Тайный покупатель
Шрифт:
– Я никогда не выкладывал сториз, Данис! Никогда!
– Я вспомнил! – хлопнул себя Дан по лбу. – Вспомнил! Это называется клиентоориентированность.
– Ну да. Уважительная реакция на собеседника. – Я взбесился, что забыл главный термин продаж, написанный во всех вакансиях.
Что за чёртова крутая лестница! Недолго навернуться. Как слепые бабки и дедки ходят сюда?
И вот я на улице. Пасмурное первое сентября. Первое в этом году перенесли на третье. Из-за субботы. И я приехал навестить маму в городе и бабушку в посёлке. Я не иду сегодня никуда, а может быть иду вникуда. Вчера закидали сообщениями: ты придёшь вечером в кафе? Староверов устраивает праздник в память о… Нет! Я не приду.
Часть первая, рассказанная Тохой
Глава первая
От крючков к уставу
С первых уроков чистописания я обратил на себя внимание: «Ах, ах, дети, берите пример с Антона Червякова! Он так аккуратно выполняет задания по «письму»!» По паспорту я Антоний, но учителя стеснялись так говорить.
До школы я не блистал умом, однако был самостоятельный. Мама работала, да и сейчас работает преподом в художественном колледже, ведёт спецкурс по шрифтовым композициям, черчение у неё основная специализация, а шрифты – в нагрузку, но черчение в колледже гнилое, художники его не секут, мама даёт им самый примитив, они даже архитектурный шрифт не тянут, как курицы лапой. В приёмке, в приёмной комиссии, мама каждое лето, там же рисуют при поступлении, называется «внутренние испытания». Мама обожает свой родной мирошевский посёлок, школу поселковую, кирпичную, красную, но выбирается редко, а я всё детство с бабушкой и дедушкой жил летом, и мне не очень у них нравилось, скучно. Отцом записан у меня в свидетельстве о рождении дедушка. Про прошлое, про отца и про себя, мама ничего и никогда не рассказывала. Но двушка, в которой мы живём – мой настоящий отец маме эту квартиру подарил и на работу устроил тоже он; о нём я никогда у мамы не спрашивал, на вопросы любопытствующих персон отвечал - «у него другая семья», мама научила так отвечать. Я знаю одно: отец всегда помогал нам деньгами, какая-то связь у мамы с ним была, жили мы не бедно.
Так вот: с рождения я был самостоятельный, с двух лет клал грязное в стиралку, с трёх сам выбирал, во что нужно одеться по погоде, с пяти мыл посуду, стоя на табуретке-приступочке, с шести лет мог подогреть себе еду. Дома сидел один, но мама конечно же звонила. В пять лет со мной случился казус. Я решил остановить время. Снял со стены часы в прихожей, затем часы с холодильника. Везде мне приходилось таскать стул и вставать на него, а кое-где на стул ещё приступочку ставить. Хорошо, что не грохнулся, приходилось-то тянуться. Вынул батарейки из часов, будильник у мамы на тумбочке стоял, он тикал как ненормальный, а батарейка круглая и плоская, мини-диск для лилипутских сорев по метанию диска – тоже вынул. Ещё из пультов от телевизора и магнитолы вынул батарейки, отключил мобильник. Пульты, часы и будильник застегнул в сумку, и сел такой довольный на ковёр посреди комнаты. Время не существует. Я в том временном месте, где перестали тикать часы… Такой радости, торжества, чувства победителя я не испытывал больше никогда. Ну тупой был. Дурил я так редко. Обыкновенно же от нечего делать листал мамины книги, просто смотрел буковки – в мыслях не было перерисовывать, просто смотрел. Мне было хорошо дома. Мама после работы часто читала мне сказки. Я и сам потихоньку учился читать по азбуке Льва Толстого. В детстве я думал, что эту азбуку написал волшебный лев Аслан из «Хроник Нарнии». Вот такая у меня была путаница в голове до школы. Да я сказки и нелюбил, мне больше нравились истории из жизни, про филипка или огородников. Я не чувствовал себя одиноким, со мной были истории из книг, их герои. Помню, слово «дети» очень долго мне не давалось, не мог его прочесть. А спросить некого – мамы нет дома. То есть, я ревел часа два, и даже выл и кусал диван от злости – буквы-то знакомые, но не читается, а потом вдруг понял, что «д» надо читать мягко, и успокоился.
