Тайны КремляСталин, Молотов, Берия, Маленков
Шрифт:
Потому-то Сталин и пытался втолковать Димитрову существенную разницу между его былым партийным постом и нынешней должностью главы правительства Болгарии. Объяснял порождаемую последней высочайшую ответственность за судьбу не только своей страны, но и всех государств, связанных с нею союзами о взаимопомощи, особенно — Советского Союза. «Вы хотели удивить мир, — ехидно заметил Иосиф Виссарионович, — как будто Вы все еще секретарь Коминтерна». Потом стал внушать высоким гостям: «Все, что Димитров говорит, что говорит Тито, за границей воспринимается как сказанное с нашего ведома». А еще позже, прервав Молотова, зачитывавшего текст одного из пунктов югославо-болгарского соглашения, прямо заявил: «Но ведь это превентивная война…» И не смущаясь откровенной поучительности, добавил: «Это самый обычный комсомольский выпад. Это обычная
632
Там же, с. 340–341.
Встреча завершилась на следующий день подписанием СССР с Югославией и Болгарией порознь соглашений о консультациях по внешнеполитическим вопросам. Однако ни сама встреча, ни появившиеся как ее результат документы не устранили серьезных опасений Кремля в непредсказуемости последствий происшедшего. Вынуждали искать способ, который твердо убедил бы Запад — Вашингтон и Лондон, в истинных, миролюбивых намерениях Советского Союза. Единственным же средством для того могло стать дезавуирование подписанного в Евксинограде соглашения. Либо обоими его создателями, либо хотя бы одной стороной, но при обязательном отстранении от него Москвы. И непременного согласия на то Тито или Димитрова.
Георгий Димитров уже на совещании выразил полную готовность отречься от своих прежних заявлений и замыслов. Позиция же Иосипа Броз Тито пока оставалась неясной, прежде всего из-за его непонятного отказа приехать в Москву. Прояснилась только 1 марта, когда расширенное заседание ПБ КПЮ в своем решении зафиксировало особое мнение по поводу происшедшего: «В последнее время отношения между Югославией и СССР зашли в тупик» [633] . Получив информацию о том, узкое руководство попыталось использовать привычный способ жесткого давления. Как первое более чем серьезное предупреждение, 18 марта отозвало из Югославии советских советников — экономических и военных. И практически одновременно — уже 27 марта, Молотов и Сталин (именно в такой последовательности и далеко не случайно стояли их подписи) специальным письмом выразили руководству Югославии политическое недоверие, сознательно преувеличенно обвинили его в ревизионизме и оппортунизме. Это грубое по форме, тону послание, без сомнения, и придало драматический характер всем последующим событиям. Явно спровоцировало их.
633
Там же, с. 343.
Оскорбленный Тито не стал торопиться. Проект своего ответа вынес на обсуждение пленума ЦК КПЮ, созванного лишь 12 апреля. Тот же не только полностью поддержал своего лидера, одобрив именно его позицию в конфликте, но и пошел гораздо дальше. Обвинил члена ПБ С. Жуйовича и члена ЦК А. Хембранга, выступивших в защиту взглядов Сталина, в… шпионаже в пользу Москвы. Столь неожиданный, даже странный поворот при обсуждении вопроса, усугубили А. Ранкович и сам Тито, заявившие в прениях, что СССР, мол, давно уже создал в Югославии свою разветвленную всеохватывающую разведывательную сеть. Тем самым, и отнюдь не по инициативе Кремля, в полемике двух стран, двух партий и появился как самый весомый, хотя и бездоказательный, аргумент, присущий лишь охоте за ведьмами.
