Тайная сторона Игры
Шрифт:
– Да мы вместе, – решил Арехин. – Нужно же познакомиться.
– Пожалуйста, пожалуйста, – Оболикшто улыбался, словно радуясь предстоящему знакомству Арехина и Зиночки.
Зиночкой, то есть Зинаидой Андреевной Мертваго оказалась женщина лет сорока, коротко стриженная, курившая папиросы «Бокс» и десятью пальцами печатавшая на «Ундервуде» триста знаков в минуту.
Интересно, где она берет столько знаков?
Формальности зачисления на службу Александра Александровича Арехина заняли сущие пустяки – все бумажки готовы, лежали в нужном месте и в нужном порядке. И отпечатаны отлично, Арехин
– А вот документов по делу «замоскворецкого упыря» у нас немного, – сказала она Арехину, когда он официально стал полноправным сотрудником Московского уголовного сыска.
– Замоскворецкого упыря?
– Два первых убийства были совершены в Замоскворечье, отсюда и пошло.
– А остальные?
– Всего их было не менее шести – тех, о которых известно уголовному сыску. Все они – здесь, – она передала Арехину тоненькую папочку.
Он поблагодарил Зинаиду Андреевну, вернулся с папочкой в кабинет. Вместе с ним вернулся и тезка на букву Он.
Ну-ну.
Арехин сел за новый стол (на самом деле стол был старый, но крепкий, такой, если не рубить на дрова и на баррикады не тащить, прослужит дольше, чем династия Романовых).
Листков в папке было немного. Это не были следственные документы в том виде, в котором он привык их видеть во время практики. Это не были документы вообще. На бумаге, порой оберточной, карандашом писалось, что-де в доме таком-то в собственной квартире найден гражданин Янушевский М. из бывших буржуев, но без головы. Кто эту голову отрезал, никто не знает и ни на кого не показывает. Все.
Иногда встречались, правда, имена соседей, которые, как водится, ничего такого не видели и не слышали. Что ж, по крайней мере у него есть шесть фамилий и шесть адресов.
Со вчерашним случаем – семь. Началось все в мае этого года, сейчас на дворе конец ноября.
Переписав фамилии и адреса жертв в блокнот, он поднялся:
– Пойду, проверю кое-что…
– Конечно, конечно. Только вот что… Мы вам и помощника выделили, не только стол. Пусть приглядывается, учится. А вдруг что случится, и сам поможет, он бедовый.
– Полагаю, речь идет о моем тезке, Александре Орехине?
– Точно. Или вы возражаете? – осторожно спросил товарищ Оболикшто.
– Нет, не возражаю, напротив, очень рад. Александр, – обратился он к Орехину, – ничего, если я вас буду звать только по имени?
– Сашкой зовите, как все…
– Нет, нет, совершенно невозможно взрослого человека звать Сашкой. Особенно сейчас, после революции.
– Революции?
– Именно. Прежде Сашками да Палашками хозяева своих холопов звали, мол, те, хоть и выросли, а умом сущие дети, несмышленые, глупые и простодушные. Теперь время другое. Нужно уважать и себя, и других.
Лютов открыл было рот, верно, сказать что-то ехидное, но Оболикшто посмотрел на него так, что рот сам собою и закрылся.
– Так что, Александр, пят минут на сборы, да и в путь.
– Да мне и собирать нечего. Все при себе, – и он похлопал по кобуре мазера.
– Ну, мало ли… В ватерклозет сходить. Кстати, где здесь ватерклозет? День впереди долгий, как там оно обернется…
Спустя пять минут они усаживались в блестевший на скудном солнышке «паккард». Водитель, в ожидании Арехина, прохаживавший
5
Арехин в каучуковую полую трубку, соединяющую салон с водительской кабиной, назвал первый адрес, и они поехали.
– Хорошая машина. С царских времен, поди, – сказал тезка О.
– Водитель с царских времен. При великих княжнах стоял. А автомобиль – собран в мае по специальному заказу нашего правительства.
– То есть как? Буржуи дают нам автомобили?
– Не дают, а продают. Очень просто. Из России послали телеграмму, так, мол, и так, нужен особенно хороший автомобиль, за ценой не постоим. Те доводят машину до самонаилучшего состояния, грузят на пароход и посылают в Санкт-Петербург. Там его перегружают в товарный вагон и везут в Москву. А в Москве кому доверить такую технику? Лучшему шоферу. А лучший шофер сейчас Арсений Иванович, прошел выучку за границей, еще при царе, человек делу преданный, машину любящий. Вот и работает.
– А вам-то как машину дали?
– Считай, одолжили, на обкатку. Временно. Машине нужно столько-то верст набегать, не очень много, чтобы детали притерлись, дефекты выявились, третье, четвертое. А потом с чистой совестью сказать: все в порядке, дорогие товарищи, машина исправна. Можно, конечно, вместо людей кули с мешками возить, но как-то нехозяйственно будет. Вот мне и разрешают иногда попользоваться.
Ответ тезку Он если и не удовлетворил, то угомонил: он замолчал и только жадно выглядывал из-за шторки, которой было прикрыто окно.
– Шторки трогать не нужно, – предупредил Арехин, но почему открывать нельзя, не сказал. Вот и оставалось глядеть в узенькую щелочку.
Глядеть, впрочем, долго не пришлось, домчались быстро.
Орехин ходил за Арехиным по пятам, слушал, как тот расспрашивал у соседей или родных жертв самые разные тонкости – кем работали при царе и после, где учились, с кем дружили, близко, неблизко и совсем неблизко. Уже ближе к вечеру наведались они и во вчерашнее место, и опять Арехин расспрашивал дотошно все о том же. Сестра убиенной только-только с кладбища воротилась, шесть человек с нею было, на столе – скромная закуска, поминки, все же. Но Арехин, уверяя, что отнимет времени самую малость, отводил каждого в угол и беседовал минут по десять, если не дольше. И так шесть раз. По старинке действовал. Сашка просто маузером по столу бы грохнул, да в глаза посмотрел. Убийца обязательно дрогнет, не выдержит пронзительного взгляда Сашки. Но у Арехина взгляд простой, добродушный, да и маузера никакого…
И только истомив всех (Сашка, который скромно сидел в углу на табуретке, аж взопрел, хотя печь и не топилась), Арехин распрощался, оставив людей поминать покойную, да и себя тоже. По-разному поминать.
– Домой, – сказал он в переговорную трубку.
В салоне «паккарда» он откинулся на шикарные кожаные подушки и всю дорогу молча перелистывал блокнот. Сашка мог поклясться, что делал он это ради важности, потому что глаза тезки Аз оставались неподвижны, смотрел он не в блокнот, а куда-то дальше. Или, наоборот, ближе. В себя смотрел. Думал, наверное. О чем только?