В школе произошёл, что называется скачок. Задания, которые я выполнял, казались лёгкими. Ну конечно: когда самостоятельно научился читать «дети», то всё остальное ерунда. Я скучал в первом классе, по всем предметам я был лучший, и даже по физре пятым. В конце первого триместра, когда многие пыхтят над наклоном и элементами соединения, мне, шестилетнему, по требованию учительницы, с одобрения завуча и с разрешения директора, позволили перейти во второй класс. Там я писал в тетрадях в обычную линейку. У меня и в новом классе оказался лучший почерк. С пятого класса я стал пробовать разные стили, лигатуры, виньетки и вензеля – их я находил в книгах, в текстовых программах у мамы на компе, а с шестого я стал учиться писать буквицы древнерусского алфавита и вязь, кириллическое письмо. Для этого мне приходилось идти в библиотеку - сидел в читальном зале. Все девчонки просили, чтобы я в их блокнотиках написал вязью приблизительно следующие строки: «Люби меня как я тебя, и будем мы с тобой друзья», «Мой секрет всегда со мной, его узнаешь в выходной», «Вселенная – навсегда, я - на короткое время», «Предательство не повод для крыши», «Я умиляюсь, и ты не умирай», «Извинения не нужны, если в тебе душа сатаны» - много всякой ерунды писал именно вязью, без наклона и разной высоты в одном слове. Девчонки они какие-то странные. Сами злые, а дневники их почитаешь, прям такие все приятные светлые няшки, «тёмные силы добра» - как хотите так и понимайте этот перл. Рисунки, фразы… В беседах столько грязи на друг друга вывалят. После сплетен пролистают ленту, начитаются псевдо-изречений, и стащат фразочку в скетчбук. Сфоткают страницу, мною написанную, и выкладывают на стене.
С пятого класса меня стала хвалить по литре учительница. Сочинения там, стиль. А с седьмого у нас директор стал вести. Староверов Леонид Львович. Он появился как-то резко, вдруг первого сентября – новый директор. Он был лыс, высок, ему дали кличку «противогаз» - нос шнобель, глаза навыкате, губы шлёпают – всё фактурное и вперёд, как у противогаза. Он всех завуалированно унижал. Никто ж почти ничего не читает по программе, все завёрнуты на другом: английский, икт, матан. Но директор заставлял. Мне, честно, было тоскливо многие книги читать, но я читал, я его боялся. Он меня в пример ставить стал. И почерк, и содержание, и грамотность – всё у меня было прекрасно. Когда Староверов в школе только появился, дал нам зверский диктант, и, выдавая работы, велел мне выйти к доске и выписать орфограммы и пунктуацию - доски не хватило. После этого он поинтересовался все ли всё поняли при разборе и быстро стёр мною написанное, а мою тетрадь как-то испуганно, по-воровски, сунул в сумку. После урока он попросил остаться и сказал, что диктант заберёт навсегда, такой почерк – это карьера. Я кивнул: ну да, почерк норм, даже отл. «А толку? – сказал я.
– Кому это надо теперь? Ни-ко-му. Когда-то я грамоты всей школе подписывал». (Если принтер грамоты печатал, буквы все осыпались со временем. А я писал линером. Помогал, в общем, секретарю. А потом грамоты стали на цветном принтере печатать с шаблона, именные, ничего запонять не надо.) «А ты приходи ко мне на факультатив, - предложил он, - это очень важно, что ты так пишешь, понимаешь? И посмотрел на меня так, что я понял: мы с ним подружимся.
