Тайная сила

Куперус Луи

– Всегда уйма народу у Евы на приемах, – сказала мефрау ван Хелдерен. – Больше, чем в прошлый раз у резидента…

Ида ван Хелдерен была из числа светлокожих полукровок. Она старалась вести себя как европейка, говорить на хорошем голландском языке; она даже притворялась, что не понимает по-малайски и не любит ни традиционного риса, ни руджака [30] . Она была мала ростом и пухленькая, у нее были очень светлый, даже бледный цвет лица и большие черные глаза, в которых всегда читалось удивление. Ее переполняли какие-то мелкие таинственные причуды, антипатии, привязанности, эти чувства вспыхивали непонятно отчего, без видимой причины. Иногда она ненавидела Еву, иногда обожала. Она была непредсказуема; каждое ее действие, каждое движение, каждое слово оказывалось неожиданностью. Она вечно страдала от влюбленности, то одной, то другой. Каждое свое

увлечение воспринимала всерьез, как несчастье, как трагедию, совершенно не представляя себе действительных масштабов события, и нередко изливала душу Еве, которая посмеивалась над ней и утешала ее. Муж Иды, контролер, никогда не бывал в Голландии: он получил образование в Батавии, в гимназии Вильгельма III, по классу Колониальной администрации. И было так странно видеть этого уроженца Нидерландской Индии, внешне – типичного европейца, высокого, светловолосого, бледнокожего, со светлыми усами и живыми голубыми глазами, обладающего прекрасными манерами – лучшими, чем в лучших кругах в Европе, – и при этом совершенно не по-колониальному мыслящего, говорящего и одевающегося. Он рассуждал о Париже и о Вене, как будто жил там по многу лет, хотя ни разу в жизни не покидал Явы; он обожал музыку – хотя с трудом воспринимал Вагнера, когда Ева играла его на рояле, – и искренне мечтал наконец-то съездить в Европу во время отпуска, чтобы посмотреть Парижскую выставку. В этом молодом человеке ощущались удивительное благородство и прирожденный стиль, словно он не был сыном европейцев, всю жизнь проживших на Яве, а приехал из неведомой страны и принадлежал к национальности, которую невозможно сразу определить. У него был слабенький-слабенький мягкий местный акцент – влияние климата; но в целом он говорил по-голландски настолько правильно, что в метрополии, где слышится в основном небрежный сленг, его язык показался бы высокопарным; по-французски, по-английски и по-немецки он говорил с большей легкостью, чем большинство голландцев. Возможно, эту экзотическую учтивость – прирожденную, изящную, естественную – он унаследовал от своей матери-француженки. У его жены, в чьи жилах тоже текла французская кровь – ее предки жили на острове Реюнион, – это экзотическое начало проявлялось в букете таинственных причуд, выливавшихся в одну лишь ребячливость: бурление неглубоких чувств и мелких страстишек; она смотрела на жизнь грустными, трагическими глазами и воспринимала ее как плоховато написанный роман.

30

Руджак (малайск.) – салат из полузрелых фруктов с острым соусом.

Сейчас ей казалось, что она влюблена в главного инженера, самого старшего в компании, с уже поседевшей головой, но еще чернобородого, и воображала сцены, которые ей устроит мефрау Дорн де Брёйн – полная, спокойная и склонная к меланхолии дама. Доктор Рантцов с женой были немцами, он – полноватый блондин, недалекий, с животиком, она – симпатичная и добродушная матрона, бойко щебетавшая по-голландски с немецким акцентом.

Вот в каком кружке царила Ева Элдерсма. Кроме Франса ван Хелдерена, контролера, кружок состоял из самых обыкновенных людей здешнего и европейского происхождения, лишенных «художественной линии», как это называла Ева, но в Лабуванги выбирать не приходилось, так что она забавлялась, выслушивая излияния Иды с ее девчоночьими трагедиями и приспосабливаясь к остальным. Ее муж, Онно, вечно усталый из-за работы, говорил мало и только слушал.

– Сколько же времени провела мефрау ван Аудейк в Батавии? – спросила Ида.

– Два месяца, – ответила жена доктора, – на этот раз больше обычного.

– Я слышала, – сказала мефрау Дорн де Брёйн невозмутимо и со скрытым злорадством, – что на этот раз ее в Батавии развлекали один член Совета Нидерландской Индии, один директор и трое молодых сотрудников из отдела торговли.

– Могу вас уверить, – произнес доктор, – что если бы мефрау ван Аудейк не ездила с известной регулярностью в Батавию, то она пропустила бы полезный для ее здоровья курс лечения, хоть она и выполняет этот курс по собственному усмотрению, а не… по моему предписанию.

