Тайный враг
Шрифт:
Снова бешеная скачка. Теперь пылающий топор пытается подрубить ноги лошади, но та прыгает словно беря высокий барьер, а меч Федора дотягивается самым кончиком до шлема Чернобога. С противным скрежетом, оставляя на божественном металле искрящуюся, полыхающую молниями рубленую полосу, оружие, отброшенное чудовищной силой, вылетает из руки и кувыркнувшись в воздухе, врезается во вражеский строй, отрубив одному из воинов голову, а второму воткнувшись в грудь.
Федор резко разворачивает лошадь, и на всем скаку, подхватывает с земли, свесившись, как учил Яробуд, держась
Не останавливаясь, сделав вновь головокружительный разворот, сверкающий красными глазами гнева, стеклянный наконечник, тут же полетел нацеленный твердой рукой богатыря, во вражеский строй.
Треск ломающихся щитов, копий и костей, кровавые брызги из разлетающихся от таранного удара враги. Строй прорван. В брешь уже влетает, орущий черным провалом рта с белоснежными зубами на красном от крови лице, Бер, он размахивает мечем как оглоблей, и вселяет ужас. Славно потрудилась бабка Ягира, быстро поставила парня в строй.
Следом молчаливый, сосредоточенный Вул. Точными, расчетливыми движениями, словно швея булавкой, он поражает противника, а у него на плече сидит шишок, и что-то орет, то ли подбадривая друга, то ли оскорбляя противника, в стоящем гвалте голосов не разобрать. Вот и он не выдерживает, рыбкой прыгает в гущу сражения. Нет, это уже не сражение. Это бойня. Воины князя идут как мясники, вырезая все, что шевелится, и не берут пленных. Недостоин жизни тот, кто убивал детей, насиловал жен и издевался над стариками. Даже смерть не смоет позор с их поганой души.
Когда солнце склонилось к закату, показав на прощание, довольную одержанной победой, улыбку Ярила, все было закончено. Трупы свалены кровавой, смердящей кучей, в иссохшее русло реки Смородины, сделав ее точной копией сестры близняшки из царства мертвых.
Свои павшие воины, после тризны были уложены на погребальный костер, и ожидали ритуала. Чащун, Ягира и Щербатый, занимались ранами, промывая, бинтуя, поя отварами, вправляя кости, нуждающихся в исцелении. Пришло время радости и скорби.
***
– Владыка наш, Боже всезнающий — Перуне! Славу тебе пою во время радости и печали. О Тебе помню, потому что Ты податель мудрости, богатства и оберег душам нашим на пути в Мир Иной. Отче над Богами темными-таемными, обрати взгляд свой на душу Внуков Даждьбожьих. Пусть дух их наберется силы в Нави, Душа очистится от скверны и поднимется в Явь. Здесь же мы встретим родича нашего песнями и славами. Тебя, Боже, Перуне, почитая. Сколько звездам сиять в Диве ночном, сколько Солнцу светить во Сварге Синей, столько и Внукам Даждьбожьим славить и выполнять завещания Твои, Владыка наш. Прими души воинов в царствие твое, Морена. Слава Роду.
Чащун, Ягира и Щербатый, пропели молитву синхронно, словно всю жизнь это делали вместе. На последних словах, разверзлись небеса, и прямо из звездного, ночного неба, полыхнула тройная молния. Погребальный костер вспыхнул, мгновенно, сразу и весь, ярким пламенем божественного огня, осветив усталые, и угрюмые лица,
Глава 1 °Cпокойный день
Теплый, утренний ветер гладил кожу, пробегая по лицу дуновением нежных губ так же, как когда-то давно, в другой жизни, мама проводила по волосам ласковой ладонью, взъерошивая непослушные волосы, и шептала на ушко: «Вставай сынок».
Сквозь сомкнутые веки, красными прожилками кровеносных сосудов будило солнце. Требовательно гладило солнечными лучиками щеки, лоб, брови, и губы, которые сами-собой, непроизвольно, растягивались в блаженной улыбке.
Где-то, совсем рядом, шум собирающегося в путь войска. Всхрапывание недовольных лошадей, смех и незлобные переругивания ратников. Привычная суета, ставшая обыденностью в жизни нашего героя. Он давно не спал, но вставать не было никакого желания. Совершенно не хотелось возвращаться из блаженной неги в суровый мир.
Не надо его за это строго судить. Он такой же человек, как и мы все. У вас разве так не бывает? Особенно когда знаешь, что предстоит трудный день, а тут, в мягкой кровати, под одеялом, так хорошо. Ну хоть чуть-чуть, ну самую малость, совсем немного, задержать этот коротенький миг блаженного счастья. Все потом, а сейчас просто насладится последней беспечной секундой.
— Долго ты еще собираешься притворяться и изображать из себя тупое полено. — Противный голос шишка оборвал последние минуты отдыха, противным, писклявым скрежетом прозвучав прямо в правое ухо. — Вставай, увалень.
Федогран лениво потянулся и не поднимаясь открыл глаза. Прямо перед ним, на фоне голубого утреннего неба с медленно проплывающими, подернутыми солнечными лучами облаками, покачивалась на ветру ветка ели, а там, высоко — высоко, в розовой дымке восхода, купалась ласточка, наполняя душу сентиментальной грустью. Вставать не хотелось совсем.
— Ответь мне на один вопрос шишок. — Не поворачивая головы, спросил Федор и зевнул, прикрыв ладонью рот.
— Давай, спрашивай. — Обрадовался та возможности поболтать, и запрыгнул парню на грудь. — Только быстро. Там медведь с Вулом ждут. Кулеш тебе оставили. Остынет. Его холодным есть, словно покойника обгладывать.
— Тьфу. Ты как скажешь — что, так тошнить начинает. — Брезгливо передернул плечами парень. — Все желание разговаривать пропало. — Он смахнул Ильку на землю, и прыжком встал на ноги. — А эти что, еще не улетели. — Кивнул он в сторону тридцати трех клубящихся облачков душ, в виде человеческих силуэтов, зависших невысоко в небе.
— Куда им лететь-то? Морена их к себе не возьмет, грехов на них много. Предков с богами эти душегубы предали, да и крови на них, невинной столько, что век не отмыться. Тут одним подвигом не отделаешься, тут послужить надо честно, и долго. Вот боги и решают, как с ними поступить. Вон видишь тучка там в далеке. — Он махнул себе за спину рукой. — Там светлые собрались. Спорят так, что искры сыплются. Чего спросить-то хотел?