Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи
Шрифт:
Когда мой визит в Драгоценному подошел к концу, омце повел меня посмотреть на Тхупдена Одена, маленького живого бодхисатву. Напротив монастыря было еще одно небольшое здание, где жил мальчик, его наставник и ученики. Меня принял крупный, моложавый лама, похожий на китайца, который энергично жевал бетель. Из-за бетеля весь рот у него был красный, как будто кровоточил. Этот порок, на следствия которого так страшно смотреть, хотя они совершенно безобидны, быстро распространяется среди тибетцев, живущих у караванного пути из Индии в Лхасу. Крупный лама любезно пригласил меня выпить чаю у него комнате. Это была очень приятная комната, настоящее святилище
Вдоль стены лежали большие квадратные подушки (ден) толщиной двадцать с лишним сантиметров, которые тибетцы используют вместо стульев. Может быть, лама спал на них ночью. Днем он сидел на них, скрестив ноги. В конце комнаты около окна было его рабочее место – маленький, низенький квадратный стол с уймой книг и бумаг, чернильницей и перьями. Тибетские книги длинные и узкие и отпечатаны вручную.
Страницы переплетены между двумя деревянными досками и обернуты в кусок ткани. Гораздо больше книг было свалено на другом столе в углу. Еще там был небольшой алтарь с приношениями из риса и масла. На стенах висело несколько картин на ткани, из которых одна была очень красивая: ужасная форма Палдена Лхамо, нарисованного золотом на черном фоне. Это был великолепный шедевр дьявольской метафизики, выраженной в символах.
Поговорив с ламой, я сразу же обнаружил, что он человек ученый, настоящий кладезь информации. Жалко, что мне пришлось уйти слишком рано. Комната у него тоже была замечательная. В ней чувствовалась безмятежная, оторванная от жизни атмосфера, характерная для комнат тех людей, которые живут ради знания и учения. Она напомнила мне о похожих комнатах, которые я видел в других частях света; о комнате Джордже» Пасквали, греческого ученого, «берлоге» в Лунгарно, во Флоренции, и о маленьком доме Хиромити Такеды в Киото. Хиромити было двадцать четыре года, он окончил университет с дипломом по философии и работал там ассистентом. Он лишь недавно женился и жил вместе с женой Намико в двух комнатах. Одна из них была до потолка забита книгами, и книги начали вторгаться и в другую; только крохотная кухня была еще свободна от них. Я проводил целые дни с Хиромити, разговаривая обо всем, что ни есть под солнцем, на смеси японского, французского и немецкого. Мы решили вместе написать биографию Леонардо да Винчи для японцев. Потом началась война.
Диктаторы, которые считают, что такие неряшливые комнаты, набитые книгами и бумагами, являются рассадниками самых худших преступлений против их тирании, совершенно правы. Именно в таких местах зарождаются первые ростки новых идей, которые через книги устанавливают контакты и симпатии за тесными границами стран. Тот, кто тихо жил среди своих книг, часто выходит из четырех стен своего кабинета с большей внутренней силой, чем тот, кто всю молодость кричал на рынке; и именно в таких местах человек, пожалуй, лучше всего осознает всеобщую людскую солидарность, даже если они принадлежат к далеким друг от друга цивилизациям.
– Кушонг, может, пойдем посмотрим на маленького Драгоценного?
Мы молча пошли через комнаты. Ребенка не предупредили (или, может быть, все это было заранее тщательно подготовлено?).
Мы нашли его в квадратной комнате без мебели, но со множеством золотых украшений. Он сидел на подушке перед крошечным резным столиком, раскрашенным в разные цвета, и читал древнюю книгу с большими страницами. Это был худенький мальчик хрупкого сложения, бледный, некрасивый, скорее печальный, одетый в простой красно-коричневый халат монаха. Не знаю почему, но мне стало его бесконечно жалко.
– Ему едва исполнилось девять, – сказал лама, когда мы снова спустились, – но он уже очень учен. Он определенно знает больше меня, хотя я его наставник, и больше многих монахов, которые провели всю жизнь в учении. Вам не кажется, что это еще одно доказательство, что он Драгоценный Тхупден Оден, который снова вернулся к нам?
В улыбке гуманиста и толкователя писаний была едва заметная ирония, и его сходство с классическим типом китайского ученого еще явственнее бросалось в глаза.
– Осторожно, лестница крутая, – продолжил он.
По правде говоря, я на миг перестал смотреть под ноги, потому что хотел посмотреть ему в глаза.
Мы снова спустились во двор. Странный шум донесся до моих ушей, что-то вроде скрипа и скрежета колеса на старой мельнице. При каждом повороте звенел колокольчик под ритм вздохов и стонов древесины. Я пошел к небольшой часовне в углу двора, вошел и увидел, что звук идет от большого деревянного барабана не меньше трех метров высотой и, видимо, очень тяжелого, который поворачивала бедная слепая старуха, сидя на земле и ритмично дергая за две веревки.
Вышел омце и присоединился к нам. Он сказал мне, что в барабане содержится написанная много миллионов раз мантра (магическая молитва).
– Это мантра Дордже Семпа, – сказал он. – Слова такие: «Ома сва сато хум». Что это значит? Точно никто не знает, но повторять ее полезно. Каждый раз, когда поворачивается барабан, она как бы повторяется бесчисленное количество раз. Она приносит добро, а старуха зарабатывает себе ужин на кухне, ха-ха-ха! Устала, бабуля?… Ничего, справляется… Трапы накормят тебя ужином, бабуля!
Своими огромными костлявыми руками омце дважды энергично толкнул барабан, который ненадолго закрутился быстрее. Старая женщина отодвинулась назад, выпрямив спину. Она улыбнулась в пустоту, как делают слепые.
Мой визит в гомпу Кагьюр случайно совпал с одним из больших буддийских праздников. В главном храме на первом этаже я увидел учеников (цун-чунг), которые в два ряда по-турецки сидели на своих высоких подушках. В концах каждого ряда стояло по ламе, один с барабаном, другой с трубой; там был даже староста (учо), чтобы руководить хоровым пением и чтением. Все было очень строго и торжественно. Совершенно отсутствовало небрежное, невнимательное чтение, которое часто можно наблюдать в других монастырях: сразу же чувствовалось присутствие омце. Как только он появился, юноши стали вести себя образцово.
Омце медленно ходил взад-вперед по храму, держа большие руки за спиной. Я вдруг вновь пережил страх, который внушал мне и моим товарищам, когда мы были флорентийскими мальчишками, некий Новелли по прозвищу Винодел, имевший некоторое сходство со святым отцом из ученого ордена. Бедные ребята, отнятые у матерей и вынужденные притворяться чудотворцами среди жутких символов и дьявольских масляных миниатюр! Я долго стоял и смотрел на них, как будто сам был одним из них.
Ритмичное чтение продолжалось. Староста низким звучным голосом произносил несколько фраз, остальные произносили ответ. В отдельные моменты могло показаться, что ты в католической церкви. Потом совершенно неожиданно лама протрубил в гьялинг (серебряную трубу), а один из учащихся подул в канглинг (трубу, сделанную из бедренной кости шестнадцатилетней девственницы), и вселенная распалась на тысячу осколков в самом безумном диссонансе.