Театр тающих теней. Словами гения
Шрифт:
Почему же невозможно дышать? Будто великан с гирями поставил одну гирю ей на грудь. Уже распустили шнуровку на корсете — только впившиеся в кожу следы остались, а сделать нормальный вдох не получается. И тревога, такая неясная тревога внутри.
Приглашение на правительственный прием весьма кстати. Конечно, ночной прием будет стоить ей скандала дома, но это будет завтра, а сейчас…
Ехать встречать Новый год в обычной компании старых друзей-коллег никакого желания нет, Луиш туда обязательно заявится, а Новый год, говорят же, как встретишь, так и проведешь. Домой не хочется. К матери тоже. Мать Новый год никогда не встречает — что за праздник?! Рождество наступило, это главный день года, зачем еще что-то праздновать, уверена мать.
В перерыве на розыгрыш лотереи Эва звонила ей сказать, что не сможет забрать девочек, мама не дослушала, пошла номера проверять — на Господа нашего надейся, но лотерейные билетики купить никогда не помешает. Откуда в ревностной католичке эта странная надежда на лотерею? Как и у всей страны. Несколько розыгрышей лотереи Эва проводила сама, после чего стали узнавать самые древние старухи-старьевщицы на рынке Feira Da Ladra.
Сейчас она придет в себя, переоденется и поедет. Хорошо, что ночной новогодний концерт заранее записан. Еще несколько часов в корсете с бархоткой и на шпильках она бы не простояла.
— Грим смывать будем? Для приема студийный грим надо смыть и сделать тебе новое лицо.
— А новую шею можно? — рукой пытается убрать след от сорванной бархотки.
— На такой прием нужно только в мехах! Сколько говорю, звезде нужны меха! А ты все потом да потом. Дочке пальтишко, Луишу костюм! Как на Главный прием идти в таком виде?! — костюмерша не унимается.
— Каком «таком»?
— В обычном!
— Эва готова? — секретарша директора Гонсальвеша на пороге. Со своими туфлями в руках. — Просили поторопить. Машина ждет.
— Поеду на своей. — Опять улыбка на ее лице растянулась в гримасу злого клоуна. Когда уже все закончится?! Скорее бы закрыться в коробочку своей машины и «снять» это лицо звезды.
— Не пропустят. Дворец Келуш! — мечтательно произносит секретарша, смакуя слова. — Тройная проверка. В списках только машина директора. Сказал поторопиться, не то Новый год наступит без вас.
Новый год. Праздник. Эва всегда любила его больше, чем такое строгое Рождество, в чем невозможно было признаться маме: о, Рождество! О, волхвы! О! Хотя какие волхвы, какие ясли, на улице почти всегда в Рождество идет дождь. Ветер и дождь. И мама тащит ее, Эву, с огромным бантом, туго затянутым на голове, в церковь. И никаких тебе пасторальных видов заснеженных гор и Санта Клауса как на открытках, которые брат матери из Бельгии привозил.
Дядя Гильерме плавал по разным странам и в детстве казался ей волшебником — он привозил всякие диковинки, которых не было у других девочек в классе. Как те рождественские открытки — девочки-ангелы с чудесными длинными локонами, в красивых длинных платьях. И вокруг снег. А у нее бант на макушке и волосы зачесаны так, что болит голова, — распутство не подобает, особенно в церкви! — и вместо пушистого снега только ветер с дождем. Такой колкий ветер, и никакой сказки. Может, поэтому она и любила Новый год больше Рождества, что не зачесывали так туго волосы под бантом, дома можно и просто с двумя косичками.
Откуда же теперь эта тревога, эта гримаса вместо улыбки, эта боль в груди?
Днем же все было нормально. Луиш на проходной почти не в счет, к постоянному стыду за выходки мужа она уже привыкла, хотя перед новыми охранниками неудобно.
Провела утренний тракт, пила кофе, ругалась с партнером, самодовольным индюком, — вечно норовит сказать ее реплику быстрее ее самой. Костюмерша переодела ее перед вечерним эфиром, если бы не прицепила эту дурацкую бархотку, вообще все было бы хорошо. Но не в бархотке же дело. Что там еще сегодня было?
Мокрая ладонь того безликого, который со сладостным «фадистом» пришел? И второго безликого ладонь — вспомнила, что в ней задело! Указательный палец без одной фаланги.
От них тревога пошла? Нет, от них просто противно стало, не больше, как всегда становится противно от присутствия надзирателей в студии.
Тревога случилась раньше. Почему входила в студию нормально, а представляя Эйсебио, уже почти задыхалась? Что произошло за полторы минуты от гримерки до начала эфира?
Мысленно вернуться назад, оттянуть только что застегнутую бархотку от горла, поперхнуться от лака, которым костюмерша-гримерша истово поливает укладку. Скинуть вязаную кофту, в которой сидела, чтобы не войти в кадр с гусиной кожей на открытых плечах, дойти до студии, перекинуться парой реплик с еще трезвым оператором за третьей камерой, краем глаза следить за эфирным монитором, на котором заканчивается документальный фильм о Салазаре — в наступающем 1974-м ему исполнилось бы восемьдесят пять, проверить эфирную папку…
Стоп!
Вот она, тревога! Паника. Удушье!
Фильм о Салазаре.
Последние кадры — монтаж фотографий и кадров разных лет. И последних — совсем пожилого, но еще премьера, когда она сама писала тексты не выходящих в эфир выпусков новостей, созданных для единственного зрителя. И средних лет сухого строгого диктатора, которого она помнила с детства. И более молодого, вполне импозантного, но уже лидера нации, снятого еще до ее рождения…
Показалось! Не может же такого быть! Она бы знала! Показалось.
Показалось, что в кадрах Салазара в оперной ложе за спиной диктатора стоит…
— Эва! Я же просил поторопиться! — Директор, уже в пальто, идет по коридору навстречу. — Еще же доехать! Нельзя опаздывать!
— Фильм… К юбилею Салазара… — Она снова почти задыхается.
— Что фильм? Прошел. До твоего эфира. Без замечаний. Все завизировано. В аппарате премьера проверяли. Ты еще без пальто, хотя сегодня лучше бы манто!
— Мне нужно посмотреть этот фильм. Сейчас.
— С ума сошла!
— Не весь фильм. Только финал…
— Ты приглашена! На правительственный прием! Во дворец Келуш! Фильм посмотришь после праздника.
Директор все еще думает, что у нее блажь, капризы после тяжелого эфира. Но Эва, обойдя директора как препятствие, почти бежит в сторону аппаратной, в которой до сдачи в архив хранится все, что вышло в эфир. Сегодня праздник, не работающих на трансляции сотрудников отпустили с середины дня, ее эфир был позже. Бобина с фильмом должна быть где-то в аппаратной.