ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)
Шрифт:
– Господитыбожемой, можно подумать!.. Подумать, что Ева прихватила с собой ваши драгоценности - кольца, браслеты, ожерелья, подсвечники и серебряные ложки! – возмущенно воскликнул я.
Мать приподняла голову над подушкой так, будто мои слова ее насторожили.
– Надо пересчитать, однако. Я не удивлюсь, если и прихватила.
– Ну, уж вы тоже!.. – Чтобы не сорваться и не наговорить лишнего, я стал гладить котенка, который, выгибая спину, терся о мою ногу.
Мать снова повернулась ко мне лицом. Повернулась с решимостью сообщить нечто такое, после чего ее подозрения
– Мне тут звонили из городской библиотеки... из библиотеки… м-да… - Поддразнивая меня, она оттягивала решающий выстрел, чтобы затем сразить меня наповал. – Оказывается… Оказывается, Ева похитила у них какую-то старинную карту.
Выстрел грянул. Моя ладонь так и застыла над головой котенка.
– Как-то это на нее непохоже. Сомневаюсь, чтобы сестра могла похитить. Она всегда презирала воров, в том числе и библиотечных.
– Презирала – не презирала, а карты-то нет. Нетути. – Мать изобразила на лице просветленную наивность, которая, однако, не помешала ей продолжить: - Зато есть запрос с числом и подписью, по которому она ее получила. Получила и не вернула. Может быть, вынесла из библиотеки сама, а может, попросила милого братца Жана. Он ведь горазд на такие штуки. Во всяком случае, их там видели вместе, хотя он, естественно, ни в чем не признается.
– А вы его допрашивали?
– Спросила, когда он тут на днях заходил. Но разве он сознается! «Ах, да что вы! Нет-нет! На меня наговаривают. Как такое возможно!» Словом, тумана напустил, как он это умеет!.. Кстати, он оставил билеты на свое новое представление. Там на столе, под лампой…
Я привстал, дотянулся до стола и взял в руки билет, на котором карандашом – аккуратным почерком (хоть выставляй как образец) - было написано мое имя.
– Директорская ложа… хм…
– Пойдешь? Уважишь братца? – Мать, только что отзывавшаяся о братце насмешливо и пренебрежительно, слегка сменила тон.
– Не люблю я эти фокусы… Да и к тому же мог бы лично вручить.
– Экий ты, однако. Важности в тебе, как у депутата. Не обижай младшенького, тем более что увидишь нечто совершенно необыкновенное, как он обещал. Братец будет придавать облакам сходство с профилями великих подвижников и учителей человечества – Моисея, Заратуштры, Будды, Конфуция, Христа и кого-то еще. Кажется, пресвитера Иоанна. Ну, и как всегда повелевать ветрами, метать молнии, вызывать грозы и дожди обращать в снега. Словом, не соскучишься. Я на что уж домоседка, но и то согласилась пойти.
– Пресвитера Иоанна? Однако раньше он таких фокусов не показывал… - Я задумался, не зная, с чем связать узнанную подробность.
– Наверное, решил вспомнить отца. Это ведь его уроки… -Мать попыталась усмехнуться, но усмешки не получилось, губы у нее скривились, и она часто-часто заморгала, не позволяя себе расплакаться.
Я счел за лучшее вернуть мать к началу разговора.
– Значит, вы теперь просите милостыню? – спросил я, чтобы неким образом покончить с тем, что не успел еще высказать по этому поводу.
Но ей что-то не понравилось в моем вопросе, и она раздраженно воскликнула:
– Ах, хватит об этом! Я устала.
– … Считаете, что вас обворовали. – Я все-таки не отказывался от своих попыток.
– Не только меня, а всех. Сейчас вообще такое воровское время. Кроме того, подаяние просили буддийские монахи и не стыдились этого.
– Значит, ты теперь монахиня? – Я вложил в этот вопрос остатки иронии.
– Я не монахиня, а картежница и гадалка. Но должно же в жизни что-то быть. – Она перестала моргать и расширила глаза, чтобы набежавшие слезы скорее высохли.
– Я давно предлагаю тебе вступить в наше общество.
– А что оно, ваше общество? Не хватало мне еще плохой погоды!
– Плохая-то на самом деле – самая прекрасная и изумительная. Человечество вскоре это поймет. Спохватится, да будет поздно: на земле ни дождей, ни прохлады. Только солнце печет, как в пустыне Сахара.
– Ты меня так запугиваешь, словно начитался газет. Там это называется глобальным потеплением.
– Да и вообще хорошая погода – это пошлость.
– Скажи это своей бывшей жене. Я помню, как она любила погреться на солнышке.
О жене мне говорить совершенно не хотелось, поэтому я спросил:
Ты заявление написала? – Я окинул взглядом стол, словно там могло оказаться заявление, которое я по рассеянности сразу не заметил.
– Не написала, поскольку не хочу состоять в одном обществе с этой особой.
– Какой особой?
– Вашей Софьей Герардовной, которая нас когда-то предала и перешла к вам. Сменила теософию на метеорологию. К тому же ваше общество скоро запретят и разгонят. Куда вы тогда денетесь?
– Ты что-нибудь слышала? Или ты имеешь в виду то, о чем сейчас трубят все газеты? – Я достал из кармана и развернул утреннюю газету, словно она могла служить подтверждением моих слов.
– Все об этом говорят. Весь город. И все мне сочувствуют, зная, что мой сын...
Я ее поспешно перебил, чтобы избежать ненужных подробностей:
– У твоего сына сегодня встреча с Софьей Герардовной. Что-нибудь ей передать?
– Передай ей привет от мадам Блаватской.
– Той или этой?
– От обеих, - сказала мать и снова отвернулась к стенке.
Глава семнадцатая. В ней рассказывается о Софье Герардовне Яблонской и дается объяснение, почему синоптики ничего не понимают в погоде, а преданные мужья – в женах
Софья Герардовна была подвижницей и энтузиасткой нашего общества, умиленной свидетельницей (так она сама себя называла) всего, что там происходило. Ради нашего общества она некогда покинула теософский кружок, хотя сохранила самые добрые отношения с его основательницей мадам Блаватской. Та в знак истинной дружбы подарила ей свой старинный велосипед, на котором из-за одышки сама уже не могла ездить, и собственноручно вышитый мешочек для письменных принадлежностей, затягивающийся на витой шелковый шнурок, продетый сквозь петельки.