Тайный код китайского кунфу
Шрифт:
Но именно в это время, когда глубинное осмысление воинских искусств стало чрезвычайно низким, когда культурный уровень военачальников внушал опасения даже высшим чинам в императорской администрации, основную тяжесть духовного сохранения ушу приняли на себя народные мастера.
Народное и армейское ушу: прагматика и «красивость»
Обратим внимание: свое обучение великий мастер У Шу вел в основном у народных мастеров. Их же учениками становились и другие известные воины из аристократии. «Истина» ушу незаметно, но явственно перекочевала в народную среду — среду сильно ритуализированную, мистифицированную, и это позволяло открывать сознание человека высшим небесным силам. Профессиональная воинская среда, мир китайской аристократии постепенно утрачивали возможность воспринимать их импульс. Боевые искусства на этом уровне становились все утонченнее, все изящнее. Они приспосабливались либо для прикладных целей — ведения сражений,
Можно возразить: как же так, ведь XVII–XIX века стали периодом формирования стилей, рождения десятка мастеров? Разве можно говорить о процессе выхолащивания ушу? Прежде всего этот процесс коснулся не всего ушу, а лишь его «официального» уровня — занятий придворной элиты, чиновников, аристократии, солдат. И это, в свою очередь, предопределило усиление школ «истинной традиции» в народе — культура спасала саму себя. Безусловно, мы знаем намного больше имен великих мастеров XVIII–XIX веков, но это лишь потому, что их стали чаще фиксировать в хрониках, и они сами составляли о себе трактаты, подобно Ци Цзигуану, минскому У Шу или цинскому Сунь Лутану. Истинных мастеров более раннего периода мы не знаем, но можем судить о мощи их воздействия на общество лишь по косвенным факторам, например, неугасимости передачи духовного опыта самораскрытия через ушу. Сколько надо было иметь сил, чтобы донести до нас этот импульс, даже не обнародовав своего имени!
Воинская подготовка, разработанная Ци Цзигуаном и его советниками, при всей ее продуманности и тщательности не была исключительной для китайской армии конца эпохи Мин. Несмотря на то, что еще сохранялись ритуально-танцевальные аспекты ушу (даже в армии Ци Цзигуана существовал «танец с палкой»), они постепенно уступали свое место прикладным, «безыскусным», но крайне эффективным приемам. Стилей как таковых в армии не было, и даже систему знаменитого генерала в строгом смысле можно считать лишь блестяще систематизированным методом воинской подготовки. Хотя боевым приемам и приписывалось сакрально-мистическое содержание, а в армии по-прежнему ходили легенды о древних «первооткрывателях» многих видов оружия, ритуальный аспект постепенно формализовывался и тем самым выхолащивался. Именно в таком виде он повлиял на практику боевых искусств в Японии (будзюцу), где метафизический аспект реальности боевых упражнений подспудно предполагается, но уже утрачен и может не ощущаться участниками единой боевой литургии как присутствие иррационального в человеке. Систематизация приемов, происходившая в армии и в кругах имперской элиты, активно подпитывала и народное ушу, которое сохраняло в себе переживание ушу как единственной внутренней реальности мира. В народе ушу становилось не методом тренировки, но способом взаимного сопереживания человека и мистической реальности бытия, их созвучием.
Резкой границы между ушу армейским и ушу народным не было, да и не могло быть. Рекруты черпались из деревенской среды, и новобранцы уже имели опыт обращения с оружием, занятий кулачным боем и участвовали во многих народных боевых праздниках. Происходил своеобразный обмен, бесконечное перетекание аспектов понимания ушу между элитарными кругами и локальной средой через армию. Многие народные мастера в то время стали активно привлекаться в качестве инструкторов для обучения воинов.
В Минскую эпоху это занятие считалось престижным и поднимало человека на качественно иную ступень социальной иерархии. После прихода маньчжуров в Китай, которые не только не отказались от привлечения народных учителей в армию, но в XIX веке резко расширили его, отношение к такому «наставничеству» изменилось. Это было связано, во-первых, в основном с негативным отношением народных масс к маньчжурской администрации. К тому же многие известные бойцы состояли активными членами тайных обществ, противопоставлявших себя не столько Цинам, сколько вообще всему государственному. Особенно такое негативное восприятие должности инструктора в «знаменных войсках» Цинов было распространено в первые сто лет маньчжурского правления, когда от службы отказывались известные на весь Китай мастера, например, учитель искусства оружия У Шу. Позже ассимиляция маньчжуров стала столь сильной, что многие представители высшей администрации писали по-маньчжурски с большими ошибками, многие вообще не знали маньчжурского языка, а маньчжурское влияние отражалось лишь в ряде внешних аспектов: ношении косы, определенном покрое одежды, частично в ритуале. Эти изменения привели к тому, что некоторые народные учителя согласились преподавать в армии, например, известный мастер стиля орла.
