Театр теней
Шрифт:
– Не знаю, кто вы, – сказал, насупившись, Тихон Витальевич, – дьявол в христовом обличие или Христос в дьявольской шкуре, но полагаю, что после вас из стен нашего училища выйдет много хулиганов и отщепенцев.
– А вы не допускаете мысли, – спокойно спросил я его, – что, познакомившись с моими идеями, из вашего училища может выйти плеяда гениев и будущих пророков, которые могут повести за собой многих представителей молодого поколения к решению всех накопившихся в нашем больном обществе задач? У них появится новый взгляд на вещи, которые считаются в данное время ценностями, и которые мешают сейчас нашему развитию. Ведь когда-то в древности двадцать восьмой буддийский патриарх Бодхидхарма, которого называли «цзочань бигуаньжэнь» – «человеком, сосредоточенно сидевшим и уставившимся взглядом в стену», вот так же узрел всю глупость и беспомощность общественной взглядов своего времени и направил мысли людей в другое направление, открыв перед ними совсем другой мир с иными ценностями и понятиями. Благодаря ему родилось множество гениев, великих мастеров искусства и литературы. Дзэн-учение обрело новое дыхание в буддизме и преобразило мир. Он по-новому определил претворение правоты сердца человека в созерцательной чистоте, когда люди научились видеть мир собственными глазами без посредников и учителей с их заблуждениями. Люди в своих мыслях и чувствах стали независимыми и научились сами открывать тайны мироздания, видеть то, что раньше было срыто от их глаз, слышать то, что раньше они не могли услышать. Они перестали быть взрослыми и стали детьми с их невинным и неиспорченным
– И всё же мне непонятно, – не сдавалась Эльвира Анатольевна, – помимо того, что вы, как говорите, научите студентов смотреть на мир другими глазами, чему ещё вы сможете научить?
– Я научу их мыслить по-другому и подлинно жить, – ответил я, – кроме дзэн-видения, я передам им ещё и дзэн-мышление. Я избавлю их от дуализма, раздвоенности. Во времена танской династии шестой патриарх школы чань Хуэйнэн научил своих монахов быть целостными личностями. И сделал он это просто. Соотношение субъективного и объективного, индивидуального и универсального он представил, как единство структуры как макро– и микромира, с одной стороны, так и тождество этих миров, нерасчленённость субъекта и объекта – с другой. А коррелятором абсолюта сделал высшее индивидуальное начало. Он утверждал, что духовная трансляция является кармической трансляцией, где знак-символ личности преобразуется из созерцания чистоты. Он считал, что не существует иерархии мест и ситуаций, могущих стать условием для просветления. Он говорил, что тот, кто воплощает состояние самадхи – просветления, делает это повсюду: ходит ли, стоит ли, сидит или рассуждает о чём-нибудь. В любом месте и постоянно он претворяет прямоту сердца. В его учении тождество с целостностью бытия мыслится как импровизация, не требующая никаких научных слов или систем. Всякая система – помеха. Истина раскрывается, когда её перестают искать. В жизни невозможно жить в какой-либо структуре, потому что жизнь сама – не предсказуема. Поэтому всегда на первое место выступает божественный случай, который рушит любую структуру. Поэтому мыслители школы «сюаньсюэ», доискиваясь тайны и ожидая от возврата к спонтанному свободы и подлинной жизни, воспринимали это учение как знание без учителя. Они сами учились, как находиться вне суетного мира и заниматься при этом мирскими делами, как быть мудрецами, объемлющими первоначальную простоту, как приводит в гармонию внутреннее и внешнее в человеке, занимаясь мирскими делами и вместе с тем отдаваться беззаботным скитаниям. Мудрец Сэ Линъюнь говорил, что озарённый не видит более различия между бытием и небытием, он не отличает своё «я» от другого. Невозможно сравнить видение мудрого и святого. Между ними – бесконечность. Между пробуждением и состоянием пусть самой высокой мудрости, которая ему предшествует, лежит пропасть. Поэтому, пробудившись, человек перестаёт мыслить, так как перестаёт искать истину. Мудрый совершенствует своё око, вступает в глубокое единство с объектом, поэтому у пробуждённого рождается новое, сияющее око, подобное солнцу и луне. Лаоцзы так преобразовал своё тело, что его левый глаз стал солнцем, а правый – луной. При этом человеческий дух превращается в освещение или отражение. В жизни самым важным для человека является самовоспитание, когда человек отучивает себя мыслить, то есть, когда он заканчивает глубокое осмысление в своём развитии. Когда он мыслит, то истина к нему приходит постепенно, но когда он перестаёт мыслить, то истина является к нему внезапно. Поэтому