Тайны прииска Суцзуктэ
Шрифт:
Когда был развернут последний полуистлевший покров, перед нами предстала массивная ваза, которая, на первый взгляд, была сделана из толстого полупрозрачного зеленоватого стекла. Она была залеплена грязью и остатками прилипшей ткани и чтобы лучше рассмотреть странную находку, нам пришлось отмывать ее. После того, как ее извлекли из ведра и водрузили на стол под ярко горевшую лампу, мы замерли в безмолвном восхищении — никогда прежде и впоследствии мне не встречалось подобное творение человеческих рук. Это была явно очень старинная и очень тонкой работы китайская ваза. По прихотливому изменению оттенков от бледно-оливкового до местами густо зеленого и почти черного, я понял, что она изготовлена не из стекла, а из природного минерала. Пока я перебирал в памяти остатки воспоминаний из институтского курса минералогии, Валерий уверенно назвал его — нефрит.
Точно! Я сразу же вспомнил, что во время экскурсии в хранилище исторических реликвий монастыря «Гандан», что находится на окраине Улан-Батора, я видел нечто похожее. Старинные изделия китайской работы, которые нам показывал бритоголовый лама, тоже были выполнены из нефрита, но более однородного, серовато-зеленого цвета. Здесь же необычная и редкая фактура минерала была умело выделена и использована художником для создания рельефной, традиционно китайской композиции из трех драконов, сцепившихся то ли в яростной схватке, то ли в стремительном танце. Их переплетенные хвосты и растопыренные когтистые лапы составляли основание вазы. Гибкие, мускулистые и подчеркнуто напряженные туловища, покрытые чешуями и увенчанные гребнями вдоль хребтов, вместе с широко распахнутыми перепончатыми крыльями, представляли ее середину. Навершие вазы было выполнено в виде запрокинутых и слегка повернутых в одну сторону голов с широко разверстыми зубастыми пастями. Передними лапами, сцепившимися попарно, драконы как бы отталкивали друг друга.
Художник очень умело обыграл переливчатую слоистую природу нефрита. На перепонках крыльев и вокруг выпученных злобных глаз минерал был сильно истончен при обработке и был почти прозрачным. От этого драконы казались живыми, очень выразительными, а при колебаниях света — даже подвижными. Восхищаясь красотой вазы, мы отдавали дань бесконечному терпению неизвестного мастера, резавшего этот вязкий и достаточно твердый минерал вручную и самыми примитивными инструментами.
Вдоволь налюбовавшись бесподобным творением человеческих рук, мы оставили вазу в центре стола под лампой и стали выбирать из тряпок и отмывать от грязи другие предметы. Скоро вокруг нее собралась неповторимая коллекция диковинных изделий, представлявших, несомненно, не только высокую художественную, но и историческую ценность. Лучшим из них, на мой взгляд, был массивный золотой кубок, размером чуть меньше стандартной пивной кружки. Его поверхность покрывали чеканные изображения реальных и фантастических животных, преследовавших и терзавших друг друга в круговерти какого-то нескончаемого взаимопожирания. У меня создалось впечатление, что эти сцены родились в ожесточившемся мозгу художника, страдавшего манией преследования. Чеканка отличалась лаконичностью форм и великолепной пластичностью, благодаря чему даже фантастические животные казались естественными и живыми. К сожалению, верхняя кромка кубка была слегка смята внутрь.
Второй кубок больше напоминал бокал, опиравшийся на трехпалую когтистую лапу, наподобие птичьей. Он был сделан из тонкого светлого золота, в то время как верхняя кромка был выполнена из более темного и толстого металла. По ней бежал сплошной орнамент из сплетающихся колец, внутри которых были выбиты изображения свастики. Кромка была основательно стерта, что могло свидетельствовать о его достаточно долгом и активном использовании, скорее всего — на пирах. Самым оригинальным в этом кубке было то, что на дне его несколько расширенной нижней части был зачеканен необработанный кроваво-красный камень, размером с грецкий орех. Мнения наших геологов разделились. Валерий считал, что это рубин, Саша склонялся в пользу граната.
Пока они спорили, я восхищался не столько искусством древнего ювелира, сколько его творческим замыслом, свидетельствующем об интуитивном знании законов оптики. Внутренняя поверхность кубка была выполнена таким образом, что отражаемые лучи света фокусировались в камне. При каждом повороте кубка внутри него, словно в угасающем костре, бились и исчезали всполохи необычайно ярких и чистых, от золотисто-алого до багрового, оттенков. Когда мы налили в кубок воды, камень как бы приблизился к поверхности и засверкал еще ярче. Бесцветная вода превратилась в искрящуюся золотую жидкость, в которой словно плавал высветленный пурпурный кристалл, поднятый со дна оптическим эффектом. Мы долго не могли оторваться от этого великолепного произведения искусства, тем более, что остальные предметы, на наш взгляд не представляли столь высокой художественной ценности, разве что историческую.
