Шрифт:
«Часто она прерывала чтение и начинала
бранить всех теперешних девушек –
словно перед ней сидела древняя старуха.
И лицо её делалось при этом такое злое, такое злое».
Влас Дорошевич «Очаровательное горе».
Пролог, рассказанный Тохой
– Тоха! Приехал? Надолго?
В полуподвальном помещении дома быта за четыре года, что я отсутствовал
– Годно. Нашёл?
– Нашёл! – ответил я без вызова, устало-недовольно-оскорбительного вида так свойственного обманщикам. В таком деле главное не переиграть. На самом деле что-то среднее: я сидел в парке на лавке, а девчонка, страшненькая такая, плотненькая, самбистка наверное, оставила на лавке айфон…
– И что? Не звонили?
– Нет, - соврал я.
– Брешешь.
– Клянусь – зачем мне чужой айфон.
– Ок. На запчасти. – Дан крутил телефон в руках.
– Айфон новый, Тоха, но старая модель, извини.
– Данёк молниеносно, как счётчик купюр в банке, отсчитал четыре пятихатки.
– Больше не могу, Тох. Даже по дружбе.
– Даже в честь нашей встречи спустя годы? – пафоснул я.
– Не напоминай. Стареем. Четыре года как день, не считая армейских мук. Ты откосил?
– У нас военная кафедра.
– Впервые слышу, что на очно-заочном военная кафедра. – Смотри ты: всё знает, все за мною пристально и ревностно следят, радуются наверное каждому моему неуспеху.
– Ну если тебя это так волнует, я же моложе. В шестнадцать поступил. Вызвали в военкомат, сдал все справки, что очусь, и на третьем курсе справки им отвёз, я учился отлично, мне дали отсрочку.
– Но при чём тут военная кафедра?
– Так это… - я специально помолчал, чтобы помучить и огорошил: - Я в магистратуру поступил!
Телефон исчез с прилавка, Данёк в сердцах бросил его в один из плоских широких ящиков, аккуратно расставленных на стеллаже. Ура! Ура! В голове перестало шуметь, трясучки рук и ног как не бывало. Я услышал приятный глухой звук фена и рокот швейной машинки: справа и слева - ремонт одежды и цирюльня. Избавился от злосчастного телефона и пришёл в себя.
– Стой! Не уходи!
Чёрт! И смыться, сделав вид, что временно оглох из-за внезапной контузии, нельзя – мин и взрывов поблизости не наблюдалось, лишь дед проскрипел по лестнице – дом быта в подвале. Данила принял у деда в ремонт убитый планшет - я стоял, изучал витрину с батарейками, адаптерами, аккумуляторами и прочим цифровым мусором – дежурным набором всех точек ремонта. За четыре года не очень-то всё изменилось, разве что дисков не стало… Заметил краем глаза: Даня мило общается, улыбается. Впервые я видел, что он улыбается людям, не мажорным, а вполне себе поберушечного вида. Когда дед застучал палкой вверх по лестнице, я сказал:
– Ты прям профи стал.
– Зарабатывать хочешь, станешь профи.
– Я бы только к тебе ходил. – Я прикалывался конечно. Уж я-то хорошо знал Данька и его жизненные ориентиры. Когда о чём-то постоянно думаешь, другое не замечаешь, Дан всегда думал о железках.
– Знаешь, Тоха… - Данёк снова зыркнул, он и раньше всегда взвешивал слова, не трепался по пустякам, но мы четыре года не виделись, я по себе знаю, как иногда невыносимо хочется поделиться, тем более с тем, с кем дружил с пелёнок. – Знаешь, Антонтий… Пока летом был прОдых, читал тут, в смысле в сети. И знаешь, умные мысли люди пишут. Ну что толку бодаться и показывать, что ты крут, а они – дно? Себя потешить, вот я какой! Человек пришёл ремонтировать. У челика внучок доиграл планшет. Сложно что ли вежливо поговорить? Сначала, рил, тяжко давалось. Но втянулся. Главное, Тоха, начать. Это даже как-то называется. То ли визуализация, то ли…
– Лицо фирмы? Технологии продаж? Профессиональная подготовка? Заряжение эмоциями?
– Заряжение эмоциями? Надо запомнить. Откуда дровишки? – то есть: откуда я знаю.
Я молчал. Не хотел говорить о себе. Я понимал: надо валить.
– Теперь пока не вспомню, не успокоюсь, - Данёк копался в телефоне. Вот в закладках. Ща скажу. Это… Правило ровного отношения…
– Отл,—продолжил я «светский разговор».
– Но тогда скажи: а если дебил приходит или бабка скандальная?
– Я тоже дебила включаю. Милого улыбчивого дебила, няшку.
– А если оскорбляет, угрожает жалобами?
– Антон! Веришь: руки целую, на коленях ползаю.
– Он противно хихикал, по другому не умел, у великого писателя написано, что это от плохого характера. Данёк в бешенстве опасен, не завидую тем, кто его выведет.
Даня опомнился на полухике, вылупился и спросил:
– А ты чё, Тох, - тоже за прилавком?
Я молчал, стал укладывать деньги в сумку-пояс. Сумка у меня годная, купил вместе со скейтом по совету продавца.
– Ну ты чё, Тон! Чё случилось-то, колись!
– Да. Я тоже за прилавком. – спокойный безразличный тон.
– Но с учёбой то совмещаешь?
– Надеюсь получится. Пока испытательный срок прошёл.
– Всё-таки жалко, что я учёбу профукал.
– Ничё ты не профукал. Двадцать два года – жизнь только начинается.
– Нет, Тоха. Время упущено, да и лениво. Я – не ты. Слышал? Староверов из школы свалил.
Староверов – это наш директор школы.
Я выразил недоумение. Пожал руку на прощание через прилавок. Срочно валить, чтобы не выдать себя.
– Да стой ты, Антон!
– Я пойду, Дан, пойду я. В другой раз зайду. У тебя клиент.
Из парикмахерской вышла полная дама с идеальной причёской как у Гоголя цвета «мой папа летал с Икаром», и сделала шаг в сторону ремонта, а не лестницы.
– Антоний! – кричал Дан мне в спину, напрочь забыв о ровном отношении к покупателю. – Из бесед ты удаляешься, сообщения не читаешь, на стене не пишешь, сториз не выкладываешь…
Антоний – это я. Но редко кто меня так зовёт. Я родился в день святого Антония. Бывают имена и похуже. А так Антоном все кличут и Тохой - что мне не нравится. Тоха – простецки как-то, лубок, но привык