Тайны Темплтона
Шрифт:
Он подождал, когда я соберу в сумку книги, вывел меня из сумрачной библиотеки на дневной свет и усадил в свою машину. Пока ехали, колики отступили, и, открыв глаза, я обнаружила, что мы проезжаем мимо Музея ремесел.
— Ты в порядке? — спросил он.
— Сейчас уже да, — отозвалась я. — Наверное, что-то не то на обед съела.
— Может, просто что-то жирное, — сказал он с неподдельной озабоченностью.
Мы ехали к моему дому, когда Иезекиль Фельчер вдруг остановил свой грузовичок и повернулся, словно собираясь что-то сказать, но вместо этого наклонился ко мне, потом еще ближе и полез целоваться.
Она постучала нам в окошко, и Иезекиль, покраснев, поспешил отодвинуться. Я выскочила из кабины, а мать, запыхавшись, сообщила:
— Солнышко, там Кларисса на телефоне, да так говорит странно, мне что-то не нравится. Что с ней, не сказала!
Чертыхнувшись, я ринулась в дом, оставив Иезекиля и полуодетую Ви таращиться друг на дружку.
Подскочив к телефону, я схватила трубку, но поначалу ничего не услышала там, поэтому испуганно крикнула:
— Кларисса, детка, ты где?
И Кларисса убийственно спокойным, почти клиническим голосом, каким она всегда говорила, когда бывала сильно расстроена, сказала:
— Мне кажется, Вилли, что Салли бросил меня.
— Подожди! Что ты такое говоришь?!
— Салли меня бросил. Ради йоги-инструкторши из Аризоны. Это произошло десять минут назад. Пока мы с ним выясняли отношения, она перетаскала все его барахло в машину.
Я так опешила, что смогла только выругаться.
— Не знаю, что мне теперь делать, — сказала она.
Я снова выругалась.
— Ты б ее видела — длиннющая дылда, года тридцать четыре, зубки паршивенькие, и не то что не смазливая, а вообще никакая, — продолжала моя подруга. — Зато у нее есть одно обалденное преимущество — она здорова. Просто пышет здоровьем. Никаких волчанок в заднице, вообще ничего. Они познакомились в больничном буфете, пока я была на процедурах. Как ее туда занесло, такую здоровую? — Кларисса зловеще усмехнулась. — Да заноза у нее, видите ли, засела в ее розовеньком пальчике.
— Ой, Кларисса, я прямо не знаю, что и сказать…
— А ты и не говори. А то я расплачусь. А если уж я начну плакать, это конец.
— Все, я еду к тебе! Сегодня же выезжаю.
— Не надо. Я ненавижу эту квартиру, ненавижу этот город, они напоминают мне Салли. Я не могу здесь находиться.
— А я ненавижу Салли.
— А я его люблю, — сказала Кларисса, и вдруг ее понесло: — Я не знаю, что мне делать! Не знаю, куда мне пойти! Не знаю, что делать! Мне кажется, я убью его, если увижу!
По опыту я знала: подобного рода разговоры всегда были для Клариссы началом конца. Она, как сильная личность, громила и изничтожала все вокруг, включая себя саму. Вдохнув поглубже, я начала лихорадочно думать, но у меня не получалось — у меня самой мир начал раскалываться на части.
И тут в трубке раздался голос моей матери, которая все это время, оказывается, бессовестно подслушивала нас из своей комнаты:
— Что значит, ты убьешь Салли? Что за ерунда?! А, Кларисса? Давай-ка лучше приезжай сюда, в Темплтон! Я работаю в больнице, пусть и не в ревматологии, но могу тебе гарантировать, что у нас тут лечение первоклассное! К тому же я буду спокойно ухаживать за тобой. И покормлю… У тебя здесь своя комната,
— Ви, но ты же работаешь в отделении по уходу за умирающими, — промямлила вконец перепуганная Кларисса.
— Да, Ви, ты подумай, что говоришь, — вмешалась я.
— Замолчите обе! — стояла на своем Ви. — Разжужжались! Разумеется, Клариссу никто не будет класть в отделение для умирающих. Просто здесь, в Темплтоне, ей будет лучше. Кларисса, детка, я закажу тебе билет и попрошу своего старого приятеля отвезти тебя в аэропорт. Он живет в Ной-Вэлли. Дай мне только пятнадцать минут.
— Мне надо идти, — сказала вдруг Кларисса. — Мне просто очень надо!..
В трубке что-то брякнуло, и мы с матерью хором крикнули:
— Кларисса!..
Я прижимала трубку к уху, слушая дыхание матери, а она сказала:
— Ладно, я ей сама перезвоню, как только обо всем договорюсь.
— Спасибо тебе. Огромное тебе спасибо, Ви!
— А ты-то чего? Я же не для тебя стараюсь, так чего благодаришь?
И тут я почувствовала, как у меня внизу живота что-то лопнуло, и я посмотрела вниз, на свои голые ноги. В ужасе я только и смогла вымолвить:
— Ви…
— Ну что, Вилли? Мне надо звонить в аэропорт!
— Ви, ты мне нужна… Прямо сейчас. Прямо сейчас!..
Я бросила телефонную трубку и услышала материны шаги, несущиеся по лестнице. Пока она неслась мимо всех этих многочисленных огромных комнат, я старалась не шевелиться.
Ворвавшись в мою комнату и глянув на мои ноги, мать в ужасе прикрыла рот рукой. Мы обе стояли, замерев и глядя на мои ноги, по которым алыми струйками стекала кровь, уже пропитавшая коротенькие штанины моих шорт.
Глава 25 БУРЯ
Я видела все совершенно отчетливо, но происходило это будто не со мной. Мозг мой словно отключился, а тело двигалось само по себе, когда я стягивала с себя шорты и промокалась полотенцем, которое дала мне мать, когда надевала чистое белье и джинсы и даже когда не забыла прихватить толстенный конверт, который получила в тот день по почте — чтобы было что почитать в больничном коридоре. Я послушно последовала за матерью на улицу и села в машину, которую она гнала со скоростью, угрожавшей дрозофильным жизням прогуливающихся по улицам туристов. Она пролетала мимо них с таким свистом, что бейсболки слетали с их голов, а купленные в сувенирных магазинах бейсбольные биты вываливались от испуга из рук. Свернув на Речную, мы вскоре подъехали к больнице. Мать усадила меня на каталку и повезла в кабинет дежурного врача, который вправлял плечевой сустав какому-то маленькому мальчику. Когда она не вполне внятно объяснила, что со мной произошло, у мальчика глаза вылупились так, что, я думала, сейчас просто лопнут, и я мрачно представила себе, как они потекут по его личику эдакими раздавленными виноградинами. Дежурный врач, не говоря ни слова, оставил мальчика на санитарку и последовал за моей матерью в смотровой кабинет, где помог ей раздеть меня, а потом, когда мать, все больше не сдерживаясь, начала просто-напросто орать, вытолкал ее в коридор, где ее толстозадые подружки медсестры принялись, утешая, душить ее в своих медвежьих объятиях. А доктор, уложив меня на покрытую бумажной простыней кушетку, спокойным и невозмутимым голосом попросил меня расслабиться.