– Давайте не будем злословить! – вмешалась Ева в разговор с умоляющими нотками в голосе. – Мефрау ван Аудейк красива, как невозмутимая Юнона с глазами Венеры, а красивым людям в моем окружении я готова простить многое. А вас, доктор, – она погрозила доктору пальцем, – попрошу не выдавать профессиональных тайн. Вы знаете, в Нидерландской Индии доктора нередко бывают чересчур откровенны насчет тайн своих пациентов. Вот я, когда болею, страдаю только от головной боли. И ни от ничего другого, вы это помните, доктор?

– Резидент выглядел озабоченным, – сказал Дорн де Брёйн.

– Вы думаете он в курсе дела… насчет

своей жены? – мрачно спросила Ида, и глаза ее наполнились черным бархатным трагизмом.

– Резидент часто бывает таким, – сказал Франс ван Хелдерен. – У него порой случаются приступы плохого настроения. Иногда он мил, весел, общителен, как во время последнего объезда. А потом наступают мрачные дни, он работает, работает, работает, и ворчит, что, кроме него, никто ничего не делает.

– Мой бедный недооцененный Онно! – вздохнула Ева.

– Думаю, резидент слишком много работает, – продолжал ван Хелдерен. – Лабуванги – чрезвычайно сложный округ. Резидент слишком много берет на себя как у себя дома, так и за его порогом. Как в отношениях со своим сыном, так и с регентом…

– Я бы просто избавился от этого регента, – сказал доктор.

– Что вы, доктор, – сказал ван Хелдерен. – Вы недостаточно в курсе наших яванских дел, чтобы понимать, что так просто это невозможно. Семейство регента – неотъемлемая часть Лабуванги, и его слишком чтит местное население…

– Да, я знаю тактику голландцев… Англичане в Британской Индии обращаются с тамошними индийскими принцами высокомернее и вольнее. Голландцы своих регентов чересчур уважают.

– Вопрос в том, какая тактика со временем оправдывает себя, – сухо сказал ван Хелдерен, раздраженный тем, что иностранец желает что-то переделать в нидерландской колонии. – Такой нужды и голода, как в Британской Индии, у нас, к счастью, нет.

– Я видел, что резидент имел с регентом серьезный разговор, – сказал Дорн де Брёйн.

– Наш резидент уж очень чувствителен, – сказал ван Хелдерен. – Разумеется, он тяготится постепенной деградацией этого старинного яванского рода – рода, обреченного на гибель, как бы его резидент ни поддерживал. Здесь ван Аудейк, при всей трезвой практичности, немножко поэт. Хотя он в этом и не признается. Но он помнит славное прошлое рода Адинингратов, помнит последнего прекрасного представителя этого рода, старого благородного пангерана, и сравнивает с ним его сыновей, из которых один фанатик, а второй игрок…

– А я считаю нашего регента – не регента Нгадживы, тот-то настоящий кули [31] , а нашего – просто душкой! – сказала Ева. – По-моему, он ожившая кукла ваянг. Только вот глаза у него – его глаз я боюсь. Какие ужасные глаза! Иногда они будто бы сонные, а иногда как у сумасшедшего. Но он такой изящный, такой аристократ. И его раден-айу тоже изысканная куколка: са-я, са-я… Ничего не говорит, но выглядит, как картинка. Я всегда рада, когда они украшают мой прием, и мне чего-то не хватает, когда их нет. А еще и старшая раден-айу, седовласая, полная чувства собственного достоинства, настоящая королева…

31

Рабочие-кули, или просто кули – наемные работники, которых европейцы в VIII – нач. ХХ веков перевозили в качестве дешевой рабочей силы из своих густонаселенных колоний в менее населенные. Постепенно термин приобрел уничижительное значение и стал использоваться как бранное слово.

– Только и знает, что в карты играть, – сказал Элдерсма.

– Они проигрывают в карты все на свете, – сказал ван Хелдерен, – она и регент Нгадживы. У них уже ничего не осталось. У старого пангерана были великолепные золотые знаки отличия для праздничной униформы, изумительные пики, драгоценная коробочка для бетеля [32] , бесценные плевательницы – полезная штука! – дорогущие вещицы! И старая раден-айу все проиграла. Думаю, у нее ничего больше не осталось, кроме пенсии, в смысле, кроме двухсот сорока гульденов в месяц. И как наш регент умудряется содержать всех своих племянников и племянниц во дворце по яванским обычаям – для меня это загадка.

32

Бетель – вечнозеленое многолетнее растение в странах Юго-Восточной Азии. Листья бетеля традиционно используются как возбуждающее, легкое наркотическое средство. Их жуют вместе с гашеной известью и семенами пальмы катеху – так называемая «бетелевая жвачка». При жевании бетелевой жвачки слюна окрашивается в красный цвет. Бетелевая жвачка употребляется уже много столетий, возможно – тысячелетий. От длительного жевания бетеля чернеют зубы и могут воспалиться десны. В современном Индокитае в общественных местах часто висят плакаты с предупреждением о запрете жевания бетеля – чтобы предотвратить заплевывание данного места красными потеками.