Тайны КремляСталин, Молотов, Берия, Маленков

Жуков Юрий Николаевич

Откровенно незаконный, внесудебный способ разрешения сложной проблемы был тут же принят членами узкого руководства. Видимо, как единственно возможный и вполне оправданный условиями военного времени, по их представлению. Начиная с октября 1943 года НКВД стало осуществлять депортацию, но не только тех, кто действительно оказался изменником, а целых народов — карачаевцев, калмыков, чеченцев и ингушей, балкарцев, а несколько позже и крымских татар. Как завершение, своеобразный итог таких акций, последовали решения ПБ, указы ПВС СССР о ликвидации Калмыцкой, Чечено-Ингушской, Крымской автономных республик, о преобразовании Кабардино-Балкарской АССР в Кабардинскую, Карачаево-Черкесской АО в Черкесскую [393] . Скупая информация о том попадала в печать, но лишь как простая констатация факта, без каких-либо обоснований, объяснений или комментариев.

393

Подробнее см.: Бугай Н. Ф. Л. Берия — И. Сталину: «Согласно Вашему указанию…». М., 1995.

Члены узкого руководства

непременно должны были обсуждать эту проблему — политическое положение, сложившееся за линией фронта. И вполне вероятно, что Берия, отвечавший за проведение депортаций и потому обладавший сведениями по данному вопросу во всей полноте, мог использовать их как самый весомый, самый убедительный и притом «объективный» довод против реформирования партии и усиления роли Советов. Во всяком случае, в данное время. Мог, используя соответствующие аргументы, и склонить Сталина отказаться от первоначального мнения. Ну а то, что узкое руководство именно в те январские дни обратилось к поиску выхода из создавшейся ситуации, порожденной неожиданным для него проявлением национализма, подтверждается возникновением именно тогда «дела Довженко».

Впервые негативная оценка взглядов украинского режиссера и писателя, выраженных в повести «Победа», была дана Александровым еще летом 1943 года. Однако тогда начальником УПиА не было сказано ни слова о национализме как о решающем поводе для запрещения рукописи [394] . Совершенно иначе то же самое произведение трактовалось полгода спустя в пространной записке руководства управления, сопровождавшей проекты двух постановлений ЦК о литературно-художественных журналах. Этот документ, датированный 2 декабря 1943 года, уже прямо отмечал: в повести «отчетливо выражены чуждые большевизму взгляды националистического характера… Довженко настойчиво пытается убедить читателей в том, что за Украину борются якобы только украинцы», причем «Украина ни разу не названа Советской Украиной». Но и тогда, даже после появления киноварианта той же повести — «Украина в огне», в которой автор, по мнению УПиА, допустил «еще более грубые политические ошибки» [395] , Довженко пока не стал объектом особого внимания, не был упомянут как Зощенко и Сельвинский в тексте постановлений.

394

Литературный фронт. История политической цензуры. 1932–1946 гг. Сборник документов. М., 1994, с. 77–79.

395

Там же, с. 99–100.

Значимость ошибок Довженко изменилась только в начале 1944 года. 8 февраля, менее чем через две недели после Пленума ЦК ВКП(б), за подписью Щербакова во все редакции центральных газет, журналов, издательств, во все обкомы КП(б)У, возобновившие работу на освобожденной от врага территории УССР, был направлен циркуляр. Им туманно информировали, что в «произведениях Довженко… имеют место грубые политические ошибки антиленинского характера», и потому требовали «не публиковать произведений Довженко без особого на то разрешения Агитпропа ЦК ВКП(б)» [396] . Нет никакого сомнения в том, что основанием для возвращения к «делу Довженко» послужило обсуждение узким руководством вопроса о росте национализма во все еще оккупированных врагом союзных республиках, и особенно на Украине. За расплывчатой же формулировкой сути ошибок режиссера кралось то, что прямо было не использовано, но уже сказано осенью 1943 года во внутренней рецензии УПиА на повесть «Украина в огне»: она «является платформой узкого, ограниченного украинского национализма, враждебного ленинизму, враждебного политике нашей партии и интересам украинского и всего советского народа» [397] .

396

Там же, с. 107.

397

Там же, с. 121.

Хрущеву, столь опрометчиво, как оказалось, подписавшему вместе с Молотовым и Маленковым проект постановления, пришлось не только совместить две весьма ответственные должности, но и в добавок к тому еще и лично начать активную борьбу с украинским национализмом во всех его проявлениях — и открытом, вооруженном, и в потаенном, идейном. Явно выполняя устное поручение узкого руководства, а отнюдь не по собственной инициативе, Никита Сергеевич 12 февраля 1944 года провел через ПБ КП(б)У решение, в соответствии с которым за допущенные, опять же — «грубые политические ошибки антиленинского характера», Довженко сняли со всех занимаемых должностей как в государственных учреждениях, так и в общественных организациях [398] . И только 1 марта, выступая на сессии Верховного Совета УССР с докладом «Освобождение украинских земель от немецких захватчиков и очередные задачи восстановления народного хозяйства Советской Украины», Хрущев вынужден был открыть карты. Назвать все же вещи своими именами. Прямо признать существование вооруженного сопротивления оуновцев. Определить их как «украино-немецких националистов — пособников Гитлера, злейших врагов украинского народа» [399] . Найти, тем самым, единственно возможное и вместе с тем достаточно честное, объективное объяснение происходившему на Правобережье.

398

Там же, с. 108.

399

Правда. 1944, 16 марта.

С этого момента проблема борьбы с националистами, ликвидации их на территории СССР перестала быть тайной для населения всей страны. Однако сразу ее как бы перевели

с общесоюзного по значимости уровня на республиканский как носящую местный характер. Вместе с тем она не только необычайно усложнилась, но и стала практически нерешаемой из-за того события, которое в тот момент стало основным в отношениях с союзниками.

На Московской конференции министров иностранных дел СССР, США и Великобритании, проходившей с 19 по 30 октября 1943 года, была достигнута договоренность о создании взамен Лиги наций новой международной организации — ООН, которую в ближайшее время должны были образовать 26 стран антигитлеровской коалиции. Тем самым вопросы обеспечения безопасности в мире после войны предстояло обсуждать не кулуарно, на встречах тройки, а открыто, да еще и решать их голосованием. Причем не оставалось сомнений, что таким образом Советскому Союзу смогут навязать решения, с которыми он был бы заведомо не согласен. Ведь любые предложения, вносимые США, наверняка поддерживались бы голосами 8 стран Центральной Америки и Карибского бассейна, Великобритании — ее четырьмя доминионами и Индией. Англо-американский блок всегда располагал бы большинством в 13 голосов из 26, а СССР — только одним, своим собственным. В лучшем случае мог рассчитывать на поддержку со стороны Чехословакии и Югославии.

Основываясь, скорее всего, на рекомендациях комиссии НКИД по послевоенным проектам государственного устройства Европы, Азии и других частей мира, Молотов предложил узкому руководству своеобразный выход. Придать чисто символически больше прав, самостоятельности, суверенности союзным республикам. Попытаться сделать их тем самым такими же субъектами мирового сообщества, какими являлись не только британские доминионы — Канада, Южно-Африканский союз, Австралия, Новая Зеландия, но и колония, Индия [400] .

400

ЦХСД. ф. 2, оп. 1, д. 4, л. 19–20.

Следуя такой логике, Вячеслав Михайлович подготовил проекты указов Верховного Совета СССР о преобразовании союзных наркоматов обороны и иностранных дел в союзно-республиканские. В соответствии со вторым из них устанавливалось: «союзные республики могут вступать в непосредственные сношения с иностранными государствами и заключать с ними соглашения». Тем самым 16-ти союзным республикам предполагалось предоставить прерогативы, позволяющие им претендовать на членство в ООН.

Проекты доклада Молотова и указов ПБ рассмотрело 26 января, Пленум — 27 января [401] , а Верховный Совет СССР — 1 февраля. Открыто мотивировали необходимость предложенных мер результатами политического, экономического и культурного роста союзных республик. Подчеркивали: «В этом нельзя не видеть нового важного шага в практическом разрешении национального вопроса в многонациональном советском государстве, нельзя не видеть новой победы нашей ленинско-сталинской национальной политики». Объясняли, что расширение прав союзных республик скажется на укреплении не только их самих, но и союзного государства [402] . Лишь выступая на Пленуме, Молотов позволил себе откровенность. «Это очевидно, — сказал он, — будет означать увеличение рычагов советского воздействия в других государствах. Это будет также означать, что участие и удельный вес представительства Советского Союза в международных органах, конференциях, совещаниях, международных организациях усилится. Это будет также означать большие возможности в деле развития наших международных связей, при подготовке тех или иных выступлений по международным вопросам или при предварительном выяснении, не обязательно от имени Советского Союза, а через другие каналы, через каналы республик, тех или иных мнений или точек зрения других государств» [403] .

401

РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 1049, л. 75.

402

Правда. 1944, 2 февраля.

403

ЦХСД, ф. 2, оп. 1, д. 4, л. 17.

Возможность приступить к осуществлению такого плана предоставилась лишь полгода спустя, на конференции в Думбартон-Оксе. 31 августа 1944 года во время переговоров по конкретным вопросам создания ООН, глава делегации СССР А. А. Громыко впервые заявил госсекретарю США К. Хэллу, что «союзные советские республики должны быть в числе инициаторов создания организации безопасности». Реакция США, хотя и весьма уклончивая, последовала незамедлительно. Уже на следующий день Рузвельт в очередном послании Сталину предложил: «Если отложить в настоящее время этот вопрос, то это не помешает тому, чтобы он был обсужден позднее, как только будет создана Ассамблея. Ассамблея имела бы к тому времени все полномочия для принятия решения» [404] .

404

Конференция представителей СССР, США и Великобритании в Думбартон-Оксе. М., 1978, с. 160–161.

Почти полтора года напряженного ожидания обернулись неизбежным. Вынужденным бездействием именно тогда, когда еще относительно легко можно было пресечь в корне существовавшие в западных регионах откровенно националистические тенденции. Решительно воспрепятствовать их укреплению, срастанию с вооруженным пронемецким сепаратизмом. Связанное по рукам необходимостью постоянно и неуклонно подтверждать провозглашенную, но остававшуюся весьма призрачной самостоятельность союзных республик, узкое руководство лишило себя возможности своевременно и открыто начать борьбу со всеми без исключения проявлениями национализма, включая и в чисто идеологической сфере. Осознавало, что любые действия в этом направлении могут быть использованы США и Великобританией, интерпретированы ими как веское доказательство отсутствия даже номинальной суверенности республик, претендовавших на членство в ООН.