Тайны древних руин
Шрифт:
Зачем я спрашиваю Лученка о Маринке? Ведь от того, пойдет она с экскурсией или нет, ровным счетом ничего уже не изменится. Ну что из того, что я спрошу ее еще раз? Она все равно не ответит.
В тот же день под вечер на пост приехали наш командир взвода Литвин и незнакомый матрос из береговой обороны.
—Принимайте пополнение, краснофлотец Севалин,— представил командир взвода нового парня.
Такого франта я еще не видел. Собственно, на нем ничего особенного не было, такая же, как у всех, бескозырка, фланелевая блуза и все остальное. Но в каком все это виде, трудно передать. Во-первых, бескозырка была без единой морщинки, изнутри чем-то туго натянута, так что поверхность ее представлялась ровной, как наша площадка. Блуза, казалось, сшита по особому заказу из какой-то особой ткани. У всех нас новые форменные воротники или, как мы называем их, гюйсы темно-синего цвета. У этого же парня воротник нежной бледно-голубой окраски. Видно было,
—Заметны хлопец,— шепнул мне Лученок.— Тольки твар у яго, як у драпежника.
Михась точно подметил. Лицо было вытянутым, нос прямой, сбоку казавшийся прямым продолжением лба. Брови тоже прямые, темные. А вот глаза— светлые, с оттенком голубизны. Может быть, именно это нечастое сочетание светлых глаз и темных бровей и придавало лицу Севалина выражение какой-то дикости.
—Чтобы не было вопросов, кто я, что я и откуда, скажу сразу: я— списанный курсант Севастопольского высшего военно-морского училища,— сказал Севалпп, когда уехал командир взвода.
«Ах вот что это за птица»,— вспомнил я слова Веденеева.
—С какого же курса тебя списали? — спросил Лев Яковлевич.
—С четвертого.
—О-о!— удивился Музыченко.— За що ж тэбэ, братэ, так ковырнулы? Шутка сказаты— с чэтвэртого. Майжэ готовый командыр.
—Извини, товарищ, я тебя не понимаю.
—Та брэшэ вин, хлопци. Всэ вин добрэ розумие. Нэ хочэ тилькы говорыты.
—Ну чаго ты прычапився да чалавека? Ён жа з дароги, можа, адпачыць хоча,— дипломатично заступился за новичка Лученок.
—Хай видпочыва, мэни що,— согласился Музыченко. Он решил, что время — самый строгий судья поступков людей, не делающий скидки ни на молодость, ни на отсутствие опыта, ни на капризы изменчивой судьбы.
17
Кончилась первая половина июня. В воскресенье я, Музыченко и Севалин (Лученок остался на посту за командира) встретились с экскурсией десятиклассников у подножия нашей горы. Десятый «В» шел немного обособленно от других классов. Но и в нем, если внимательно присмотреться, выделялись небольшие группы, в которых велись горячие споры о том, что ожидает выпускников после окончания школы, какая профессия сейчас самая нужная и, конечно же, следует ли верить слухам о готовящемся нападении фашистской Германии на нашу страну.
Федя Волк из десятого «А» горячо доказывал, что теперь для мальчишек самая главная профессия военная.
—Лично я,— говорил он,— буду поступать в кавалерийское училище.
—Не примут,— возразили Феде.
—Почему?
—Фамилия неподходящая. Кони от тебя будут шарахаться.
Самая большая группа школьников собралась вокруг Бориса Фомича, который руководил экскурсией.
—Ну а как вы считаете, Борис Фомич, нападет на нас Германия?— спрашивали учителя.
Классный руководитель неторопливо нагнулся, поднял с земли небольшой камень, постучал о него потухшей трубкой и сказал:
—Вы же, наверное, все слышали вчерашнее заявление ТАСС. В нем четко сказано, что слухи о намерении Германии порвать пакт и напасть на СССР лишены всякой почвы. А то, что в последнее время германские войска перебрасываются в восточные районы Германии, то это касательства к германо-советским отношениям не имеет.
Я тоже слышал это заявление ТАСС и, признаться, не все понимал из того, что происходит сейчас в мире. Ну для чего, спрашивается, перебрасывать Германии свои войска к восточным границам? Что это, военные маневры? Может быть. А если нет? Успокоил себя мыслью о том, что в Генеральном Штабе люди опытные и уловками фашистов их не проведешь.
По склону горы выше всех шли Маринка, Лида и ее подружка по парте Таня. К ним присоединились и мы. Я и глазом не успел моргнуть, как Севалин представился девушкам:
—Валера.
«Ну и ну!— подумал я.— Этот парень своего не упустит. Идет на штурм любой крепости без какой бы то ни было подготовки. Ждать, чтобы его знакомили с чьей-либо помощью, по мнению Севалина, ненужная условность. Я бы так не смог. Стоило мне подойти к Маринке, как она демонстративно перешла на другую сторону, где был Севалин. Я оказался рядом с Лидой.
—Коля, поздравляем тебя. Ты уже командир,— сказала Михеева.
—А товарищу Нагорному форма краснофлотца идет больше,— бросила реплику Маринка.
