Тайны Нельской башни
Шрифт:
– Колдунья? – изумился Мариньи. – Так это женщина?
– Девушка! – промолвил Валуа, сопроводив это слово взглядом, какой бывает у тигра, забавляющегося со своей добычей.
Нечто вроде одного из тех мрачных предчувствий, что вдруг обуревают нас, острой иглою поразило Мариньи прямо в сердце.
«Девушка», – прошептал он машинально.
А Валуа, с налившимися кровью глазами, с триумфальной улыбкой, еле сдерживаемой в уголках губ, продолжал:
– Девушка, проживающая неподалеку от Тампля, этой обители проклятых
У Ангеррана де Мариньи подкосились ноги.
Он поднес руки к вискам, глухой стон сорвался с его бледных губ, и он поднял на своего противника растерянные глаза – глаза, просившие о пощаде!.. Мариньи признавал свое поражение!.. В этом безотчетном жесте заключалась вся его обращенная к Валуа отчаянная мольба.
Валуа же, скрестив руки на груди, капля по капле испивал этот желчный и приятный напиток победы. Это длилось не более чем мгновение. Мариньи уже приходил в себя. План в его голове созрел с головокружительной стремительностью.
Получив – а так оно, несомненно, и будет – приказ арестовать колдунью, он явится за дочерью и убежит вместе с ней! О том, чтобы попытаться снять с нее обвинения, в те мрачные годы чудовищных суеверий не могло быть и речи; то была затея не менее безумная, чем попытка пролить солнечный свет в полночь.
Немыслимым усилием воли отец приказал сердцу остыть, нервам – успокоиться, мышцам – расслабиться, а лицу – не выказывать даже удивления.
– Ну, – проговорил Людовик X, – что ты об этом думаешь, Мариньи?
– Сир, – голосом спокойным и твердым отвечал отец Миртиль, – я думаю, что столь ужасное преступление заслуживает скорейшего и не менее ужасного наказания. Когда дьявол поднимает голову, Богу не следует медлить со своим гневом! Через час колдунья будет арестована.
– Но кто ее арестует? – спросил Людовик. – Нужно быть чертовски смелым человеком, чтобы вот так, запросто, войти в жилище колдуньи.
– Я, сир! – промолвил Ангерран де Мариньи.
Король взглянул на Карла де Валуа, словно говоря: «Вот видите, сколь несправедливы были ваши подозрения!»
– Сир, – возразил Валуа, – это ведь я раскрыл колдовство и заговор. Полагаю, я заслужил честь арестовать колдунью лично. Это мое право. И если, проявив несправедливость, вы откажете мне в этом праве, то даже под пытками я не скажу, где находится вторая подобная фигурка, изготовленная этой ведьмой.
– Справедливо! – воскликнул король, которому сделалось нехорошо уже от одной мысли о том, что существует и вторая фигурка, угрожающая его жизни. – Более чем справедливо! Ступайте же, граф де Валуа!
Застыв на месте, в отчаянии ломая руки, Мариньи спрашивал себя, как быть: то ли вцепиться врагу в горло и удавить его, то ли броситься к выходу, дабы оказаться в Ла-Куртий-о-Роз прежде графа.
В этот момент Карл де Валуа добавил:
– Я вернусь через два часа, сир, и отчитаюсь в своей миссии. А пока же, я хотел бы просить вас приказать запереть ворота Лувра, чтобы никто не мог ни войти сюда, ни выйти отсюда, даже вы, сир, чтобы не способствовать действию разрушительных чар, в противном случае…
– Господа, – перебил Людовик X, – до возвращения графа все вы – пленники. Капитан, прикажите запереть ворота и опустить подъемные мосты.
Юг де Транкавель бросился исполнять указания. Валуа тем временем удалился.
«Что делать? – думал Мариньи, у которого от обрушившихся на него несчастий уже голова шла кругом. – Что сказать? Как ее спасти?»
– Господа, – продолжал король, – вы, или скорее, все мы – пленники в Лувре, но, клянусь Пресвятой Девой, я не допущу, чтобы эти два часа нашего здесь заточения прошли в атмосфере грусти и печали. Мы проведем их, наслаждаясь добрым брийским вином, коего полно в моих погребах! Кто любит меня, ступайте следом!
Людовик X направился к просторному залу для пиршеств.
Мариньи сделал несколько быстрых шагов и встал перед королем как истукан.
– В чем дело? – спросил Его Величество, нахмурившись.
Ангерран де Мариньи был бледен как привидение; этот могущественный человек, нагонявший страх на все королевство, сейчас сам дрожал как осиновый лист, взгляд его был растерян; он понимал, что стал жертвой рокового стечения обстоятельств, что ничто не может спасти его дитя. Жутким видением уже вздымался перед ним костер, в который бросают окровавленный труп четвертованной колдуньи!
Колдунья! Миртиль!.. Этот нежный и наивный ребенок?! Его любимая дочь… Луч солнца в его беспокойной жизни!..
Он подыскивал слова, чтобы сказать, чтобы объяснить, умолять, но с уст его сходили лишь хриплые, неразборчивые звуки. Крупные слезы медленно текли по его щекам, теряясь на губах.
– В чем дело? – повторил король.
Мариньи с глухим звуком упал на колени.
Он делал невероятные усилия, чтобы заговорить, чтобы закричать о том, о чем вопил его мозг, но не мог выразить эти простые слова, звучавшие в его голове:
«Это моя дочь, сир… Эта колдунья, эта Миртиль – моя дочь! Моя дочь, понимаете?! Из всего мира у меня осталась лишь ее улыбка! Один лишь взгляд ее таких нежных глаз! Сир! Сир! Та, которую вот-вот арестуют, – моя дочь! Та, кого вы собираетесь передать в руки палача, – моя дочь!»
Да! Все кричало, рвалось у него внутри, тогда как с побелевших губ слетал лишь неотчетливый шепот, непонятное бормотание.
– Так вы будете говорить, мессир де Мариньи? – разозлился Людовик X.
Мариньи поднял к королю свое бледное лицо, поднял свои дрожащие руки и уже намеревался заговорить, когда дверь открылась, и секретарь звонким голосом объявил: