Тайны погибших кораблей (От 'Императрицы Марии' до 'Курска')
Шрифт:
Я увидел его возле развороченных шпилей и сразу как-то успокоился. Уже потом, в госпитале, обнаружилось, что у меня изрезаны ладони и пробита черепная кость... А тогда... Из загнувшегося стального листа торчали чья-то голова, плечи... Я хотел помочь выбраться, потянул на себя и... вытащил половину торса.
Всех пострадавших перевели в кубрик № 28-а - он в корме. Мы были голые - с коек. Ночь. Октябрь. Холодно... Я провел перекличку и составил список. Тут открылась дверь, и вошел начальник штаба эскадры контр-адмирал Никольский. Он нас подбодрил и велел выдать новые робы из корабельных запасов.
Старший лейтенант К.И. Жилин:
– Когда я понял, что повторного взрыва не будет, то есть детонации не произойдет, стал тормошить Поторочина:
– Женька, вставай!
Он спал на верхней койке. Не отошел еще от дня рождения, свидания с невестой.
– Что случилось?
– Взрыв на корабле!
– Какой взрыв?!
– Понюхай!
От запаха тротила он сразу протрезвел. Спрыгнул вниз.
Я натянул ботинки на резинках, китель уже набрасывал на ходу... первый трап, второй трап. Верхняя палуба. Темно. Освещение погасло. Огляделся. Перед первой башней - вспученное корявое железо... Зажатый труп... Все забрызгало илом. Бросился на ют - к вахтенному офицеру. Якорную вахту стоял замполит из дивизиона движения Витя Лаптев, Герой Советского Союза. Звезду получил в пехоте, за форсирование Днепра. На месте его нет. Бегу снова на нос. Встретил дежурного по кораблю - штурмана Никитенко.
Надо объявлять тревогу. Но корабль был еще обесточен. Колокола громкого боя молчали. Отправили по кубрикам прибежавших матросов: "Поднимайте людей!" А сам стал бить в рынду - судовой колокол. Его тревожный звон, словно набат, понесся по всему юту... Тем временем электрики подключили аварийную аккумуляторную батарею, и по всем палубам затрезвонило: "Боевая тревога!" Но большинство матросов и без того уже были на боевых ютах.
Я побежал на свою батарею.
Парторг линкора капитан-лейтенант (капитан 1-го ранга в отставке) И. Ходов:
– Я оставался за замполита командира линкора. В час ночи сняли с Сербуловым последний баркас с матросами. Прибыли с увольнения все, без замечания. Отправился спать. Моя каюта на корме - последняя в офицерском коридоре.
Проснулся от сильного толчка - меня выбросило на бортик кровати. Звук взрыва ощутился в корме довольно глухо... Оделся и побежал на ГКП (главный командный пункт). Вообще-то, по боевой тревоге я был расписан на ЗКП (запасной командный пункт). Но поскольку я оставался за замполита, то и отправился туда, где должен быть замполит, - на главный командный пункт.
Вскоре поступил первый доклад и из ПЭЖа (поста энергетики живучести): "Взрыв на носу. Разбираемся. Пройти туда трудно". Потом сообщили: "Есть убитые и раненые".
Зосима Григорьевич Сербулов распорядился:
"Давай-ка, Володя, организуй
На баке увидел тела погибших. Приказал унести их под башню и накрыть одеялами.
Во время взрыва на баке - у гюйсштока - стоял часовой. Воздушной волной его выбросило в море. Чудом остался жив. Он сам подплыл к якорь-цепи. Его подняли.
Как партийный работник, скажу со всей ответственностью: люди держались стойко - никто не устрашился вида ран, крови трупов... Действовали как в бою, хотя молодежь войну видела только в кино.
Взрыв погубил человек двести.
Я поручил начальнику клуба заняться отправкой раненых. Благо госпиталь был рядом, а баркасы уже стояли под бортом.
Снова поднялся на главный командный пункт. Дали с Сербуловым радиограмму открытым текстом в штаб флота: "Взрыв в носовой части. Начата борьба за живучесть".
Зосима Григорьевич попросил меня сбегать в пост энергетики и живучести, узнать обстановку на местах.
Нырнул под броневую палубу, добрался до ПЭЖа. Там шла нормальная работа. Командир электротехнического дивизиона Матусевич доложил, что вода, несмотря на принятые меры, продолжает поступать. Рядом находился и командир дивизиона живучести Юра Городецкий. Даже мысли такой не было, что вижу их в последний раз. Правда, дней за десять до взрыва вышел у нас с Городецким такой разговор. "Хорошо, - заметил он, - артиллеристам. Отстрелялись - и к стенке. А мы, механики, - смертники. Нам свой ПЭЖ не оставить, что бы ни случилось".
Пожурил я его тогда за упаднические настроения. А ведь он прав оказался...
Я поднялся наверх, в ГКП. Доклад мой Сербулова особенно не обеспокоил. Он вообще был человеком выдержанным, неторопливым, рассудительным. Приказал разводить пары и спустить за борт водолаза для осмотра пробоины. Спустили матроса в легком снаряжении - его сразу же потянуло в пробоину. Опасно! Решили спустить тяжелого водолаза. Тот доложил: "Пробоина такая, что грузовик въедет!" Я отправился в низы, где сдерживали напор воды аварийные партии...
Люди работали рьяно, истово... Работали - не то слово. Они боролись врукопашную с морем, ставили раздвижные упоры, подпирали выгибающиеся от напора переборки деревянными брусьями, конопатили двери, перекрывали клинкеты, заглушали трубы...
Не помню, сколько прошло времени, кажется не больше часа, когда по громкой трансляции мне передали из ПЭЖа распоряжение Сербулова подняться наверх. На линкор прибыл начальник политуправления флота контр-адмирал Калачев.
Доложил ему обстановку.
– Что у вас тут могло взорваться?
– Ничего. Все погреба в норме.
– Ваши предположения?
– Взрыв забортный, товарищ адмирал... Предположений пока не имею.
Мы спустились с ним в душевую, к раненым. Потом побывали у тех, кто уцелел от взрыва. Вещевик выдавал им новые робы. Калачев отправился с ранеными на баркасе проведать тех, кого уже переправили в госпиталь. На корабль он больше не вернулся, и это стоило ему карьеры. Его обвинили в трусости и разжаловали. Но я бы не назвал его трусом. Когда он покинул "Новороссийск", линкор еще держался на ровном киле, видимой угрозы для жизни спасавших его людей не было.