Тайны Древнего Лика
Шрифт:
И как же все это изобилие жизни было непохоже на голый обездоленный Марс!
Впрочем, Батлер не думал о Марсе, он отрешился от мыслей и воспоминаний, от прежней жизни, от самого себя – и просто отдыхал, ни о чем не заботясь и не тревожась.
Алекс еще раз посмотрел на постер и взял пульт телевизора. И в это время раздалась приглушенная трель мобильника.
– Добрый вечер, Алекс. – Это был Доусон. – Я по соседству, напротив отеля. Ресторан «Виктория Регия».
– Здравствуйте, Пол. Я уж думал, вы пропали.
– Да нет, я тоже прилетел позавчера. Только другим рейсом, из Сан-Паулу. И успел переделать здесь кучу дел.
– С чего это вас занесло в Сан-Паулу? –
– Захватил там нужного человека. Приходите, познакомлю. Это действительно нужный человек, можете не сомневаться.
Не прошло и четверти часа, как Алекс Батлер вступил под навес обрамленной кустарником круглой площадки ресторана «Виктория Регия», формой своей похожей на знаменитую одноименную местную кувшинку – подлинное украшение амазонских заводей-стариц. Пол Доусон, одетый в светлые шорты и легкую, в тон шортам, рубашку навыпуск, лакомился вместе с «нужным человеком» кокосовыми орехами в шоколадном муссе.
«Нужного человека», в унисон с наименованием ресторана и кувшинки, звали Викторией. И, как и цветок знаменитой кувшинки, она сияла белизной тонкой блузки и брючек в обтяжку. Виктория Монти, свободная журналистка, была яркой черноволосой женщиной с очень привлекательной грудью, в возрасте между тридцатью и сорока годами – точнее Алекс, по своему обыкновению, определить не смог. Подобные женщины рекламируют по телевизору стиральные порошки, зубные пасты и разные разности для критических дней. Она была похожа на бразильянку, но, как выяснилось в ходе разговора, появилась на свет в Амарилло, штат Техас.
Поработав некоторое время в провинциальной газете, Виктория рискнула резко изменить образ жизни и пуститься в свободное плавание. Начав с Ливана, она вскоре перебралась в Италию, а впоследствии прочно обосновалась в Бразилии, переезжая из одного в другой город Атлантического побережья все ближе к Уругваю – Форталеза, Ресифи, Салвадор, Рио и, наконец, Сан-Паулу. Свои материалы она предлагала различным информационным агентствам, и дела у нее шли очень даже неплохо. Пол Доусон познакомился с ней еще на Адриатике, и с тех пор она не теряла с ним связи, выуживая подробности его постоянных археологических изысканий. Доусон был для нее одним из многочисленных источников информации, и ни о каких других контактах, как понял Алекс, речь тут не шла. Виктория горела желанием побывать в глубинах Амазонии, где ждет не дождется древняя-предревняя пирамида, и собиралась самыми яркими красками расписать предстоящее открытие и донести его до информационных агенств. А значит, подумал Алекс, если и не миллионы, то тысячи узнают об этом чудесном месте, возвращавшем счастливое прошлое; и если не тысячи – то сотни поверят; и если не сотни – то десятки отправятся туда, к тем, кто жаждет обрести новых хозяев. Главное – пойдет слух, разбегутся круги по воде, все шире, все дальше и дальше… Власти, конечно, в конце концов отреагируют, но случится это далеко не сразу.
– Носик попудрить не желаешь? – минут через десять по-свойски обратился Доусон к Виктории.
– Изгоняешь представителей прессы? Хочешь пообщаться при закрытых дверях? – Журналистка промокнула салфеткой свои великолепные рекламные губы и встала, поигрывая узкой талией. – Мочевой пузырь меня пока не беспокоит, я уж лучше – туда. – Она показала изящным пальцем на игровые автоматы. – Потом позовешь, если меня к тому времени не снимут.
