Тайная жизнь Джейн. Враги

Черненькая Яна

– Как ваша матушка? – спросила Фрэнни у врача, на руку которого опиралась.

– Спасибо, мисс, с ней все хорошо, – ответил Хартман. – Скажите, как вы ухитрились попасть в перестрелку? Для молодого лорда это неудивительно, но вы, мисс!

Добряк доктор, вопреки настояниям дяди Питера и Томаса, упорно разделял Джеймса и Фрэнни. Когда девушка превращалась в графа Сеймурского, Хартман обращался к ней как к мужчине, но в те редкие эпизоды, когда он имел дело с женской ипостасью, он предпочитал именовать ее «мисс». Фрэнни нравилось это обыкновение. Иногда короткое обращение «мисс» даже спасало ее от необходимости резать себе руки. Оно

четко давало понять, что кто-то по-прежнему видит ее такой, какой она родилась. Такой, какой она всегда оставалась глубоко внутри, под всеми своими масками.

Иногда Фрэнни казалось, что доктор ее жалеет. Он лучше других знал ее потребности и порой даже вмешивался в домашние дела, чтобы облегчить ей жизнь. В женские дни он всегда заботился о достаточном количестве сладостей на десерт и оставлял обезболивающую микстуру на столике у кровати, ругался с Томасом, не позволяя слишком сильно загружать девушку тренировками. Когда Фрэнни запиралась в своей комнате и погружалась в пучины отчаяния, доктор приглашал ее на ночную прогулку. Не Джеймса – Франческу. Она надевала женское платье, терпеливо застегивая с помощью крючка многочисленные пуговицы, укладывала волосы, становилась леди. Хартман позволял мертвой девушке ощутить хоть немного жизни, пусть даже вопреки воле сначала дяди Питера, потом – Томаса. Они гуляли, вели светские беседы и даже танцевали. И Фрэнни чувствовала себя девушкой, у которой есть отец или хотя бы близкий родственник. В такие ночи она была почти счастлива.

Доктору недавно исполнилось шестьдесят два года. Невысокий, с коротко подстриженной бородой и усами, в неизменных очках… Он всегда одевался скромно, но со вкусом. Его рыжевато-каштановые волосы сохранили свой цвет, и лишь виски в последние годы посеребрила седина. Хартман был добр, вежлив и деликатен, и порой Фрэнни хотелось верить, что он остается с ней не только из-за жалованья, размер которого значительно превышал доходы любого другого врача во всей Альбии, но также из чувства привязанности.

Всю свою жизнь Хартман посвятил семье графа Сеймурского. Он врачевал еще отца Фрэнни, потом – дядю и ее саму. Да что говорить, ведь это при его непосредственном участии леди Кавендиш и ее брат появились на свет, именно Хартман принимал роды у их матери. Он спас и графиню, и ее дочь, которые могли погибнуть в тот день.

Своей семьи у доктора не было – только пожилая мать. И у мертвой девушки тоже не было семьи, кроме Томаса и Хартмана…

Тихо шуршала земля под ногами, а карманный светоч наполнял странным уютом земляные стены потайного хода. Фрэнни молчала. Доктор не торопил ее с ответом.

«Как вы ухитрились попасть в перестрелку?»

Стоит ли рассказать о покушении на Дика? Но ведь Фрэнни должна убить кузена, а не спасать его, рискуя собой. Рассказать о том, что окончательно осознала бессмысленность мести? Даже думать страшно, что сделает Томас, если узнает. А сохранит ли доктор это в тайне – большой вопрос.

– Пока вас не было, многое произошло, – решилась девушка, когда они почти подошли к лестнице, ведущей к покоям Джеймса. – Убили Анну Кавендиш.

– Я знаю. Томас успел мне все рассказать, – кивнул Хартман.

– И про Ричарда? – тут же спросила Фрэнни.

– Да, – вздохнул доктор. – И про него.

– Томас очень зол на меня? – робея, поинтересовалась девушка.