мышление не в состоянии передать сверкание абсолютной жизни. Поэтому истинный художник пишет в состоянии экстаза, удаляясь от вещей, чтобы сосредоточиться в пустом центре космической круговерти. В это мгновение дух становится творцом. Он отражает Истину. Он сияет Истиной, поднимаясь над дуальностью, выходит из неё, преодолевает состояние противостояния истины и заблуждения. Именно это имел в виду Чжуанцзы, когда говорил о бесплодности противостояний. Вот его слова: «Есть правда и неправда, естественное и неестественное. Если правда действительно является правдой, то она отличается от неправды, и не о чём тут спорить. Если естественное действительно является естественным, то оно отличается от неестественного, и тоже не о чем тут спорить. Забудем о течении времени, забудем о разрешении, что такое правда и неправда, достигнем бесконечности, чтобы постоянно в ней пребывать». В действительности всё является лишь иллюзией, если оно не является светом, замкнутым в себе и излучающимся через себя. Чжуанцзы назвал это «баогуань» – «завёрнутый в себе свет» – свет, который спрятан в самом себе, своё собственное излучение. Свет и есть та истина, которая пребывает в недифференцированном Едином.
Услышав эти слова, Эльвира Анатольевна поджала губы и не произнесла больше ни единого слова, а Тихон Витальевич не удостоил меня ответа, показывая всем своим видом, что имеют дело с умалишённым, с которым и спорить-то бесполезно. Борис сидел молча, и только хитрая улыбка блуждала на его устах. Директор рассмеялся и сказал:
– Ну, что? Как я вижу, наша дискуссия закончилась ничем. Каждый остался при своём мнении. Но это и замечательно! Поэтому я считаю, что это прекрасно, когда в нашем училище будет царить плюрализм мнений. Так что давайте свои знания учащимся, а что они примут на вооружение – это будет их выбором. Мне нравится такая постановка вопроса. Считаю обсуждения кандидатуры нового преподавателя законченным. Можете расходиться по своим аудиториям.
Мы с Борисом тут же встали и вышли из кабинета директора.
– Давай вечером встретимся у тебя и обмоем твоё начало учительской карьеры, – смеясь предложил мне Борис.
Я не возражал.
Свинья и собака
Вечером Борис пришёл ко мне со своим вином и закуской, потому что знал, что у меня дома ничего не хранилось из еды или питья. Но по этому случаю я всё же купил бутылку водки и кусок колбасы. Мы устроились за столом, и время остановилось. Так всегда случается, когда встречаешься с другом. Мы выпили по рюмке водки и Борис меня спросил:
– А такие застолья не расходятся с твоими даосскими убеждениями?
– Нет, – ответил я, – напротив, застолья с вином помогают вызывать состояние магической благодати, особенно когда предаёшься такому застолью с другом. Даосы прославляли вино как божественный дар, приносящий забвение мирских забот и вызывающий подъём творческой потенции. Обычно даосы при помощи вина отмечали празднование весеннего очищения и доводили себя до состояния экстаза. Вино у них осознавалось, как экстракт жизни. При помощи его они создавали психоделическое искусство. Например, в состоянии опьянения Ван Сичжи с друзьями уподоблялся прекрасным птицам. В такие моменты дух, который дышал в ветре и пел в потоках, словно подхватывал мудреца и уносил в неведомые пространства. Этот дух, называемый поэтами эпохи Цзинь «Ветер и поток» – Фэнлю, являясь духом тотальной спонтанности, предопределял характер многих шедевров той эпохи, которые называли ещё «бафэнь», как образцы стиля беглого письма. В их случаях спонтанность приобретала форму деятельности Дао, высвобождая творческие метаморфозы Небесного Пути – тяньдао чжи бяньхуа. В комментариях к «Книге перемен» говориться, что во Вселенной все существа и вещи появляются только для того, чтобы исчезнуть, увлекаемые становлением. И эти метаморфозы изначально являются проявление жизненной силы. Творческая личность предоставляет возможность этой силе действовать через себя, обретая способность проявить жизнь во всей её полноте. В такие моменты творец готов дать жизнь всем вещам и существам, как говорил Ца Юн, «садиться или подниматься, двигаться или летать, уходить или пребывать, ложиться или вставать, рождаться или умирать». Он готов дать возможность птицам высиживать своих птенцов, людям – растить своих детей, воинам – разить своих врагов и возрождать жизнь острого меча и длинного копья. Он сам постоянно возрождает жизнь воды и огня, облаков и туманов, солнца и луны. Он порождает красоту и текучесть мгновения. Человек, обретающий творческие силы, уподобляется Богу. От творит материю и создаёт пространство. Он не подвластен времени, потому что остаётся в вечности.
