Тайпи. Ому (сборник)
Шрифт:
Вскоре мы побросали корзины, заявив, что больше выдержать не можем. Но наши хозяева, решившие заставить нас работать и молча взывая к нашей совести, сделали вид, что ничего не заметили, и поплелись дальше. Это было все равно что сказать: «Видите, ребята, вы живете у нас на всем готовом уже три дня; вчера вы ничего не делали, только ели; стойте теперь и смотрите, как мы работаем, если вы на это способны».
Волей-неволей пришлось снова взяться за дело. Однако, несмотря на все старания, мы отставали от Зика и Коротышки, которые, тяжело дыша и обливаясь потом, ходили
Задыхаясь под тяжестью корзины, я все же не мог удержаться от смеха, глядя на доктора. Его длинная шея была вытянута вперед, руки сплетены за спиной, чтобы образовать опору для корзины, а ноги то и дело подгибались, словно коленные суставы соскакивали.
– Хватит! Больше не понесу! – воскликнул он, высыпая принесенный картофель в шлюпку, где американец как раз в это время разравнивал наваленную кучу.
– Вот что, – живо сказал Зик, – пожалуй, вам с Полем лучше попробовать бочечное приспособление. Пошли, я научу вас.
Он вылез на берег и поспешил к дому, предложив мне и доктору пойти с ним.
Теряясь в догадках, что это за приспособление, и подозревая неладное, мы поковыляли за янки. Подойдя к дому, мы увидели приготовленное им подобие носилок. Это было не что иное, как старая бочка, подвешенная на веревке к середине крепкого весла. Зик сам придумал это изобретение и теперь остроумно собирался распорядиться нашими плечами.
– Вот так! – сказал он, когда все было готово. – Теперь спина у вас не будет болеть. Вы сможете стоять с этим прямо. Попробуйте.
Он положил лопасть весла на правое плечо моего товарища, а другой конец – на мое, и бочка оказалась между нами.
– Отлично, – добавил он, отойдя и любуясь своей придумкой.
Спасения не было. С тяжестью в сердце и на спине мы поплелись на поле, причем доктор не переставал чертыхаться.
С груженой бочкой мы прошли несколько шагов довольно легко и решили, что идея неплоха.
Но меньше чем через пять минут остановились как вкопанные; весло невыносимо давило и натирало.
– Поменяемся! – воскликнул доктор, которому лопасть весла врезалась в плечо.
Наконец короткими переходами с долгими остановками мы смогли доплестись до берега, где раздраженно сбросили груз.
– Почему не заставить туземцев помочь? – спросил доктор, растирая плечо.
– Черт их побери! – ответил Зи. – Двадцать туземцев не стоят одного белого. Островитяне не созданы для работы, и они это знают, ведь ни один из них в жизни пальцем не шевельнул.
Но, несмотря на такое мнение о дикарях, американцу все-таки пришлось привлечь их к работе.
– Идите сюда! – крикнул он нескольким туземцам, которые, лежа на берегу, наблюдали за нами и с особым удовольствием – за тем, как мы обращались с носилками.
Приказав им нагрузить корзины, янки наполнил и свою, а затем погнал туземцев к берегу…
Наконец шлюпку нагрузили, американец, взяв с собой нескольких туземцев, поставил парус и пустился в путь через пролив – в Папеэте.
На следующее утро, во время завтрака, старик Тонои вбежал в дом и сказал, что путешественники возвращаются.
Мы поспешили к берегу и увидели медленно приближавшуюся шлюпку с дремавшим туземцем за рулем. Зик стоял на носу, позвякивая мешочком с серебром, полученным за картофель.
Прошло несколько дней, в течение которых мы трудились столько, сколько было необходимо, лишь чтобы нагулять аппетит. От тяжелой работы добрые плантаторы нас освобождали.
Их стремление удержать меня и доктора становилось все более и более очевидным. Удивляться не приходилось: с самого начала они считали нас добродушными ребятами, с которыми можно будет держать себя запросто; они быстро поняли, как сильно мы отличались от бродяг и сколько интересного и поучительного можем им дать.
Очень скоро наша образованность стала вызывать у них восхищение, смешанное с завистью, а на доктора они смотрели как на настоящее чудо. Лондонец обнаружил, что доктор может читать перевернутую вверх ногами книгу, не произнося предварительно длинные слова по слогам. А когда янки, чтобы проверить математические познания доктора, называл вслух несколько цифр, и тот в мгновение ока сообщал их сумму.
Кроме того, разговаривая о людях и событиях, мой товарищ часто употреблял такие цветистые выражения, что плантаторы слушали его, практически обнажив голову.
Их мнение о нас, особенно о докторе, улучшалось с каждым днем, и они стали мечтать о выгодах, которые могли бы получить, пользуясь услугами такого ученого человека. Обсуждался, в том числе, проект постройки небольшого судна – тонн на сорок – для торговли с островами. Затем, набрав из туземцев команду, мы стали бы поочередно совершать плавания по Тихому океану, приставая – по желанию – то тут, то там и приобретая трепангов, жемчужные раковины, амбру, сандаловое дерево, кокосовое масло и съедобные птичьи гнезда…
Мысль о путешествии по морям восхищала нас, и доктор объявил, что готов взять на себя командование шхуной и вести ее, не боясь мелей и рифов. Его дерзость граничила с наглостью. Он широко распространялся об искусстве кораблевождения, о лоциях и азимут-компасе, вдавался в объяснения собственного, совершенно невразумительного способа определения географической долготы.
Всякий раз, когда мой товарищ давал волю своей фантазии, слушать его было одно удовольствие, а потому я никогда не прерывал его, а вместе с плантаторами сидел перед ним в немом восхищении. Такое унижение с моей стороны признавалось истинным мерилом наших достоинств. К своему огромному огорчению, я вскоре заметил, что в глазах плантаторов доктор гораздо достойнее меня. Насколько я догадывался, он, вероятно, по секрету намекнул на различие в нашем положении на «Джулии». А возможно, плантаторы считали его знаменитым человеком, по неизвестным причинам путешествовавшим инкогнито. Его неприкрытое отвращение к работе тогда становилось извинительным. В дальнейшем они рассчитывали на его услуги скорее как ученого мужа, чем работника.