Театр французского классицизма
Шрифт:
(Исп. — Перевод М. Кудинова)
РАЗБОР [28]
Это сочинение обладает столькими достоинствами с точки зрения фабулы и содержит столько счастливых мыслей, что большинство зрителей и читателей не пожелало увидеть в нем недостатков, поддавшись удовольствию лицезреть его на театре. Несмотря на то, что из всех моих «правильных» сочинений, писанных для сцены, «Сид» самое вольное, оно по-прежнему остается наиболее совершенным в глазах тех, кто не придает особого значения жесткости правил. В течение пятидесяти лет, [29] что «Сид» не сходит с подмостков, ни время, ни причуды вкуса не сумели приглушить его успех. Он отвечает двум важнейшим условиям, которые Аристотель полагал непременной принадлежностью всякой истинно совершенной трагедии и которые в совокупности встречаются крайне редко, будь то у древних или новых авторов. В нашей трагедии условия эти сплетены прочнее и искуснее, нежели в образцах, упоминаемых греческим философом. В самом деле, здесь действует влюбленная, которую чувство
28
«Разбор», принадлежащий перу Корнеля, печатался в изданиях его произведений начиная с 1660 г.
29
В течение пятидесяти лет… — Эта цифра неточна: текст данного «Разбора» был написан Корнелем к изданию 1682 г. К тому моменту со времени постановки «Сида» прошло не пятьдесят, а сорок шесть лет.
Родриго следует долгу, ни на йоту не поступясь страстью. Так же действует Химена. Страдание, причиняемое ей стремлением отомстить любимому, не колеблет ее намерения. Если же присутствие возлюбленного и заставляет ее порой оступаться, то падения эти всегда минутные, она тотчас же оправляется от них. Химена не только сознает свою ошибку — о ней она даже предупреждает нас, — но и мигом исправляет то, что лицезрение любимого непроизвольно вырывает у нее. Вовсе не следует попрекать ее за свидание с возлюбленным после того, как он убил ее отца, Химена признает, что злословие будет единственной ей наградой. Пусть порыв страсти и заставил ее однажды признаться Родриго в том, что она обожает и преследует его, и пусть все об этом знают, но никак не надо это принимать за решимость. В присутствии короля она отлично скрывает свою любовь. Если у нее и вырывается ободряющее напутствие Родриго, идущему сразиться с доном Санчо:
Будь победителем и завоюй меня,—то она не довольствуется просто бегством от стыда за свое напутствие. Когда Химена остается наедине с Эльвирой, которой она поверяет все душевные свои тайны, и когда вид драгоценного ей существа уже более не терзает ее сердца, Химена высказывает пожелание куда рассудительнее: оно в равной мере устраивает и ее любовь и ее добродетель. Химена молит небо, дабы поединок закончился так,
Чтоб из соперников никто не одолел.Если она и не скрывает своей склонности к Родриго из боязни принадлежать дону Санчо, к коему испытывает неприязнь, то тем не менее не отказывается и от угрозы, высказанной незадолго перед тем: выставить, в случае победы Родриго и невзирая на условия поединка и обещание, данное ему королем, тысячу новых бойцов. Даже тот взрыв страсти, который Химена не смогла сдержать, когда ей подумалось, что погиб Родриго, сопровождался столь же яростным неприятием условия поединка, отдающего ее в руки возлюбленного. Успокаивается она лишь тогда, когда король подал ей надежду на возможность появления со временем какого-либо иного препятствия. Мне достаточно известно, что молчание обычно принимается за знак согласия. Но когда заговаривают короли — дело осложняется. Обычно им рукоплещут. Единственный способ оспорить их — это со всем должным почтением молчать. Молчать, понятно, в тех случаях, когда повеления их не столь уже спешны для выполнения и можно отложить его до лучших времен, законно уповая на какую-нибудь непредвиденную помеху.
Верно и то, что в нашем случае следовало избавить Родриго от опасности, не доводя дела до свадьбы с Хименой. Сид — историческая личность. Своему времени он был по вкусу. Но нашему он вряд ли подойдет. И мне жаль, что у испанского автора [30] Химена соглашается отдать руку Сиду, даже при том, что испанский автор растянул действие своей пиесы на три года. Дабы не противоречить истории, я счел необходимым пожертвовать кое-какими обстоятельствами. Лишь таким способом можно было примирить условности нашего театра с правдой исторической.
30
…у испанского автора — то есть у Гильена де Кастро в его «Юности Сида».