Борис, слушая меня, усмехнулся и подал реплику:
– Ну, ты говоришь такое, во что поверить-то сложно.
– А что?! – воскликнул я в порыве откровения. – Это всё – истинная правда! Ведь только представь, кто такой писатель? Он прежде всего – творец. Перед ним на столе лежит лист чистой бумаги, который олицетворяет собой пустоту, или первозданный хаос. Также можно представить художника перед чистым холстом. И вот человек в этой пустоте создаёт что-то при помощи знаков или красок. Эти знаки связываются на пустой бумаге, как связываются на небесах очертания созвездий. Возникает какой-то смысл всего, порождающий жизнь. Чтобы понять, что представляет собой чистая бумага и кисть, нужно проникнуть в глубокую древность, когда китаец, который и изобрёл бумагу для письма, впервые заполнил её письмом, то есть иными словами, «связал иероглифы» – «цзецзы». Легенда гласит, что во времена легендарного первого правителя на земле произошёл следующий случай: велики предок каллиграфов Цанцзы спонтанно, глядя на звёзды Андромеды, начертал первые пиктограммы по образцу этого созвездия. И когда император Хуанди был на реке Ло, он, как царь астрологов, предоставил ему созданные письмена. С тех пор созвездие Андромеды, украшенное рогатыми лучиками, правит с небес словом и литературой. Цанцзе четырьмя глазами смотрел вверх и наблюдал падающие знамения. Он сочетал следы птиц и черепах, а затем определил формы написания иероглифов. И ещё есть одно предание, которое гласит, как Цай Юнь открыл каллиграфический стиль беглого письма «бафэнь». Это произошло уже намного позднее, чем жил Цанцзе. Цай Юн нашёл в горах Сун, в каменном склепе, книгу-свиток из шелка-сырца, содержащую тайну. Из неё он узнал тайну небесных прообразов каллиграфии. Эта книга была подобна магическим текстам, которые сверхъестественным способом явились праведным даосам. Цай Юн рассказывает, что когда он нашёл эту книгу, то в течении трёх дней не принимал пищи, охваченный трепетным исступлением. Потом он в течение трёх лет скрупулёзно изучал текст, и написал трактат по каллиграфии. Так что в какой-то степени все знаки, которые мы записываем на бумаге приходят нам с небес, из космоса и из начальной пустоты. Но чтобы превзойти относительность и достичь абсолютного, нужно отделиться даже от самой пустоты. Тот, кто хочет утвердиться в состоянии «белого дракона» – байлун или белой бумаг – байчжи, должен освободиться от любой привязанности к любому постулату. Лишь в абсолютной пустоте, «пустоте необладания», реализуется полное пробуждение. Истинное состояние просветления, по мнению Цзицзана, это – состояние совершенного невладения и абсолютного спокойствия. Дух пробуждения, по учению дзен, сравним с ясным зеркалом, в котором не проявляется никакой образ, если он не находится перед ним. Только так можно увидеть истинную сущность вещи или существа в его совершенном виде, а не его перевёрнутое в воде изображение, отражение которого проникает в наше сознание, когда наш ум загружён ложными знаниями о природе вещей. Вот я, например, вижу перед собой свинью, а глядя на себе в зеркало, вижу собаку.
Борис расхохотался от моего замечания.
– Ну, ты скажешь тоже, – весело воскликнул он, – люди конечно на свете разные, но не до такой же степени.
– Именно до такой, – воскликнул я, – все смотрят на этот мир по-разному, поэтому находятся в постоянном заблуждении. Мир многим видится как бы в перевёрнутом виде. Поэтому многим кажется, что Вселенная была бы неполной, если бы девять кругов ада не повторялись в перевёрнутом виде в девяти небесных орбитах. Китайцам, например, природа представляется особым миром внутри тыквы «ху тянь», где есть две формы: правильная и перевёрнутая, с круглым туловом и квадратным горлом, потому и видит человеку землю квадратной, а небо – круглым. Поэтому и кажется человеку всё квадратным, в то время как квадратного в природе ничего не существует. Вот и я смотрю на тебя круглым взором, и вижу перед собой свинью, а ты смотришь на меня квадратным взором, и вишь человека, а истинная моя сущность, всё же, сущность собаки.
