Тайны древних руин
Шрифт:
—Возможно. Но слишком серьезное это дело. Кустарщины нам не простят. С другой стороны, кому же, как не тебе, она первому должна доверить свою тайну? Ладно. Отправляйся к Хрусталевой и сразу же, как только что-нибудь прояснится, позвони мне.
20
В доме Хрусталевых была одна Анна Алексеевна. Женщина как-то изменилась, хотя с того момента, когда я видел ее последний раз, прошло всего лишь три дня. Лицо стало строгим, даже суровым. Что могло быть причиной такой перемены? Заботы о судьбе своей дочери? Но за этот короткий срок они вряд ли могли стать большими. Атмосфера общей тревоги, вызванной все новыми слухами о готовящемся нападении на Советский Союз фашистской Германии? Но последнее сообщение ТАСС о необоснованности этих слухов, казалось
—Хотел с Маринкой повидаться да расспросить ее кое о чем,— сказал я Анне Алексеевне.
—О чем же, если не секрет?
—Да все о том же, что держит в тайне.
—Было бы из чего делать тайну.
Я насторожился. По этому ответу можно было предположить, что Маринка наконец рассказала своей матери о том, что так долго скрывала от меня. Да и не только от меня. От всех. Как поступить сейчас? Начать расспрашивать Анну Алексеевну, делая вид, что все это для меня десятое дело? Или, может, рассказать ей об аресте Севалина? Нет, этого делать нельзя. Правило остается правилом: в воинских делах пусть разбираются сами военные. И еще: военная тайна перестает быть тайной, если в нее посвящаются люди, которым знать ее не обязательно.
Анна Алексеевна выжидающе помолчала, а потом спросила:
—Коля, ты хорошо знаешь Маринку?
—Кажется, да.
—А знаешь ли ты, чем она увлекается?
—Отчасти.
—То-то же, что отчасти,— Анна Алексеевна встала и подошла к этажерке с книгами Маринки.
—Эту книгу ты видел у нее когда-нибудь?
На обложке книги, которую держала в руках Анна Алексеевна, была надпись: «Карстоведение». Об этом предмете у меня было самое смутное представление.
—Если бы ты знал, Коля, сколько я пережила за эти дни. Эта негодная девчонка надумала, видите ли, сделать открытие. Без чьей-либо помощи. Она действительно открыла карстовую пещеру. Когда мне рассказала об этом Маринка, я так начала изучать это чертово карстоведение, как не изучала в школе самый любимый мой предмет. Я теперь знаю все: как вязать узлы брамштоковый, штык простой, штык с двумя шлагами. Но самое страшное для меня оказалось, когда я узнала, какие опасности подстерегают человека в пещере. Обвалы и камнепады, взрывы метана, провалы в междуэтажных перекрытиях, заклинивание в лазах и щелях, сцепление одежды с вязкой глиной, внезапный подъем уровня подземных вод при ливнях. Даже специалисты, мастера спорта по спелеотуризму, бывает, гибнут. А тут девчонка, которая ни черта в этом не смыслит.
Анна Алексеевна все говорила и говорила, словно сдавала экзамен по карстоведению. На меня обрушился целый поток информации об условиях образования и строении карста, о температурном режиме и движении воздуха в карстовых массивах, о пещерном жемчуге и других не менее удивительных формах отложений в пещерах. Временами рассказ Анны Алексеевны прерывался жалобами на то, что Маринка не вполне ей доверяет. Иначе как могло случиться, что обо всем этом ей стало известно только на этих днях. В самом деле, почему Маринка не поделилась своей тайной с матерью раньше? Что касается меня, то тут вопрос ясен. Я еще не заслужил того доверия, на которое мог рассчитывать. А мать? Ведь Маринка когда-то сказала, что они с ней большие друзья. Оказывается, что в некоторые секреты не посвящают даже больших друзей. И не потому, что дочь не вполне доверяла матери. Вовсе нет. Все дело в том, что узнай Анна Алексеевна об одиночных путешествиях своей дочери по сложным и опасным лабиринтам карстовых пещер, она бы запретила эти путешествия раз и навсегда. Маринка понимала это и огорчать мать не стала. Но и отказаться от мысли самой изучить то, что удалось ей открыть, она уже не могла. Не могла, хотя и сознавала, что вся ее затея может кончиться для нее катастрофой.
—Обидела меня Маринка. Обидела до слез,— пожаловалась Анна Алексеевна.
—Она вас пожалела. Как вы этого не хотите понять?— заступился я за Маринку.
—Пожалела?
—Да, пожалела.
—Да я же пока при своем уме.
—Ну посудите сами. Маринка рассказывает вам о своем открытии и собирается в путешествие. Что бы на это ей сказали?
—Чтобы и думать не смела.