Между тем Сталин еще до получения ответа Тито поспешил сделать окончательный выбор. Решил объявить югославского лидера не только главным, но и единственным виновником обострения отношений. Счел необходимым принести союзные отношения с крупнейшей балканской страной в жертву. Отказаться открыто от советского влияния на нее ради того, чтобы избежать весьма еще проблематичного военного конфликта с Западом. Доказать весьма радикальным образом, что Москва не собирается вмешиваться в греческие дела. А заодно, связав общей ответственностью лидеров и правящие партии стран Восточной Европы, окончательно превратить их в покорных исполнителей только своей воли. Продемонстрировать, кому же позволено определять и внешне-, и внутриполитический курс, отныне общий для всех без исключения членов
Центральным комитетам входивших в него компартий «для информации» было направлено письмо от 27 марта с явным желанием заручиться одобрением его. Единодушные резолюции в поддержку Москвы вскоре, как и предполагалось, начали поступать в Белград, придав тем самым двусторонней полемике широкий, международный характер. Подтолкнули, в чем трудно сомневаться, Югославию к непродуманному шагу, усугубившему ситуацию — демонстративному игнорированию ею соглашения с СССР от 11 февраля. Дважды. В связи с попыткой США, Великобритании и Франции пересмотреть Парижский мирный договор и передать Свободную территорию Триест под управление одной Италии. И в связи с должным насторожить заявлением США о нежелании поддерживать Грецию в ее стремлении изменить в свою пользу границу с Албанией, использовав Вооруженные Силы.
Подобного рода «компромат» — любые подлинные и надуманные ошибки югославского руководства, тщательно выявлялись, бережно копились услужливым и предусмотрительным Сусловым с помощью сотрудников подчиненного ему международного отдела. Регулярно приобретали форму «записок», направляемых членам ПБ ВКП(б). Помогли Сталину счесть, что проблема назрела и ее необходимо рассмотреть на совещании Информбюро не позднее первой половины июня. Именно такое предложение содержало новое, от 4 мая, письмо Сталина в адрес восьми компартий. В Варшаву, Прагу, Будапешт, Бухарест, Софию, Белград, Париж и Рим.
Несмотря на категорическое возражение КПЮ, 19 июня совещание все же открылось, на этот раз — под Бухарестом. ВКП(б) на нем представляли не только Жданов и Маленков, но еще и Суслов, вполне заслуживший наконец столь высокое поручение. Два дня ушло на двусторонние консультации, согласование общей позиции и ожидание скорее всего невозможной, но весьма желательной капитуляции КПЮ, приезда ее делегации в румынскую столицу. Только по истечении срока, отведенного Белграду — 21 июня, работа совещания началась. Разумеется, с доклада Жданова, построенного на основе положений писем от 27 марта и 4 мая, а также тенденциозно излагавшихся действий югославской компартии, в том числе и решений ее апрельского пленума. С использованием давно забытых приемов шельмования, формулировок типа «Всю ответственность за создавшееся положение несут Тито, Кардель, Джилас и Ранкович. Их методы — из арсенала троцкизма». И с неизбежными при подобном подходе выводами: «своими антипартийными и антисоветскими взглядами, несовместимыми с марксизмом-ленинизмом…руководители КПЮ противопоставили себя коммунистическим партиям, входящим в Информбюро… ЦК КПЮ ставит себя и югославскую компартию вне семьи братских компартий…» [634]
634
Там же, с. 112, 385–386.
Все участники прений — Якуб Берман (ПРП), Матиаш Ракоши (ВНР), Жак Дюкло (ФКП), Трайчо Костов (БРП), Рудольф Сланский (КПЧ), Пальмиро Тольятти (ИКП), Василе Лука (РРП) — не только поддержали отлучение товарищей по движению, но и внесли свою лепту в обвинение Белграда во всех смертных грехах. А 23 июня совещание приняло ту самую резолюцию, ради которой его и созвали — «О положении в Коммунистической партии Югославии». Не только повторившую оценку, уже высказанную от имени ВКП(б) Ждановым, решение об исключении КПЮ из Информбюро. Содержавшую и новое, весьма показательное, недвусмысленно формулировавшее возможное будущее вмешательство СССР в дела любых компартий:
«Информбюро не сомневается, что в недрах компартии Югославии имеется достаточно здоровых элементов, верных марксизму-ленинизму, верных интернационалистическим традициям югославской компартии, верных единому социалистическому фронту. Задача этих здоровых сил КПЮ состоит в том, чтобы заставить нынешних руководителей открыто и честно признать свои ошибки и поправить их, порвав с национализмом, вернуться к интернационализму и всемерно укреплять единый социалистический фронт против империализма, или, если нынешние руководители КПЮ окажутся неспособными на это, сменить их и выдвинуть новое, интернационалистическое руководство КПЮ.