Тайные тропы
Шрифт:
— Эрих Фейст! — раздался вдруг голос старшего. — Вперед!
И кто-то вышел и остановился впереди.
— Бруно Зак! Гейнц Грейзер! Пауль Штилер!
Шеренга росла, а группа, в которой был Ожогин, уменьшалась.
— Герман Рош! — крикнул гестаповец.
И старик-сосед, тихо пожав руку Никите Родионовичу, отошел.
Конвоир продолжал называть фамилии. Ожогин напряженно ждал, когда вызовут его, но, будто нарочно, фамилии его не выкрикивали. Ожидание становилось все мучительнее.
— Марианна Кимель! — выкрикнул все тот же голос.
Никто не вышел.
Ожогин оглянулся. Женщин не было. Тело Марианны Кимель лежало на земле поодаль от автомобиля.
Кто-то выругался. Только сейчас Никита Родионович заметил конвоира, стоявшего у машины с листом бумаги в руке и делавшего на нем отметки. Он требовал, чтобы убитую приняли от него, но гестаповец категорически отказывался. Он ссылался на какие-то указания и правила и даже угрожал. Конвоир доказывал, что ему некуда девать труп, не везти же обратно. Гестаповец, наконец, согласился при условии, что труп отнесут на место. Махнув рукой, конвоир принял это условие и опять начал выкрикивать фамилии.
Из-за поворота дороги показался открытый грузовик с отрядом автоматчиков. Машина с рокотом подкатила и встала.
— Быстрее! — поторопил один из приехавших, очевидно, старший.
Конвоир назвал еще четыре фамилии, и Ожогин остался один. Не дожидаясь вызова, Никита Родионович шагнул вперед, но конвоир грубо остановил его:
— Куда лезешь?!
Ожогин в нерешительности застыл, потом неуверенно сделал шаг назад. Автоматчики засмеялись.
— В рай торопится, — заметил один.
Гестаповец встал перед заключенными и подал команду. Люди не двигались.
— Вперед! — зарычал он, изменившись в лице.
Тогда люди пошли, вялые, молчаливые, как тени. Никто не оглядывался. Только юноша задержался и посмотрел назад. Глаза его были широко открыты, точно он хотел сразу обнять взглядом и эту землю, и уже невидимый вдали город, и небо, залитое приветливым весенним светом.
— Ну, ну! — поторопил его автоматчик, и юноша зашагал вперед.
Лишь только группа отдалилась метров на пятнадцать, за ней последовала машина с автоматчиками. Процессия держала путь к лесу.
— Ну, отделались, — вздохнул облегченно старший конвоир, сел на подножку своей машины и закурил.
Остальные последовали его примеру. Один Ожогин остался там, где стоял, не зная, что делать.
— Иди сюда, — позвал его старший.
Никита Родионович, еще не пришедший в себя, неуверенно приблизился.
— Отдыхай пока, — сказал конвоир, — небось, перепугался насмерть.
Ожогин промолчал, хотя шутливый тон гестаповца и ободрил его, но он чувствовал в нем оскорбительные нотки. Он думал о тех девятнадцати человеках, которые шли сейчас к лесу и с которыми он мог разделить их страшную участь. Ему казалось, что он чем-то виноват перед ними, может быть, тем, что счастливее их. Он будет жить, говорить, ходить, дышать, смеяться... А они умрут. И, умирая, они почувствуют эту несправедливость.
— Если есть табак, кури, — разрешил конвоир.
Ожогин вынул сигареты и предложил их солдатам. Те охотно взяли по штуке, а старший даже две. Закурили. Никита Родионович ощутил горечь во рту и после нескольких затяжек почувствовал легкую тошноту. Он был голоден. Никотин принес легкое опьянение. Хотелось сесть или даже лечь. Выбрав сухое место, он опустился на землю
Старший советовался с солдатами, что делать с трупом. Те предлагали отвезти его в лес на машине. Вмешался шофер. Он считал эту затею глупостью и рекомендовал зарыть труп здесь, на месте.
— Нельзя, — возразил старший, — этот Шторк упрям, как осел, он ни за что не подпишет акт. Уж я-то его знаю.
Шофер сплюнул и выругался.
— Придется везти, — сказал старший, — ничего не поделаешь.
Солдаты подняли труп и бросили в кузов машины.
— Поехали? — спросил шофер.
— Подождем, — ответил старший, — пусть там кончат.
Никита Родионович чувствовал необычайную слабость, похожую на обморок. За нервным потрясением последовал полный упадок сил. Он забылся. Прошло с четверть часа. Очнулся от раскатистого залпа. Вздрогнул, посмотрел вокруг. Солдаты прислушивались к выстрелам. Стреляли в лесу. Снова раздался залп, еще, еще... Прогремело несколько одиночных выстрелов, и все стихло.
— Все! — шепнул Никита Родионович. — Их уже нет...
— Ну, теперь пора, — сказал старший и полез за шофером в кабину.
Один из солдат тронул за плечо Ожогина и приказал подняться в машину. Никита Родионович встал и, пошатываясь, точно пьяный, подошел к лестнице. Мотор заревел, и снова Ожогина обдало газом. Он забрался в машину и, уже зная расположение скамеек, сел на прежнее место. Дверь захлопнулась и машина тронулась.
Было темно, но Никита Родионович чувствовал присутствие мертвого тела. Когда особенно сильно подбрасывало автобус, нога трупа ударялась об его ногу. Он старался не обращать внимания на толчки, но не выдержал, забрался в самый угол, положил ноги на скамью и в таком положении ехал до остановки.
Вновь открылась дверь. Солдаты вытянули труп женщины наружу. Раздались голоса. Опять был чем-то недоволен гестаповец, снова он спорил с конвоирами. В дверь было видно, как автоматчики короткими саперными лопатками забрасывали землей яму.
Через несколько минут все окончилось. К машине подошел старший и, заглянув внутрь, спросил:
— Ну, как дела?
Ожогин через силу ответил:
— Ничего...
— Сейчас поедем.
— Куда? — поинтересовался Никита Родионович.
— Домой... в тюрьму, — объяснил с улыбкой конвоир.
Двери захлопнули. Загудел мотор, снова закачался кузов.
Никита Родионович лег на скамью, сжал голову руками. Он хотел забыть все, что видел и слышал, сегодня, уйти от страшных мыслей, которые неотвязно преследовали и мучили его.
26
День прошел в тревоге. Еще утром, когда Вагнер поднялся в мезонин, чтобы позвать друзей к завтраку, он заметил отсутствие Ожогина. Удивленный старик вернулся вниз, вышел в сад и позвал Никиту Родионовича. Но никто не откликался. Считая, что Ожогин ушел ненадолго, Вагнер решил подождать. Правда, его огорчало то, что кофе остынет, но без Никиты Родионовича не хотелось садиться за стол.