Тайны уставшего города
Шрифт:
Серебряные подсвечники для фронта
На улице было темно и холодно. Конец января сорок второго выдался морозным и ветреным. Двор завалило снегом, который шел всю ночь, и мы с мамой прокладывали тропинки в рыхлых сугробах.
Я шел, не обращая внимания на крепкий мороз, на то, что валенки постоянно проваливались. Шел, переполненный значимостью этого утра.
Мы спешили на пункт, где принимали ценности в Фонд обороны.
Когда, потопав по занесенным переулкам, мы вошли в искомый двор, то увидели вполне приличную очередь, такую же, как за продуктами в магазин.
Стояли мы долго. Очередь двигалась медленно, точно так же, как в орсовском распределителе. Она была практически однородной — женщины и старики.
Мама принесла в клеенчатой сумке единственные наши ценности — четыре серебряных подсвечника и карманные часы покойного деда, тоже из серебра.
Мне они очень нравились. На крышке, закрывающей циферблат, был искусно выгравирован охотничий сюжет.
Наконец подошла наша очередь, и мы попали в комнату, в которой за длинным столом сидели двое военных и несколько штатских. На столе стояли вещи, еще какие-то непонятные мне приборы. Когда мы подошли к столу, мама отдала сумку мне, и я выложил на стол все наше богатство.
— Спасибо, сынок, — сказал пожилой интендант второго ранга, — от Красной армии спасибо.
Он через стол протянул мне руку, и я пожал ее.
Горд я в этот момент был необычайно.
Они взвесили наше добро, и интендант выписал мне квитанцию, в которой было написано, что принято от ученика второго класса 127-й школы Хруцкого Эдуарда в Фонд обороны четыре серебряных подсвечника таким-то весом и серебряные часы с двумя крышками.
Эту квитанцию я показывал всем с гордостью, ведь она прямо указывала на мою причастность к обороне страны.
А потом в газетах появился портрет знаменитого пасечника Ферапонта Головатого. Он построил на свои деньги танк Т-34. В киножурналах показывали эскадрилью истребителей, деньги на их производство пожертвовали народные артисты Москвы.
Но все равно у меня в столе лежала заветная квитанция. Я отлично понимал, что из четырех подсвечников и часов самолет не соорудишь, но точно знал, что какая-то частица истребителя сделана именно из сданного нами серебра.
Я даже, глядя в кинотеатре «Смена» боевую кинохронику, узнавал этот самолет. Он был самый быстрый, и его летчик отличался немыслимой храбростью, и именно на его фюзеляже было больше всего звезд, показывающих количество сбитых самолетов.
Возможно, на нем летал Василий Сорокин, а может, один из братьев Глинка, а возможно, и сам Покрышкин.
И домыслы эти необычайно согревали мою мальчишескую душу. Тогда я еще не знал, сколько невероятных историй происходило с ценностями, сданными в Фонд обороны. Через много лет ко мне попали интересные архивные документы.
По количеству сданных ценностей для фронта московские районы разительно отличались. Больше всего сдавали жители Свердловского и Советского. Это был самый центр столицы, где проживал народ в общем-то, по меркам того времени, зажиточный.
Ценности собирались в районе, со спецконвоем отправлялись в госхранилище, где проходили первичную обработку. Камни вынимались из изделий, а серебро и золото шли на переплавку.
Восемнадцатого декабря сорок второго года ценности, собранные от граждан и предприятий Свердловского района, были сактированы, опломбированы, опечатаны и погружены в полуавтобус «форд». По тем временам полуавтобусом назывался предок наших нынешних «рафиков».
Конвой был обычный. Водитель, милиционер, вооруженный наганом, старший по команде командир взвода Ерохин и два старших милиционера. У каждого кроме нагана была автоматическая винтовка СВТ.
В то время все молодые милиционеры дрались на фронте в составе бригад милиции, поэтому постовую и конвойную службу в городе несли или молоденькие девушки, или призванные из запаса весьма пожилые люди.
Пока принимали груз, пока его грузили, пока оформляли документы, стало темно. Но такое время вполне устраивало старшего конвоя. С наступлением темноты на улицы выходили вооруженные патрули военной комендатуры, усиленные милицейские наряды, специальные группы госбезопасности.
На лобовом стекле автобуса был установлен особый фонарь, который включали при встрече с патрулями, и те, заранее проинструктированные, без задержки пропускали спецтранспорт.
День выдался морозный, и вечером мороз дошел до двадцати пяти. Но старший конвоя не знал, что СВТ на морозе становится обыкновенной дубиной. Изобретение это давно уже было изгнано с фронта за свою чудовищную ненадежность и поступило на вооружение тыловых частей.
Винтовка эта со штык-кинжалом, рубчатым кожухом ствола и квадратным магазином производила впечатление только на парадах, что очень радовало легендарного маршала Клима Ворошилова.
Итак, конвой располагал тремя винтовочными стволами, а об их никчемности милиционеры еще не знали, и четырьмя надежными в любых условиях револьверами системы «Наган».
Когда машина въехала в Даев переулок, чтобы выскочить на Сретенку, а далее по прямой, узкий луч света маскировочных щитков вырвал из темноты въехавшую в сугроб военно-санитарную машину с красным крестом на боку и лежащего поперек узкой от света мостовой человека, обмотанного бинтами.
— Остановимся, старшой? — спросил Ерохина шофер, — санитарка все же, раненная, помочь надо.
— Выполняй инструкцию, — строго ответил Ерохин и на всякий случай вытащил из кобуры наган.
Водитель притормозил и медленно, стараясь не задеть, начал объезжать лежащего человека.
Когда машина поравнялась с ним, забинтованный вскочил и выстрелил в шофера. Пуля попала в голову, и водитель упал на руль.
Ерохин сквозь стекло выстрелил, и завалил забинтованного.
Но из подворотни выскочили трое и открыли огонь из маузеров.
Опергруппа, вызванная по телефону жильцами дома, приехав на место, увидела изрешеченный пулями автобус, четырех убитых милиционеров и труп налетчика. Груз исчез.
Дело о нападении на спецгруз взяла к себе госбезопасность. Курировал его лично комиссар госбезопасности первого ранга Всеволод Меркулов, тогдашний нарком всесильного ведомства.