Тайная вечеря
Шрифт:
— Чегт, гешительно ничего не помню! Он что, опять пгопал с глаз долой? Сам посуди: газве это сложный тгюк? Дешевка! Цигк!
Но Семашко не сдавался. И процитировал фразу из Библии, которую Инженер, как ни странно, выслушал не перебивая.
— Блистающие одежды, — недоверчиво повторил он. — Говогишь: «Одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить»?
— Да, да, сияние было такое, что ученики диву дались. Просто остолбенели. Если долго смотреть на такой свет, ослепнешь. Ты можешь себе вообразить, чтобы обыкновенный человек ни с того ни с сего вспыхнул как лампа в тысячу ватт? Он наверняка был архонт. Один из семи властелинов планет. Сын Высочайшего Света, Вселенской Матери.
Последнюю информацию Инженер выслушал со своей характерной иронической гримасой. Где-то в дальнем
— Конопля, говогишь. У вас в дегевне? И что вы делали? Сеяли, собигали, покугивали? Жевали? Пгямо тебе нагкотгафик из Афганистана! А может, ты родом из Меделина[81], а не с этой долбаной Укгаины?
И захихикал, очень довольный собственным остроумием. Инженера нельзя было обвинить в политической некорректности: в его устах эпитет «долбаный» был комплиментом, хотя еще одобрительнее прозвучал бы «заебистый». Семашко вздохнул и начал лекцию.
— Цивилизация наша давно уже сбилась с пути. С тех пор как стали отдавать предпочтение алкоголю, человечество покатилось вниз. Конопля была распространена повсеместно. Знаешь почему? Потому что самосейка и сама себя опыляет. Помогает ей в этом клоп Pyrrhocoris apterus: он разносит семена. Но я не о том хотел тебе рассказать. У нас, на севере, вплоть до XIX века выращивали так называемую раннюю, северную коноплю. Кустики хилые, не выше пятидесяти сантиметров. Мало ответвлений, плоды мелкие и очень короткий период вегетации — от силы девяносто дней. Если лето дождливое, позднее, иногда и собирать нечего. Другое дело — обыкновенная конопля, ботаники когда-то называли ее русской. У нее вегетационный период гораздо длиннее, и семян она дает намного больше. Понимаешь? Однако и ее не сравнить с кавказской или индийской. Вот эта — силища! Так вот, с тех пор, как власть захватили производители спиртного, про cannabis забыли. Чтобы иметь на что выпить, надо было работать. А чтобы работалось — лучше пить. Почему индейцам в Перу запретили жевать и разводить коку? По тем же причинам, по каким вытеснили популярную некогда коноплю. Алкоголь — как и деньги — стал истинным владыкой Европы. В миллионах пабов и кабаков — вроде этого — можно одурманиться гадким пойлом, ибо на этом держится экономика целых государств. Концерны и картели! Сухой закон? Так его же ввели ради обновления американской экономики! Станешь отрицать? Пиво, — Семашко с отвращением скривил губы, — основа немецкого национального единства! Что, я не прав? Наши древние обряды, молитвы, обычаи были связаны с коноплей, а не с алкоголем!
— А вино? — Инженер краем глаза заметил, что в кафе входит Антоний Юлиан Бердо. — Что скажешь? Уж Диониса-то не капиталисты пгидумали!
— Конечно нет, — Семашко был готов к такому вопросу. — Но конопля оставалась неотъемлемой принадлежностью народного быта. А вот когда с развитием промышленности народ ринулся в города за хлебом, тип цивилизации окончательно изменился. Послушать хотя бы тебя! Махани сто грамм и уебывай! Верно? Ты ведь так говоришь? А конопля? Она же всегда была связана с обрядами. С песнями шаманов. Со знахарями и заклинателями. С ростом и убыванием луны. С женственностью. Триумф алкоголя означал окончательный отказ от Великой Матери. Победу бородатого сатрапа, которого сонмы идиотов приняли за бога, потому что так им было удобнее.
— Кгуто ты завегнул. — Не вняв пылким речам Семашко, Инженер отхлебнул джина с тоником. — Мне нгавится. Ну а то, что ты жуешь, — вгяд ли это конопля?
— Ах, это маджун! — Семашко улыбнулся. — Древнее изобретение. Сладкий хлебец. Конфетка с гашишем. Известен был в Исфагане тысячу лет назад! А то и раньше. Якобы Александр Македонский добавлял его к вину.
— И потому кончил так, как кончил, — Инженеру уже явно наскучила лекция Семашко. — В общем, это такой же спид, как экстази или любое дгугое говно. Химия, вот и все. Ты пгавда вегишь во все эти бгедни? Небось, колешься? А под кайфом несешь ахинею. Великая Мать? Женственность? Луна? Что еще?