Наш злобный словесник очень любил Русь, историю до крещения Руси и просил меня иногда старым русским шрифтом тексты писать – к неделе русского языка или ко дню славянской письменности и культуры. Это была глаголица. Были шрифты и незнакомые… Оригинальные, чаще латинскими графемами, Староверов говорил, что это сканы из европейских библиотек. Он каждый год ездил в Европу, но это он сообщил только мне. Впервые попробовал я под его руководством устав, полусутав и скоропись! Зачем, недоумевал я, мне несложно конечно, но зачем мне канон родом из греческого. То есть Русь-то Староверов любил, но – как продолжателей традиций. Староверов производил впечатление очень обеспеченного человека, одевался неброско, но костюм дорогой, в дорогих вещах всегда какая-нибудь фишка, петелька дополнительная, подкладка белая. Он скрывал, что богат, но по реакции его знакомых, всё духовного сословия, видел, что он в фаворе. В нашем Мирошеве памятники архитектуры, древний кремль, церкви и в пригороде монастыри действующие - туризм процветает. К Староверову в кремле относились с ещё большим почтением. Он вообще ни разу не верующий. Даже не крестится для приличия, когда к святым книгам смотритель нас подводит, и в церкви никогда не крестился, вообще морщился и, когда выходили с ним в притвор, всегда повторял с презрением еле слышно: «церковщина». Люди в чёрных рясах прям юлили перед Староверовым. Он никогда не подавал нигде нищим, но с церковниками на должностях у него были дела. Староверов выпрашивал у них летописи посмотреть, «чтобы отрок глянул» - и указывая на меня. Они не давали ни в какую, блеяли что-то, оправдывались. В церквах свой мир, объяснял Староверов, там в летописях жестокости много, наказаний, может пытки какие в миниатюрах, вот и не дают. Я смеялся насчёт пыток. Я восхищался миниатюрами и заставками, но это всё художества, это не для меня, мне нравился шрифт, понимаете? Староверов иногда сокрушался, что я не воцерквлён. Я не смел ему заметить, что и он-то церковников поносит на чём свет стоит. Но Староверов всё прекрасно понял по моему молчанию и впервые сказал, что зря я с таким норовом, характер по жизни только мешает, а христианство оно для спасения души. Переписчик с утра помолится, выпьет воды, нарежет перья, разбавит чернила, подготовит пергамен… и год книгу переписывает, и не жужжит. Я удивился, и сказал, что я переписчиком не собираюсь быть и сидеть в келье, тем более на воде; сейчас время цифровое вообще-то, если он вдруг запамятовал, если затмение на него нашло; я на самом деле очень покладистый, мама на меня не нарадуется. «А отец?» - поинтересовался директор. «У отца другая семья, я его не знаю», - ответил я.
Я ужасно привязался к Староверову. Оказалось, что директор знал меня заочно. Я участвовал в школьных и районных олимпиадах в пятом и в шестом классах. Случайно это получилось; обязательно надо было записаться на проектную деятельность, я и сделал проекты по шрифтам и заставкам. Участвовал в областных олимпиадах, но на регион не проходил. А Староверов прочитывал все работы по литре и русскому, начиная с областных, жюрил на регионе. Он обязал меня участвовать в восьмом классе в олимпиаде. Думаю, он подмухлевал с жюри на регионе, он со всеми может договориться, а может действительно проект был такой сильный. Я победил, и Староверов перед моим отъездом на заключительный очный всероссийский тур вручил подарок перед всем классом – ручку с золотым пером. Не ручка, господа присяжные, а золото просто. Сама пишет! То есть, он проявил ко мне почти отеческую заботу. Староверов… Я книжку о происхождении фамилий читал. В древности давали фамилии по прозвищам (внешности, профессиям, характеру, жизненному кредо) или по названию деревень и местности. Значит, предки у него должны были быть староверами… Ручку Староверов подарил с такими словами:
– Ты, Антоний, самородок. Мы всей школой на тебя надеемся. – То есть на похвалы он не скупился. Он меня ставил в неловкое положение, редко когда он выказывал такое воодушевление и одобрение. Многие стали считать меня подлизой.