—Правильно. Но она уже взрослый человек и может принимать самостоятельные решения.
—Что же это за решение, если его принимает человек, который в этом деле не имеет ни опыта, ни знаний? Ладно бы человек не разбирался в чем-нибудь простом. Ну а если это дело связано с большой и никому не нужной опасностью? Какой в этом смысл, скажи мне, пожалуйста? Она первая, видите ли. Больше никто не знает об этой пещере.
Здравому смыслу рассуждений Анны Алексеевны не откажешь. Все в них правильно, все логично. Как в постулатах евклидовой геометрии. Мы легко можем представить себе точку, линию, плоскость, трехмерное пространство. Но это уже предел. Вообразить себе пространство с четырьмя измерениями мы не в состоянии. Математик же оперирует понятиями не только четырех, но и пяти, и каких угодно измерений. Маринка, может, сама того не сознавая, ушла дальше обычных представлений о здравом смысле. Как математик. Врач дивизиона рассказывал нам о том, что в тысяча восемьсот семьдесят шестом году Мочутковский привил себе возбудителя сыпного тифа, а в тысяча девятьсот двадцать седьмом году Латышев посадил себе на предплечье тринадцать клещей и через десять дней после их укусов заболел клещевой лихорадкой. Разве с позиций обычных представлений о здравом смысле можно назвать разумными поступки этих врачей? Ведь они рисковали не только своим здоровьем, но и самой жизнью. Добровольно обрекали себя на смертельный риск. Во имя чего? Вот тут-то и начинается непостижимое четвертое измерение. Рисковать жизнью могут многие. Даже трусы. Казалось бы, ну что общего между трусостью и способностью к риску. Они просто несовместимы. Но это только на первый взгляд. В действительности дело обстоит гораздо сложнее. Трус и умирает по меньшей мере дважды и рискует столько же. Первый раз— когда предает от страха за свою шкуру, второй раз— когда делает отчаянные попытки избежать неминуемой расплаты за предательство. Трусы, уголовные преступники, избравшие своим ремеслом бандитизм, рискуют и умирают как загнанные волки. Их риск— не четвертое измерение, а элементарная кривая или ломаная линия.
Я не услышал, когда вошла Маринка. Не услышала этого, наверное, и Анна Алексеевна.
—Перемываем косточки?— спросила Маринка, стоявшая в проеме полуоткрытых дверей.
—Ты, оказывается, здесь?— удивилась мать.— А я уже рассказала обо всем Коле. Думала, он поймет меня. Но не тут-то было. Он, представь себе, заодно с тобой. Ты, небось, довольна этим?
—Нет,— ответила Маринка. Мать ее, словно после тяжелой ноши, вздохнула и сказала:
—Наконец-то ум твой прояснился.
—И все-таки я не раскаиваюсь. Если бы мне пришлось начинать все сначала, я, не задумываясь, сделала бы то же самое.
Вот тут я уже совсем перестал понимать Маринку. Что-нибудь одно: либо да, либо нет. Но совместить и то, и другое, мне казалось, невозможно. Интересно было наблюдать за выражением лиц матери и дочери. Маринка выглядела спокойной. Она даже чуточку улыбалась, словно недоумевала: «Ну что же тут непонятного?» Анна Алексеевна, наоборот, помрачнела. Ею снова овладела тревога за свою дочь. Минуту она молчала, словно взвешивала эти «да» и «нет» своей дочери, а потом обратилась с вопросом ко мне:
—Ты что-нибудь понимаешь в этом?
Я неопределенно пожал плечами.
—Я так ничего не понимаю. Ладно, оставим эти споры. Но с этого дня, Маринка, чтобы твоя нога не ступала в эти проклятые пещеры.
—Можешь быть спокойной, мама. Я уже дала тебе слово, что туда больше не пойду.
—Ну вот так-то лучше.
Лучше-то лучше, а как быть мне? Я понимал, что обращаться сейчас к Анне Алексеевне за разрешением пойти в пещеру вместе с Маринкой бесполезно. Но не рассказывать же ей в самом деле о том, что произошло у нас на посту и где теперь Севалин. Невнятно, словно мой рот был набит ватой, прозвучало мое обращение к Анне Алексеевне:
—А если бы Маринка пошла вместе со мной?
Женщина посмотрела на меня, как смотрят на неразумных детей, не отдающих себе отчета в своих поступках. В ее взгляде был немой укор, который следовало понимать так: «Маринка в сущности еще ребенок. Ну а ты-то? Ты же старше ее. Пусть на год, но старше. И уже командир. Как же ты не понимаешь этих простых вещей?» Я бы попытался найти подходящий аргумент. Вроде того, что в воинском подразделении должны хорошо знать не только то, что делается у них над головой, на земле, но и под землей. Но тут неожиданно вмешалась Маринка.