Там были три рукоятки от мечей или сабель, крытые потертыми золотыми пластинами с изображениями животных и птиц или несложного геометрического орнамента. Две из них завершались массивными набалдашниками из нефрита. Еще были два светильника в форме водоплавающих птиц. Один в форме уточки был выполнен из позеленевшей бронзы, отделанной по кромке золотым жгутом; второй был выточен из светлого, почти белого нефрита.
Последний предмет был довольно странным и имел, на наш взгляд, какое-то культовое значение. Это был правильный, прекрасно отполированный, шар из горного хрусталя диаметром около десяти сантиметров. Внутри он был пронизан пучками пересекающихся и спутанных черных нитей, которые в минералогии получили поэтическое название «волосы Венеры».
Была уже поздняя ночь, когда мы закончили отмывку и предварительный осмотр найденных сокровищ. Тщательно обернув их бумагой, мы поместили каждый предмет в мешочек для отбора геологических проб и уложили в ящик из-под детонирующего шнура. Ящик поставили в средине юрты и тщательно забаррикадировали дверь. На всякий случай мы решили организовать почасовое дежурство. Вручив Карпову, вызвавшемуся бодрствовать первым, заряженный карабин, мы провалились в глубокий и крепкий сон.
Ночь прошла вполне спокойно. Солнце стояло уже довольно высоко, когда после двух ночных бдений я проснулся от дребезжания крышки чайника, кипевшего на печурке. Увидев, что я уже не сплю, Ендон, как всегда, растягивая рот в белозубой улыбке, провозгласил традиционное «Цай буцулса!» и тут же призвал меня к вниманию, настороженно подняв указательный палец. Я прислушался. Снизу, со стороны долины раздавался едва слышный натужный вой мотора, работающего на высоких оборотах. Знакомый звук свидетельствовал о том, что к лагерю по выбитой лесной дороге приближается машина. Я разбудил остальных. Мы выскочили из спальных мешков, наскоро умылись и приготовились к встрече долгожданных гостей из Улан-Батора.
Вскоре возле юрты остановились две ГАЗ-69 — наша, из которой легко выпрыгнули два офицера в форме госбезопасности, а следом за ними, пыхтя и отдуваясь, вылез Джанцан. Из второй машины вышли трое вооруженных автоматами Калашникова рядовых «цирика». Первый, молодой монгол в чине капитана, подошел к нам и приветливо поздоровался по-русски. После взаимного обмена любезностями, мы пригласили офицеров и Джанцана в юрту, где Валерий рассказал им о событиях, случившихся накануне. После того, как мы в общих чертах осветили все случившееся за предшествующие сутки, капитан стал задавать нам чисто профессиональные вопросы, которые вместе с нашими ответами записывал тоже молодой, но весьма замкнутый лейтенант. О том, что он тоже не лишен способности к проявлению эмоций, мы убедились только тогда, когда вновь расставили на столе наши находки. Даже обычно невозмутимый Джанцан не смог удержаться от чисто монгольского способа выражения своих чувств — он замотал головой и восхищенно зацокал языком. Судя по проявленному интересу, больше всего ему понравился кубок с рубином внутри.
Однако капитан довольно решительно пресек столь нерациональную трату времени и по-монгольски выдал лейтенанту несколько коротких команд, после чего тот вместе с цириками отправился в нижний лагерь. Нам капитан пояснил, что приказал привезти для допроса Ха-Ю и немедленно приступить к поискам Цевена. Вскоре снизу привезли китайца, который выглядел еще старее и немощнее, чем всегда. Под глазами набрякли синие водянистые мешки, углы рта под жиденькими усами опустились. Всем своим видом он разительно напомнил мне опиумщиков, которых я часто видел сидящими на корточках возле китайской бани, находившейся на «Широкой Китайской» улице в Улан-Баторе.
После того, как он появился в юрте, мы все покинули ее, предоставив капитану заниматься своим профессиональным делом. У каждого из нас были свои дела, и мы отправились к штольне. Мне с Джанцаном и Ботсуреном предстояло решать вопросы по организации проходки восстающего с целью облегчения проветривания штольни, а Валерий с Александром приступили к отбору проб и описанию забоя после очередной отпалки.
Управившись с делами, мы вернулись в юрту к обеду, в течение которого капитан рассказал нам о результатах предварительного допроса. Он сказал, что китаец все валит на Цевена и стремится представить себя в роли пассивного помощника, польстившегося на участие в доле от найденного золота. В заключение капитан добавил, что считает это дело не таким простым, как может показаться на первый взгляд. Китаец якобы ничего не знает о происхождении обнаруженных в тайнике под водой исторических ценностей. Он утверждает, что Цевен говорил ему только о золоте, спрятанном там во время разгрома предприятия белогвардейцами. Для того, чтобы разобраться с этой дополнительной загадкой, он намерен увезти Ха-Ю и все наши находки в город и попытаться найти ответ с помощью специалистов и ученых. По всем признакам бесценные предметы из кожаного мешка имеют достаточно древнее происхождение, в связи с чем предстоит выяснить их источник.