Староверов конечно же сглазил. Ну какой я самородок. Просто пишу красиво. Интересуюсь шрифтами, ну и читаю конечно же. Моя работа с презентацией вошла в десять и была выложена на сайте олимпиад на главной странице, много просмотров. Спасибо Даньку помог сделать трейлер – так бы я в десятку ни за что не вошёл. Всероссийская - дело чести для города, для школы – так Староверов говорил. До него учительница за счёт моих олимпиад категорию повышала, но у Староверова и так была высшая. Сложилось такое впечатление, что он для меня всё же старался, а не для какой-то там чести Мирошева. Если бы я оказался в призах, то имел бы право пройти без конкурса куда-нибудь на филологию. Но не срослось, увы. Поездка понравилась. Жили бесплатно три дня и две ночи, кормили, в театр сводили в Мариинский, и ещё в другой театр, на «Ревизора» очень странного, текст порезали – свой добавили. Но зрителям зашло, они пьесу и не читали, вообще люди сейчас не читают, тем более пьесы, даже если они в программе, я это давно заметил. Когда сдавал ЕГЭ, когда распечатали задания, двое девушек сразу побежали к врачу, чтобы в дополнительный день сдать, а одна шлёпнулась в обморок и её увезли по «скорой», а всё потому, что на экзамене «На дне» Горького присутствовало. Ну кто её читал, пьесу эту? Да никто - думали, пронесёт. Все мучили «Тихий Дон» – слух шёл, что «Тихий Дон» обязательно будет в том году, а он Сибири попался. Так вот. Всероссийская олимпиада. Ещё экскурсия обзорная по городу. Все были ужасно умные, все, кроме меня в очёчках - просто до противности; мой сосед по номеру такой ботанский чел, боялся опоздать - на завтрак, на автобус, на защиту, поэтому везде мы с ним приходили первые и всех ждали. Защищали мы исследовательские работы в школе, которая больше походила на дворец, а не на школу. Здание огромное, потолки высокие, лестницы и колонны, лепнина повсюду. Везде бюсты расставлены и скульптуры… А комиссия, ребя, это вам не на отборочном этапе или на области – не дундуки сидят, к каждой точке придирались, а валили по теме – ужас просто, еле выкрутился, никому не посоветую секции по искусству, там жюристы - шизоиды, старые калоши, тухлые перечницы и перечники, книжные черви, откуда они так глубоко знали столько тем и направлений, спрашивали меня даже о клинописи, совсем рехнулись, я ничего не знал, мне вот честно плевать на шумеров и Персию, это к моей работе совсем не относится, но они считали по другому. Единственное, что им всем понравилось сразу, с первого слайда – так это моя фамилия. Будь у меня фамилия какая-нибудь другая, вряд ли стал дипломантом. Все такие: О! Червяков! Типа, клёво. Типа книжный червь. И тему-то какую выбрал – вывески и плакаты конца 19 века, элементы графем, лигатура, вязи, устава, полуустава и скорописи. О! Круто! Оригинальная тема.
