдосом валькирии! – сказал Арей настойчиво.
Мефу стало жаль валькирию. Он вспомнил ее лучистые, грустные глаза и как порхало копье в ее руках. Копье, которым она великодушно не нанесла ему ни одного действительно опасного удара, хотя могла бы нанести десяток. «Это нечестно. Получается или я, или она», – подумал он.
– А если не отдаст? – спросил Меф с надеждой.
– Я догадываюсь, что ситуация тебя не радует, однако организация, в которой ты работаешь, мягко говоря, занимается не благотворительностью. Не отдаст – попроси получше. Никогда не видел в магазине шутливый плакат: «Купи у нас – или я застрелю этого пса»? Используй тот же принцип! – сказал Арей.
Лицо мечника пожелтело от затаенной боли. Мефодий вспомнил, при каких обстоятельствах погибли его жена и дочь. И, хотя он отомстил, месть не ослабила боль. Странно другое, то, что после этой истории Арей не перешел на сторону света. Наверное, потому, что дорога крови и мести не ведет в райский сад, чьей бы кровь ни была. Даже перебей Арей Лигула и всех его соратников – он лишь занял бы их место, не более того.
Арей сунул руку в карман и достал маленький стеклянный шар.
– Держи! – приказал он.
Меф осторожно взял. Шар был холодным и, учитывая скромные размеры, неожиданно тяжелым. То, что находилось внутри, нельзя было назвать просто черным. Непроницаемый, холодный, сосущий мрак из глубин Тартара.
– Брось его под ноги валькирии и не забудь закрыть глаза! Выжди минуту, а затем, можешь мне поверить, она отдаст тебе эйдос, шлем и все, что ты захочешь… – сказал мечник.
– Если все так просто, то почему этот шар не может бросить какой-нибудь комиссионер? – спросил Меф.
Арей ухмыльнулся:
– Нашел где искать героев! Копье валькирии летит немного дальше стеклянного шарика – и комиссионерам это хорошо известно. Ступай, Буслаев!..
Мечник круто повернулся и вышел. Меф услышал, как скрипят под его весом рассохшиеся ступени.
– На улице тебя ждет Тухломон. Он подскажет, где найти валькирию-одиночку, – донесся с лестницы голос Арея.
Меф быстро оделся и спустился в приемную, еще пустую в этот час. Буслаев был рад этому. Ему не хотелось никого видеть, даже Дафну.
Мраморные колонны белели в темноте. В уютных нишах скрывались многочисленные упаднические диванчики – плод дизайнерской фантазии Улиты. Слово «упаднические» можно было трактовать в разных смыслах, поскольку падать на них было чрезвычайно приятно.
Меф дернул примерзшую дверь. Снега за ночь намело столько, что Меф присвистнул. Большая
– Что, нравится? Это олень Клауса, – сказал Тухломон. Слова «Санта» он по определенным причинам технического характера произнести не мог.
– Откуда он у тебя?
– Душещипательная история! Как-то Дед Мороз завязался с Клаусом. Развозя подарки на Аляске (все-таки исконно наша территория!), он подрезал его на троечке вьюжных коней и случайно отбил у оленя рог. Вот тот, правый, видишь? Ну притормозили, ясное дело. Клаус вылез и пошел разбираться. Слово за слово – зацепились. Клаус что-то неуважительно вякнул про Снегурочку, мол, видали мы таких внучек, а Дед Мороз в ответ поинтересовался, какие отношения у Клауса и его гнома. В общем, Клаус ударил слева, а Дед Мороз поднырнул, встретил его в корпус и добавил справа в челюсть. Отличная школа русского бокса! Когда Клаус очухался, Дед Мороз уже уехал, а саночки с оленем, признаться, я увел… Хороши сани, а?
Тухломон говорил это восторженно, ответственно надувал щеки, и именно поэтому Буслаев сильно усомнился, что все сказанное им является истиной хотя бы в далеком приближении. Он давно усвоил, что самые глупые вещи говорятся всегда с самым умным выражением лица. Причем не только Тухломоном.
– Ну что, поскакали? – нетерпеливо спросил Тухломон, когда Меф, чтобы не увязнуть в снегу, одним прыжком перескочил в сани.
– Поскакали! – согласился Меф.
Одно дело – сказать самому, другое дело – услышать. Физиономия Тухломона выразила лексическое недоумение. Он совсем не был уверен, что на оленях скачут. Ну, может, едут, несутся, тащатся? Хотя какая разница? Были бы копыта!
– Н-но, залетный! – крикнул Тухломон, щелкая кнутом.
И опять же в единственном числе это прозвучало убого и даже где-то двусмысленно. Олень оторвал от снега морду. Сани дернулись. Мефодий, не устояв в санях, упал на медвежью шкуру. А олень уже несся, выполняя поручение своего пластилинового возницы. Широкие сани, не проваливаясь, скользили по снегу. Все быстрее, быстрее, быстрее мелькали дома. А снег падал и падал. Мягкий, спокойный, сознающий свою силу. Должно быть, еще в воздухе каждая снежинка выбирала место и, не тратя времени даром, степенно его занимала.
Автомобили давно превратились в снежные кучи. Дорожные знаки заиндевели и казались выцветшими. Вырываясь из переулков, ветер лохматил снег, качал вывески и сразу отскакивал, наигравшись. Делал он это неохотно, апатично, на одной ноте, словно страдая от зубной боли. Будто не дул, а играл чеховскую пьесу.
– Мы к валькирии? – крикнул Меф в пластилиновое ухо.
Тухломон утвердительно взмахнул кнутом.
– Н-но, пошел, волчий завтрак!.. Три недели выслеживал – выследил-таки!.. От меня не уйдешь! Везде отыщу! Ежели у кого эйдос есть, я просто нюхом чую! Под землей не спрячешься! – говорил Тухломон с самолюбованием.