—Как Грушницкому серая шинель? — спросил я с оттенком горькой иронии.
Севалину эта мысль, по-видимому, понравилась, и он решил развить ее шире.
—А что? Верно. Возьмите, например, рядовых матросов. Каждый из них может быть незаурядным человеком. А младший командир? Все свои способности он уже проявил, и рассчитывать ему, как правило, больше не на что.
—Как не на что?— мой вопрос прозвучал, наверное, слишком эмоционально, так как Севалин покровительственно улыбнулся и ответил:
—О присутствующих говорить не принято.
«Э, да ты еще и нахал»,— подумал я о Севалине.
—В военно-морском училище,— продолжал Валерий,— я относился к рядовым матросам с большим пониманием, чем к младшим командирам.
Севалин говорил так, словно хотел подчеркнуть свое превосходство над нами. В его словах сквозило стремление казаться кичливо высокомерным. Но почему, когда Валерий улыбается, в его глазах появляется выражение чувства растерянности? Его что-то так ошеломило, потрясло, что он уже не в состоянии полностью скрыть своего замешательства. Валерий может улыбаться, смеяться. Но его улыбки и смех кажутся не настоящими. Они вызывают скорее сочувствие, щемящее чувство жалости. Валерий, наверное, родом из какого-нибудь портового города, может быть, даже из самого Севастополя. Он не раз любовался мужественными людьми с золотистыми звездочками и нашивками на рукавах военных мундиров, выступающими из-под кителя узкими ремнями с прикрепленным к ним кортиком. Кавалерийская сабля тоже производит впечатление, но не такое, как маленький, изящно инкрустированный кортик, Можно себе представить, какая великая радость овладела Валерием после зачисления его курсантом Севастопольского военно-морского училища. Эта радость, наверное, не проходила даже в минуты огорчений, которые неизбежны во время учебы в условиях строгой военной дисциплины. Природа щедро одарила его физической красотой. А тут еще форма курсанта военно-морского училища. Что такое счастье? Кажется, сама жизнь— счастье. Но нет. Этого, оказывается, недостаточно. Нужно, чтобы жизнь наполнилась еще и богатым содержанием, чтобы человек ждал завтрашнего дня, как ждут встречи с любимыми, чтобы у него всегда была цель в жизни. Человек становится несчастным не тогда, когда ему чего-то не хватает, а когда делается безразличным. Антитеза счастья— не несчастье, а равнодушие, утрата цели в жизни, веры в свое будущее. У Валерия были все основания считать себя счастливым. У каждого курсанта четвертого года обучения уже завязываются устойчивые дружеские связи, привязанности. Но в жизни не всегда все идет гладко. Иногда благополучие рушится, и человек, как всадник, оказывается выбитым из седла. Впрочем для большинства подобных случаев это сравнение не применимо. Чаще бури ломают те деревья, которые, хотя и казались на вид крепкими, но уже задолго до стихии были поражены червоточиной. Я пока еще не знаю истинной причины отчисления Севалина, но почти уверен, что подготовил почву для этого он сам. Раньше, еще будучи курсантом, Валерий, наверное, чего-то не понимал, или понимал, да не придавал этому большого значения. И произошло непоправимое. Его отчислили. Трудно, очень трудно переносить такие невзгоды. Рана после этого надлома заживает долго, месяцами, а то и годами. Многие из людей, которых постигает крупная неудача в жизни, вначале прибегают к напускной веселости, показной беззаботности. Но запасы защитной реакции постепенно истощаются, и человек либо замыкается в себе, либо опускается, вливается в среду таких же неудачников, как и он сам. Нужно обладать большой силой воли, чтобы найти в себе мужество перенести, выдержать натиск бури и вновь обрести свое место в жизни.
—Валерий, а почему вы говорите о себе в прошлом времени?— спросила Михеева.
—Потому,— пояснил Музыченко,— що його из учылыща турнулы.
—За что?
—За художни справы. Валэра — вэлыкый художнык.
Петру Музыченко вряд ли стоило так резко отзываться о Севалине. Но такой уж он человек. Говорит прямо, не заботясь о том, какое впечатление производят его слова на собеседника. Судить о характере Валерия еще рано, так как узнать человека за несколько дней практически невозможно. И то, что Севалин затеял разговор о рядовых матросах и младших командирах, вряд ли можно расценить как заносчивость. Меньше всего он хотел обидеть меня. Тут, я думаю, дело в наших спутницах. Им, и в первую очередь Маринке, стремился понравиться Валерий. По всем признакам, возникшая ситуация складывается в его пользу. По неизвестной причине Маринка чуть ли не презирает меня, а тут, пожалуйста вам, бывший курсант военно-морского училища, стройный, красивый, элегантно одетый. Такой парень может вскружить голову не одной девчонке. Сейчас мне командирское звание не только не помогает, но скорее, наоборот, настраивает Маринку на еще более отрицательное отношение ко мне. Не даром же она косвенно приписала мне роль Грушницкого. И тут взяло меня такое зло, что я очертя голову, пустился в рассуждения, нисколько не заботясь о том, как отнесется к этому Маринка.