Тайны коттеджного поселка
Шрифт:
То разрешал весь взбитый сахарный белок с кулича слизать, то цветущие розы в палисаднике оборвать. И не просто разрешал, а еще и сам помогал. Держал малышку на руках, она срывала лепестки, посыпала ими деду голову и заливисто хохотала. Счастливый Кондрат хохотал вместе с ней и приговаривал, – расти, дедова красавица, расти и радуйся.
– Ах, вы ироды! – угрожающе размахивая тряпкой, спешила к ним Агафья, – вот я вам сейчас задам!
– Но-но, бабка, – Кондрат прикрывался рукой, – чего разоралась, старая? Подумаешь, цветочек один сорвали! Посмотри, как дитё веселится! Жалко тебе цветочка что ли?
– Да где ж один цветочек? – сокрушалась та, – только-только молодой куст расцвел, а они все цветы ободрали! Нет, ты посмотри на них!
За обедом история повторялась. Обычно строгий Кондрат, не позволяющий ребятне баловаться за столом и играть с едой, особенно с хлебом, сажал Веронику на колени, давал ей ложку и подвигал ближе свою тарелку. Малышка неумело зажимала в кулачке столовый прибор, другой рукой макала хлеб в борщ и совала прадеду в рот. Тот послушно принимал угощенье и благодарил правнучку. При этом счастливо улыбался, по его подбородку на чистую рубаху стекали бордово-свекольные ручьи.
– Вот ведь дурень, совсем ополоумел на старости лет, – Агафья ничего не могла поделать с мужем, только недовольно качала головой.
А еще Кондрат разрешал Веронике то, о чем другие правнуки даже не мечтали, – девочка могла пить из его кружки.
То была необыкновенная кружка, прадед принес ее с войны. Немецкая, а может и союзническая, была она сделана из прочного блестящего металла и закрывалась закручивающейся крышкой. Горячий чай не остывал в ней несколько часов. Но пить из нее было удобно – по краю шел ободок из пластмассы, которая всегда оставалась холодной. Из такой же пластмассы была сделана и удобная ручка. Кружку нельзя было опрокинуть, хотя она не магнитилась. Со знанием дела Кондрат Тимофеевич объяснил родне, что это происходит из-за создания «воздушной подушки» на дне посуды, и назвал кружку «непроливайкой». А еще строго настрого запретил к ней прикасаться, даже мыл сам. Только Вере разрешал с ней играть.
Умер Кондрат зимой восемьдесят первого года, месяца не дожив до восьмидесяти пяти. Помня его строгий наказ, любимую трофейную кружку Агафья положила в гроб вместе с мужем.
Сама она пережила Кондрата на целых шестнадцать лет, умерла в девяносто седьмом, окруженная детьми, внуками и правнуками. Похоронили ее в любимой шелковой шали, ярко бордовой с диковинными узорами из цветов и листьев. Ее в подарок жене Кондрат принес с войны в сорок пятом.
На похороны к Кондрату Тимофеевичу приехал фронтовой товарищ Дмитрий Николаевич. Помянул боевого друга, выпил за упокой сначала Кондрата, затем Опанаса, тот умер двумя годами ранее. Опьянев, расплакался, вспомнил, как попал на фронт пятнадцатилетним, и как мужики его спасли.
Когда правнуки Кондрата начали приставать с расспросами, где и как они с дедом воевали, отмахнулся, – нечего, мол, рассказывать. Сказал только, что война – это не романтика и не приключения, а голод, холод и смерть. А еще добавил, что попали они однажды втроем в окружение, и спасло их чудо, а еще вера. При этом посмотрел он как-то странно на Веру и погладил ее по голове.
***
Сорок третий год подходил к концу, на дворе стоял ноябрь. Тот год оказался переломным в войне. В январе была прорвана блокада Ленинграда, в феврале после продолжительных боев под Сталинградом капитулировала 6-я немецкая армия, в июле произошло крупнейшее сражение на Курской дуге. Один за другим были освобождены Ростов-на-Дону, Воронеж, Старый Оскол, Азов, Орёл, Белгород, Таганрог, Мариуполь, Новороссийск, Брянск, Бердянск, Полтава, Смоленск, Мелитополь, Днепропетровск. 6 ноября советские войска освободили Киев. Стратегическая инициатива окончательно перешла к Красной армии. Советские войска начали теснить врага, но тот не отступал и яростно сопротивлялся.
Четвертые сутки шли бои за город Энск. Сначала город бомбили самолеты, затем обстрел продолжился из артиллерийских орудий. Над городом вздымались густые клубы черного дыма, при каждом взрыве глухо вздрагивала земля. Повсюду зияли свежие воронки, в воздухе стоял запах гари. Выпавший ноябрьский снег почернел от пепла и сажи и покраснел от крови.
Оборона советских войск проходила по лесу и опушке, гитлеровцы вели по этому месту ураганный минометный огонь. Несколько подразделений были вынуждены отступить, бойцы одного взвода оказались отрезаны от своих. Фашистам удалось окружить горстку храбрецов. Ведя беспрерывный обстрел из автоматов, гитлеровцы начали подступать к окопу, их встретил яростный пулеметный огонь.
В ответ фашисты обстреляли окоп из минометов. Пулемет стих. Но как только гитлеровцы попытались подобраться ближе, в них полетели гранаты. Оставив у позиции отважного отделения множество убитых солдат и офицеров, немцы отступили и залегли в укрытии.
На дне окопа, бессильно привалившись друг к другу, в расквашенной слякотной грязи сидели трое советских солдат. Их измученный и уставший вид говорил о том, что они уже несколько суток не отдыхали. Толстый слой черной копоти покрыл их лица, одежда и обувь были облеплены землей и глиной. Рядом с ними валялось несколько винтовок и автоматов.
– Хорошо поискал? Больше ничего не осталось? – спросил худой широкоплечий солдат лет пятидесяти молоденького безусого парнишку.
– Да, дядь Кондрат, хорошо. Даже всех мертвых обшарил, ни одного патрона, – развел тот руками и замотал головой, великоватая по размеру каска сползла ему на глаза.
– Ни патронив, ни гранат… ничого не залишилося (не осталось)… – сокрушенно пробормотал третий, по возрасту примерно такой же, как и первый, только коренастый, с густыми пшеничными усами. Он еще раз внимательно осмотрел пустую пулеметную ленту и откинул ее в сторону, – що будемо робити, хлопци?
Первый мужчина промолчал, только нахмурился и крепче сжал в руках штыковую винтовку.
– Все зрозумило… – вздохнул усатый и поднял глаза в небо, – эх, як же не хочеться вмирати. Хочеться жити, а ще хочеться исти. Я б зараз шматок хлиба зъив, да з молоком, – мечтательно произнес он.
– А я бы борща навернул, да с лучком зеленым, да под рюмочку, – поддакнул ему широкоплечий, – а потом и помереть было бы не жалко…
Парнишка испуганно переводил взгляд с одного мужчины на другого.
Издалека доносились звуки взрывов, там шел бой.
– Эх, зараз би до своих пробратися, – с сожалением произнес усатый, – так не можна, окопи зруйновани (разрушены).
– Слушай, Митька, меня внимательно, – вдруг строго произнес первый солдат.
При звуках его глухого голоса парнишка вздрогнул и часто-часто заморгал.
– Заберись в окопе под завал и притворись мертвым. Как только бой закончится, и немцы уйдут, проберешься к нашим.
– А вы? – пересохшими губами прошептал паренек.