Семашко не обиделся. Он лишь почувствовал —
— Пойду отолью, — объявил Инженер, — а ты полюбуйся на нашего главного педгилу. Он тоже удостоился пгиглашения!
Только сейчас Семашко заметил Бердо, который в одиночестве сидел в другом конце зада. И понял, почему с такой язвительностью Инженер произнес последнюю фразу: его-то Матеуш не пригласил на фотосессию. Поэтому, вставая из-за столика и направляясь к Бердо, Семашко ощутил некоторое удовлетворение: по крайней мере, в театре не будут поминутно раздаваться громогласные «кугва» и «заебись»! Именно это он и хотел сообщить Бердо, но тот, улыбаясь и тепло пожимая Семашко руку, немедленно закидал его вопросами:
— Что слышно в Академии? Выставки у тебя были? А как дети? Как жена?
Семашко отчитался — коротко и деловито. По-видимому, специально, чтобы в конце поподробнее рассказать о любимой младшей дочери, которая накануне собственной свадьбы все бросила и ушла в послушницы.
— Тереса в монастырь… — Бердо не скрывал удивления. — Самая красивая из твоих девочек с обритой головой поет псалмы… Что ей взбрендило? В наше-то время?
Семашко пожал плечами.
— Именно в наше время. Возможно, она одна поняла, что такое дар свободы.
— В монастыре! — Бердо рассмеялся. — Быть того не может.
— Максимум приобретений и впечатлений в самые короткие сроки и за минимальную плату, — Семашко подчеркивал каждое слово, постукивая по столику коробочкой от сигарет «Окасса Заротто». — Так вы сейчас понимаете свободу! Для вас реклама, скидки и распродажа — Отец, Сын и Святой Дух разом! И никто не замечает, что человек, которого подталкивает, поторапливает, завлекает, понукает, наконец, принуждает свора продавцов, начинает все быстрее и быстрее бегать, как слепая лошадь по кругу, пока дух вон не выйдет. То есть пока он не перестанет быть потребителем. Тереска там может рисовать, играть на скрипке и возиться в саду!!! Кто в наше время позволил бы ей такую роскошь? Муж? Любовник? Дети? Босс в фирме? Пенсионный фонд? Ипотека? Да ни в жизни! — Семашко, будто пророк, поднял вверх палец. — У нее, конечно, есть обязанности, но она избавлена от гонки, которую принято называть свободой. Община Свободных Сестер имени Хильдегарды Бингенской[82] создана именно с этой целью — дать возможность женщинам, которых не устраивает ни одна из предлагаемых современным обществом форм жизни, следовать примеру их покровительницы. Да, да! — Семашко говорил с такой гордостью, будто сам это придумал. — Развивать и совершенствовать дарованные Богом таланты. Именно в области искусства и естествознания.
— Понятно, — Бердо кивнул. — Но разве нельзя делать то же самое в нормальных условиях, вне монастырских стен?
Семашко только вздохнул и отломил очередной ромбик маджуна. О каких «нормальных условиях» тот говорит?! Возможно, он не преминул бы еще кое-что объяснить, но к ним уже подходил возвращающийся из туалета Инженер.
Правой рукой он приветственно махал Бердо, а левой прижимал к уху мобильник, по всей вероятности заканчивая начатый в сортире разговор:
— Ну конечно, ваше пгеподобие! Увегяю вас, художник будет в востогге! Не сомневайтесь! Вы же понимаете, почему так нескладно получилось, — он не гискнул обгатиться к вашему пгеподобию в последний момент, будто к запасному иггоку. Тем более что такая пгостая идея ганьше не пгишла ему в голову. Когоче говогя, стесняется. Ну а я, считайте, пгиглашаю вас от его имени, в конце концов, я ведь габотаю в Институте искусствознания, вегно? Газумеется, ваше пгеподобие, это ггандиозный пгоект: ad maiohem Dei glohiam![83] Что касается подгобностей: он, конечно же, пгедложит вашему пгеподобию какую-нибудь значительную голь. Пгевосходно! Благодагю от лица искусства и нашего гогода!
Продолжая разговаривать, Инженер тяжело плюхнулся на стул напротив Бердо. Выключив наконец телефон, знаком попросил бармена принести очередную порцию джина с тоником и расхохотался.
— Вот будет сюгпгиз для нашего великого живописца! Он, конечно, не сможет ему отказать! Да и кто бы посмел? Сам их пгеподобие ксендз Монсиньоге согласился пгийти на фотосессию!
— Да уж, — буркнул Бердо, — и, конечно, при всех регалиях.
— Вот именно, — Инженер чуть не подпрыгнул. — Пги полном пагаде! Небось, — он посмотрел на часы, — пгямо сейчас начнет одеваться!