Когда вернулся, с трагической миной поплёлся к директору – благодарить за поездку. Староверов находился в праздничном настроении, хотя Сретение было только назавтра, а мой дэ рэ полсезавтра, он сказал, что я понравился комиссии, и успокоил: проиграть сильным – не позорно, тем более, что челик, который победил, не только пиьсменный анализ какой-то проблемы сделал, а сам иллюстрации рисовал – то есть ещё талант художника. Староверов сказал, я всё равно самородок, просто каллиграфия хоть и используется в современном обществе, но, увы, не ценится, как талант графика или живописца. Я ответил, что с графикой и у меня норм. А он такой: откуда ты это знаешь? Ты уверен? Естественно, отвечаю, уверен, мама так сказала, а она сечёт. Староверов пошевелил губами – вообще его лицо – это что-то странное, он как маски менял, просто мимика такая. Особенно ему удавалась маска презрения, когда он на уроке всех гнобил. Выпятит вперёд губы, всё лицо как-то сразу осунется, опустится – типа: я вами недоволен, вы все уроды, дайте мне материал вам дать и не заниматься посторонними делами в унисон. Староверов плавно закруглился про графику и подвёл: пора думать, куда поступать. И так мне исподволь намекает – можно пробовать в полиграфию, в дизайн. Я киваю: угу, у мамы спрошу, она же в этой отрасли. А он: в Москву ехать надо, а не в мамин, прости господи, колледж. Я вновь: угу, я в мамин и не собирался, там художники. А он: и тебе придётся учиться рисовать, без этого нигде не возьмут. А я тут не угукаю больше, надоело мне угукать и говорю: не хочу учиться рисовать. А Староверов мне: ты самородок, у тебя рисование получится, раз графика получется. Угу, самородок. Я поверил. Во дурак был. Сейчас я знаю: чтобы чела уничтожить, надо его захвалить. И меня захвалили. Я повёлся, как лошок. А что такое школа? Это маленький мирок. Все внутри здания что-то строят из себя, самоутверждаются. А зря. Школа рано или поздно закончится, и шансы утвердиться по жизни, а не в маленьком мирке, могут быть вполне себе норм как раз у отстойных. Это я к тем челикам обращаюсь, которые прыгать с крыш раздумывают: родители не понимают, сверстники обижают и предают, и порог по ЕГЭ не пройден, и так далее. Забейте! Просто советую в школу пореже ходить, но уроки не запускать, конечно.
Весь такой великолепный я пошёл на курсы по рисованию, они в мамином колледже были. И ходил два года, до последнего класса, то есть. Уверен: на курсы отец подкинул денег. Мамины-то зарплату мы всю проедали и пронашивали. И тут оказалось, что у меня нет способностей – я не чувствую цвет – сказал мне педагог по живописи, бородатый дядька со слезящимися глазами, а рисунок у меня «сухой» - так выразилась педагог по рисунку, старая тощая бабуля с удивительным именем Альбина, она маму очень любила, но бабулям, вообще возрастным, терять нечего, вот они и режут правду-матку. Ещё занимались композицией. Композиция у меня шла норм, это графичные такие работы, я вставлял в работы элементы шрифтов. То есть, графика у меня была на уровне, особенно прикладная и абстрактная – как раз то, что надо для компьютерного дизайн-макета. Нет, чтобы бросить эти чёртовы курсы, я же неважно рисовал. Но занимались и те, кто рисовал намного хуже меня. И я подумал: они тоже на что-то надеются. Правда, все почти шли в этот самый колледж, конкурс там приличный. Ещё почему остался: я как-то на курсах сразу прижился, ко мне хорошо относились. Может, потому что я мамин сын, ну и занимался добросовестно. То есть реально и в школе, и тут ко мне сразу относились хорошо. Это было удивительно всегда для меня, потому что я часто видел, как людей обижают например в нашей школе, и, главное, непонятно почему сразу начинали хорошо относиться ко мне. Я видел, как многих сразу, вот, бесит человек. А я всегда производил отличное, а иногда блестящее впечатление, на некоторых девочек так вообще - неизгладимое. В школе авторитет я порастерял. В началке я одним из лучших был и все со мной хотели затимиться, хоть я тбыл младше, а к 11 классу совсем всё не то стало. Какой-то я был, знаете, одиночка. Может, потому, что Староверов со мной хорошо, а других принижал и высмеивал - всех это настораживало, кроме Данька. Дан мой талант по шрифтам всегда ценил. Данёк радовался, когда я на Олимпиаде в десятку вошёл, а не хэйтил и не напоминал: это, мол, моя презентация, мой трейлер, я тебе помог, ты мне обязан. Он искренне радовался. Ему было наплевать, кому достались лавры, я его дружбу всегда ценил. И родня Данька довольна была, что он со мной общается. С остальными в школе я общался ровно, я в классе ещё старостой был. Но не в этом дело. Все привыкли, что я с учителями договариваюсь, с директором, что всех организую. Ну там в группы инфу кидаю, рассылками занимаюсь, тексты для сайта школы пишу.