– Все сложнее, чем вы думаете, мисс, – тяжело вздохнул Хартман. – Но я не хочу врать вам и не могу сказать правду. Лишь намекнуть –

делайте то, что велят вам сердце и рассудок. Так вы хотя бы избежите соблазна винить кого-то в собственных ошибках. – Он открыл дверь, ведущую на лестницу, и пропустил Фрэнни вперед.

Он не сказал ни да, ни нет, но девушке стало чуть легче.

– Вам лучше переночевать сегодня в своей комнате, – произнес доктор, когда они вышли в покои Джеймса. – Слуги знают, что графа нет дома. Пусть так и считают. А вам лучше пока не утягиваться. При больших потерях крови это слишком вредно. Вам нужно дышать полной грудью. Рану я уже обработал. Не будем ее сейчас тревожить. У вас в комнате еще осталось снотворное?

– Нет.

– В таком случае возьмите этот сироп. – Порывшись в саквояже, врач вытащил флакон из черного стекла. – Обезболивающее и снотворное разом. Выпьете сначала одну ложку. Не поможет – разрешаю еще одну. Но не больше, иначе завтра вас придется слишком долго будить.

– Завтра мне нужно пойти на похороны. Утром… – Фрэнни запнулась и исправилась: – Джеймсу нужно. Он должен.

– Вы хотите, чтобы я сопровождал вас? – догадался врач.

– Если не затруднит.

– Меня ведь для того и вызвали, мисс, чтобы вам помогать, – склонил голову Хартман. – Сейчас я проверю, свободен ли коридор, и провожу вас в фиолетовую комнату. А завтра зайду. Будет лучше, если мы сразу возьмем одежду для… графа.

Сумрак темно-фиолетовых стен. Напряжение отпускало.

Фрэнни сняла испачканное, разорванное платье, бросила его в угол, как грязную тряпку. Кое-как расшнуровала корсет. Да, затягивался он спереди, но любое движение отдавалось в больную руку. Легкая сорочка скользнула на пол следом. Чулки, пояс… Пеньюар ласково укутал плечи. Шелковая ткань ласкала кожу, чем-то напоминая осторожные прикосновения Ричарда, о которых теперь лучше было не вспоминать вовсе… но не получалось.

Память о поцелуях Дика в темноте спальни… о его пылких словах, о самом звуке его голоса… Тогда Фрэнни почти поддалась соблазну, сумев остановиться лишь в последний момент, на самом краю пропасти. Нет, ее не волновали вопросы девичьей чести – мертвые не выходят замуж, им ни к чему думать о респектабельности. Она испугалась себя. Если пойти дальше… бог знает куда это заведет. Разве сможет она потом спокойно смотреть, как он выбирает другую? Как женится на ней… Как живет с ней… Разве сможет она не возненавидеть его за это? Разве сможет отпустить? Нет. Нужно остановиться. Сейчас.

Нить, натянутая над пропастью, стала раскачиваться, норовя выскользнуть из-под ног. Все началось с крохотной уступки – ну кому может быть плохо, если Фрэнни выдумает себе новую маску? Если хоть на полчаса получит возможность ощутить себя девушкой? А что случится, если она позволит себе танец с Ричардом Кавендишем? Поцелуй во сне был уже рискованным, но кому стало хуже? Посмеялись и разошлись. Остановиться бы после этого, но… уже не смогла. Или не смогли. Оба. Но дальше… дальше только падение. Ненависть вместо страсти, вместо любви. Фрэнни не хотела испытывать это чувство. В истории графов Сеймурских было слишком много ненависти, и она выжгла сама себя, испепелила… А Франческе Кавендиш доставалось слишком много любви при жизни, потому и после смерти из нее не мог получиться хороший мститель. Меньше всего на свете она хотела, чтобы Джеймс однажды принял вызов Дика и сделал выстрел. На поражение. Из-за ненависти, которую будет испытывать мертвая Фрэнни к чужому мужу.