Во-вторых, изменение отношения к преподаванию ушу в армии по сравнению с Минской эпохой было связано с трансформацией самого понятия «мастер» (шифу). Оно как бы углубилось, интимизировалось и стало предусматривать исключительно сокровенно-личностную передачу учения. Мастер уже не выходил на широкую аудиторию для демонстрации своего искусства, но преподавал в узком кругу наиболее доверенных учеников. Он служил прежде всего ушу, а не какому-то сословию или слою людей — военным, аристократии, крестьянам или членам тайных обществ. Поэтому в армейские инструкторы шел особый разряд людей — те, кто действительно обучался у известных мастеров, но сам не преемствовал полной школы. Большинство из них были победителями на турнирах по саньда или держали большие «дворы боевых искусств», где их и находили особые посыльные из армии.
Чиновники особо стремились привлечь мастеров ушу к себе на службу, особенно в Цинскую эпоху, когда многие из них принадлежали к тайным обществам и пользовались любовью простого народа. Существует история об известном бойце Хуан Тяньба, который одно время выступал против властей и поклялся отомстить им за смерть своего брата. Однако он поддался на уговоры правителя города Янчжоу и даже получил высокую должность в армии. Он стал личным телохранителем губернатора и в одном из поединков сам убил своих братьев, дабы заслужить расположение правителя. Народ проклял Хуан Тяньба, а его имя стало нарицательным в отношении предателей.
…К этому празднику начинали готовиться за несколько недель. Назывался он обычно «цзохуэй» («ходячее сборище») или «ухуэй» («сборище знатоков ушу»), так как его основными участниками становились местные бойцы и мастера боевых искусств. Этот праздник проводился в виде грандиозного шествия, красочного представления с участием всех жителей деревни, а то и уезда. Естественно, все это предваряли долгая подготовка и даже репетиции, роли тщательно расписывались, по ночам будущие участники шествия отрабатывали групповые приемы с палкой, комплексы цюаньфа, разыгрывали небольшие театрализованные представления по мотивам традиционных историй о «людях могучих и необычайных».
Это было типичное народное представление эпох Мин и Цин, корни которого находились в выступлениях по ушу вашэ, которые давали в XII веке торговцы, дабы привлечь внимание прохожих к своим товарам и завлечь путников в свои постоялые дворы и ресторанчики. Но цзохуэй было намного красочнее, ритуализированнее, имело прекрасно разработанные структуру и программу представления. Более того, практически в каждой крупной деревне был свой отряд, который становился костяком этого «ходячего сборища». Оно устраивалось в дни храмовых праздников в честь местных божеств и оказывалось настолько красочным и зрелищным, что из народной среды перекочевало в разряд придворных праздников, причем устраивалось в столице по нескольку раз в год: с 1 по 15 мая в честь храмового божества Наньдина, с 1 по 7 июня в честь храмового божества реки и главного дракона местнх вод. Естественно, что на этих местных шествиях присутствовали уже не простолюдины, а высокопоставленные чиновники и аристократы, в качестве же участников и зачинателей шествия неизменно приглашались народные мастера из окрестных местностей. Так образовался еще один канал, благодаря которому народное мистифицированно-праздничное ушу влияло на строго прагматизированные боевые искусства имперского уровня.
Как же проводились эти выступления в деревнях? Обратимся к двум источникам — уже известной нам книге Ван Чжая «Иллюстрированное собрание Трех драгоценностей» и хронике «Южный указатель из столицы Северного покоя» (т. е. из современного Пекина).
Участники разделялись на две большие группы. Первая — «актеры» (цзюэсэ), они демонстрировали свое умение в боевых искусствах, цирковых трюках, танцах, вторая — «распорядители» (гуаньли), они несли жертвенные деньги, театральные костюмы, сундуки с кладью, так как «актеры» могли переодеваться прямо на ходу во время представления.
В свою очередь, «актеры» разделялись на несколько отрядов, причем у каждого была строго определенная театрализованная партия. Рано утром, лишь только забрезжит рассвет, первым собирался «Отряд открывающих дорогу», который должен идти впереди всего шествия. Он был небольшим, обычно около пяти человек, но это были самые высокие и могучие мужчины деревни. Их основным оружием был тяжелый металлический трезубец, который они крутили перед собой, идя по главной улице деревни. «Они были подобны извивавшемуся дракону и свирепому тигру, вращая перед собой оружие», — отмечает древний историк. Зрелище усиливалось еще тем, что члены этого отряда раскрашивали предплечья охрой в красный цвет, поэтому мелькание красных полос создавало впечатление «яркого блеска солнца, слепящего глаза». По обеим сторонам улицы выстраивались зрители, приветствовавшие громкими криками своих мастеров и готовые чуть позже присоединиться к празднеству. По воспоминаниям очевидцев, эти выступления были столь многолюдными, что головы людей напоминали бурлящее море, многие залезали на плечи к соседу, чтобы увидеть то, что происходит на площадке.