Два прихода Родриго к возлюбленной содержат нечто такое, что нарушает эти условности. Строгие требования долга должны были заставить ее уклониться от разговора с Родриго, укрыться в своем кабинете, чтобы не выслушивать его. Но позвольте мне согласиться с одним из самых тонких умов нашего века, заметившим, что «их разговор исполнен таких красивых чувств, что большинство зрителей не усмотрели этого недостатка, а кто усмотрел — легко извинил его». Мало того, я позволю себе добавить, что почти все зрители высказали пожелание, чтобы эти свидания имели место. Еще на первых представлениях я отметил, что едва этот несчастный влюбленный представал перед Хименой, как по залу пробегала дрожь, означавшая необычайное любопытство и усиление интереса к тому, что могут они сказать друг другу в столь горестную минуту. Аристотель говорит, что существуют нелепости, которые следует оставлять в пиесах в тех случаях, когда возможно надеяться на
Я уже имел случай высказать свое суждение об инфанте и короле. [31] Следует, однако, разобраться в том, как этот последний действует. Действует он без должной решимости, а ведь король должен был бы задержать графа после данной им пощечины; но он даже не посылает стражу к дону Дьего и его сыну. Пожалуй, по этому поводу можно было бы заметить, что дон Фернандо был первым королем Кастилии, те же, что ему предшествовали, обладали всего-навсего титулом графов и, возможно, не имели абсолютной власти над знатью своего государства. У дона Гильена де Кастро, который разработал этот сюжет до меня и который должен был знать лучше меня, сколь далеко простиралась власть этого первого монарха, пощечина дается в присутствии короля и его двух министров. Они-то и советуют королю, после того как граф горделиво удалился, а за ним и дон Дьего (только уже без гордости, но с тяжким вздохом), не доводить дело до крайности, приняв во внимание обилие в Астурии графских сторонников, которые могли бы возмутиться и войти в сношение с маврами, окружавшими Кастилию. Вняв совету, король решает уладить дело без огласки и приказывает сановникам, единственным свидетелям ссоры, хранить все в тайне. Отталкиваясь от этого примера, я решил заставить его действовать более мягко, чем в нынешние времена, когда королевская власть стала более абсолютной. Не думаю также, что он допустил большую ошибку, не подняв в своем городе ночную тревогу, основываясь на туманных сведениях о намерениях мавров. Ведь порт и городские стены охраняла надежная стража. Но что было совершенно непростительно, так это то, что после появления мавров король бездействует, перепоручив все Родриго. Условия поединка с доном Родриго, который король предлагает Химене еще прежде, чем позволить этот поединок дону Санчо, не так уж несправедливы, как показалось это некоторым, ибо они скорее являлись угрозой Химене с целью заставить ее отказаться от поединка, нежели суровым приговором. Это явствует, между прочим, из того, что после победы Родриго король не слишком настаивает на исполнении данного слова и даже подает Химене надежду на то, что условие поединка может быть и не соблюдено.
31
Я уже имел случай высказать свое суждение об инфанте и короле. — В «Речи о драматической поэме» Корнель писал, что любовь инфанты к Сиду — это самостоятельный эпизод в его пьесе; а относительно дона Фернандо он писал в «Разборе» к «Клитандру», что король выступает в «Сиде» скорее как судья, чем как повелитель, и, таким образом, королевское величие этого персонажа не смогло полностью проявиться.
Не буду отрицать, что правило двадцати четырех часов слишком уплотняет действие пиесы. Конечно, смерть графа и нападение мавров вполне могли следовать друг за другом через короткий промежуток, ибо появление мавров явилось полнейшей неожиданностью, никак не связанной с остальными событиями. Но с поединком дона Санчо дело обстоит иначе. Король вполне мог выбрать для этого время более удобное, чем спустя два часа после бегства мавров. Родриго слишком утомился в ночной битве и вполне заслуживал два-три дня отдыха, не говоря уж о том, что он вряд ли вышел из кровопролитного боя без единой царапины. Об этом я, правда, умалчиваю, не желая мешать развязке.
То же правило двадцати четырех часов чрезмерно торопит Химену просить заступничества у короля во второй раз. Она просила его накануне вечером, и не было никакой необходимости приходить с подобной же просьбой на следующее утро, тем паче, что не было резонных оснований полагать, будто король не сдержит своего слова. В романе было бы позволено потерпеть с повторной просьбой минимум семь-восемь дней. Но двадцать четыре часа не позволили этого в пиесе. Очевидное неудобство правил!
Перейдем теперь к правилу места, доставившему мне не меньше неудобств. Пришлось выбрать Севилью, хотя дон Фернандо никогда не был ее властителем. Я был вынужден пойти на эту подтасовку, дабы придать хоть сколько-нибудь правдоподобия высадке мавров, войско которых никак не могло подойти с такой скоростью по суше. Только по воде. Этим я менее всего хочу доказать, будто морской прилив мог донести мавританские суда до городских стен Севильи; но поскольку путь по нашей Сене от моря до Парижа еще длиннее пути по Гвадалкивиру до севильских стен, то это рассуждение может показаться правдоподобным для тех, кто сам не бывал на месте нашего действия.
Неожиданное появление мавров лишено того недостатка, который я сам однажды отметил в другом месте. Они появляются сами по себе, не будучи ни прямо, ни косвенно вызванными в пиесу кем-либо из персонажей в первом действии. Их появление лучше мотивировано в «неправильной» пиесе испанского автора: Родриго, не смея показаться при дворе, отправляется сражаться с ними на границу. Там главный герой сам отправляется на их поиски и таким образом вводит их в пиесу. Иными словами, у Гильена де Кастро происходит прямо противоположное тому, что мы видим в моей пиесе, где мавры словно появляются исключительно для того, чтобы быть разбитыми в пух и прах и тем самым дать Сиду повод оказать своему королю важную услугу, в награду за которую он мигом получает прощение. Это второе неудобство правил в этой трагедии.