Борис опять разразился смехом.
– Для того, чтобы видеть воображаемый мир, – продолжал я, – можно смотреть на мир через рамку, и он будет казаться тебе квадратным, плоским и благополучно обустроенным, в то время как это не так. Весь мир – круглый и объёмный. И для того чтобы научиться видеть мир, нужно отстраниться от него. Ведь мысль направляет себя на объект единственно для того, чтобы вернуться к субъекту, что она тотчас и делает, направляясь к абсолютному наивысшему единству – «тайи». Это так называемый неопределённый центр, который царит над миром, потому что он пуст. Среди людей, которые думают и действуют с определённой целью, истинный мудрец, пребывающий в центре, кажется одурманенным или безумцем. Разве человек здравого смысла не испытывает удивления, когда видит даоса, висящего вверх ногами? Вульгарный ум действительно не замечает, что растения и камни подвешены наоборот. Даос же полагает, что, подражая этим камням и растениям, он постигает их природу. Вися головой вниз, он становится похожим на летучую мышь, которую на Востоке называют бессмертной мышью. Именно в таком положении у него открывается другое зрение. Он начинает видеть мир по-другому, не так как это происходит в отражённом виде, когда разрушаются привычные соотношения высоты и глубины, величия и малости, разумности и абсурда. Для того, чтобы посмотреть на мир другими глазами, необходимо оставить всякую опору, чтобы предоставить действовать самой природе. Нас часто поражает мистика. Но когда у человека развито сознание, то мистика исчезает, потому что на первое место выступает само бессознательное. Поэтому часто даосы вводили себя в опьянение, осознаваемо преодолевая форму рацио, чтобы познать бессознательное. Со стороны это конечно удивляет окружающих определённой манией или приступами неистовства. Гу Кайчжи называл это смесью одурманенности и проницательности. Ми Фу создал себе из-за этого репутацию безрассудного. Он сознательно культивировал в себе некую странность, ибо безумие как бы возвышало его гений. Всё совершенное создаётся в приступе неистовства. Но творчество в какой-то степени делает человека святым. Любой вид творческой деятельности – не только работа, но и искусство, и более того, искусство – как путь Дао к подлинной мудрости. Чтобы хорошо творить, человек должен быть бодр, здоров и всегда управлять собой. А для того, чтобы быть хозяином над собой, необходимо развивать в себе животворную силу для духа им для тела при помощи увлечения. Увлечённые люди всегда достигают долголетие, а высшие мастера своего увлечения превращаются в бессмертных. Именно увлечение становится их оружием, продляющим их жизнь.
Борис смотрел на меня, смеясь, не возражая и не соглашаясь.
– Вот скажи мне, каким оружием ты владеешь? – спросил я его.
Борис в эту минуту, походивший на известного героя Чжу Бацзэ из романа У Чэнъэня «Путешествие на Запад» со своими пьяными соловыми глазкам, казалось, сейчас мне скажет: «Вилами". Но он, смеясь, ответил:
– Искусством обольщения женщин.
Я рассмеялся и сказал:
– Это – не то, у каждого человека есть своё оружие, как знак и форма земного существования совершенной личности. По тому, как человек владеет этим оружием, как сочетается мера остроты этого оружия и совершенство личности, определяется уровень постижения Дао.
– Но это и ест моё оружие, – настаивал Чжу Бацзэ, – хоть ты и считаешь меня свиньёй, но по отношению к женщинам я проявляю всегда галантность и услужливость. В вопросах чести я стараюсь быть всегда щепетилен. Я никого не предаю и не обманываю. Я сознаю, что в какой-то степени, я доверчив, наивен и беззащитен, но ничего не могу с этим поделать. Однако я совсем не слабый, а наоборот обладаю большой силой. Просто, по своему характеру я миролюбивый, и не люблю драк.
– Это ничего не значит, – возразил я, – я думаю, что в каждом человеке, в той или иной мере, живёт одновременно и свинья и обезьяна. Когда человек отдыхает или расслабляется, он превращается в сибарита и напоминает свинью, а когда работает, то становится обезьяной.