– Но-но, – сказал Доусон. – Или работа – или секс!
– Эти понятия вполне совместимы. При желании, – ответствовала представительница второй древнейшей профессии, задорно подмигнула
Доусон восхищенно цокнул языком:
– Какова, а? Сладка, как бригадейро, – он кивнул на блюдце с бразильским лакомством.
– Да, лакомый кусочек, – согласился Алекс, не сводя глаз с удалявшейся красавицы. – Думаю, у нее нет проблем с интервью.
– Понятия совместимые…
– В подробности вы ее не посвящали?
– Разумеется, нет. Вы же не против ее участия, Алекс?
– Я только за. И могу ли я возражать после того, как без вашего разрешения привлек Ника и Джейн?
– Она может быть нам очень полезна, Алекс. Хоть король сам по себе и хорош, но его все-таки делает свита.
– Я уже сообразил. Повторяю: я только за. Но был бы я ее мужем, в сельву бы не отпустил.
– Уверяю, она бы вас и не спросила, Алекс. Она не из тех, кого можно куда-то не отпускать. Уж скорее, это она не отпустит. – Доусон слегка хлопнул ладонью по столу. – Ладно, к делу. Докладываю: практически все вопросы с экипировкой уже решены, остались две-три позиции, это завтра. Никого подозрительного как будто бы не наблюдается, но вы продолжайте отдыхать, на всю катушку. Рекомендую ночную охоту на кайманов.
Алекс отрицательно качнул головой:
– Нет. Охота – это не для меня. Я против убийства животных.
– Но, тем не менее, отнюдь не вегетарианец, – усмехнувшись, заметил Доусон. – Мясом убитых животных не брезгуете. Весьма распространенное явление.
– Знаю. Да, от мяса не отказываюсь, но убивать – увольте.
– А как насчет ловли пираний? Или вам и это не по душе?
– Нет, почему же: рыба – это нормально, даже Иисус народ рыбой кормил. А вообще, Пол, мне гораздо больше нравится не воздействовать на природу, а созерцать природу. Как Торо*. Сливаться с природой. Какая здесь красотища, Пол! Зелень… Чувствуешь себя таким спокойным, умиротворенным… Так и кажется, что если бы смог – пустил бы здесь корни, врос в землю, украсился листьями. Покой, никаких проблем… * Генри Дэвид Торо – американский писатель, мыслитель, натуралист, общественный деятель XIX века. (Прим. авт.)
– Ну да, зеленый цвет успокаивает. А у меня наоборот. Мне почему-то больше импонирует синий.
– Синий тоже пассивный цвет, – заметил Алекс. – Поглощение энергии. Символизирует самоуглубление, этакую философичность, интеллектуализм.
– Вот как? Не слыхал такого.
– А я уже и запамятовал, где набрел на такую символику. Но точно помню: белый – цвет печали, рождения. Девственный, не захватанный жизнью. И потому несколько не от мира сего. А черный, естественно, противоположность белому. – Алекс, как обычно, незаметно увлекся. – Там, где белый, – там начало, где черный – конец. Белый лист бумаги полностью замазали черной краской, не оставив ни одного светлого пятнышка. Но, с другой стороны: если белому все ясно, то черному ничего не ясно. Поэтому черный устремлен в будущее, а белый – в прошлое. Тьма рассеется, и проявится нечто.
– Интересная трактовка, – сказал Доусон. – А… красный?
– Напряжение и сила. Выброс энергии, в отличие от синего. Я всего не помню. – Алекс задумался. – Красный бьет в одну точку, а желтый – это хаотический выброс энергии. Зато красный с желтым дает оранжевый – цвет радости; легкомыслие и агрессивность взаимно уравновешивают друг друга. А коричневый подобен коре дерева или слою земли, что-то скрывающему. Под темной коркой течет какая-то неведомая жизнь…
– Неведомая жизнь… – задумчиво повторил Доусон. – Сфинкс, случаем, не коричневый?