Театр теней
Шрифт:
– Так вы собираетесь преподавать нашим студентом буддизм? – спросил Тихон Витальевич с настороженностью.
– Не только буддизм, но и конфуцианство, – ответил я, – но основной упор сделаю на даосизм. Так как это самое творческое направление в развитии личности.
– А как же наши духовные ценности? – возмутился Тихон Витальевич. – Ведь эти учения войдут в противоречие с нашей официальной религией и идеологией – православием.
– А также с культурой, – поддакнула завуч.
– Ну и что? – как ни в чём не бывало, произнёс я. – Или вы сомневаетесь в том, что наши духовные ценности и культура во взаимодействии с Востоком потерпят поражение?
Крыса и бык посмотрели на меня с нескрываемой враждебностью.
– Мы всё же люди Запада, – уверенно заявила Эльвира Анатольевна, – и должны придерживаться наших традиционных ценностей. Русские всегда смотрели не на Восток, а на Запад, и там учились всему, что приносило нам просвещение. У нас это – в крови. Так что в борьбе
– Это я признаю, – ответил я спокойно, – но как раз этим нам и не стоит гордиться, потому что наша культура привела нас к обществу потребления, бездуховности и безнравственности. Потому что изначально в ней было заложено гедонистическое направление развития человека, когда ещё древние греки со своей киренской философской школой провозгласили целью жизни и высшим благом наслаждение и ощущение крайнего довольства. Они решили обустраивать мир вокруг себя, а не внутри себя. Поэтому уже тогда в воспитании была утеряна главная духовная составляющая развития человека. И сегодня мы все наблюдаем результат этого развития, к чему все мы, как европейцы, пришли.
– Но Россия всегда шла своим независимым путём, – возразил мне Тихон Витальевич, отмежевавшись от взглядов завуча, – с Запада мы брали только всё хорошее, а жили всё равно своим умом, поэтому православие так и сильно в России. И в России с древности сильно не гедонистические, а сотериологические тенденции развития. Русские всегда думали о спасении души, а не о наживе и устройстве своего быта, как это делали на Западе. Поэтому Россия сейчас такая неблагоустроенная, но сильная своим духом.
– Но так или иначе вся ваша сотериология, это учение об искуплении и спасении человека, сводится к одному – к обустройству человека на земле – строительству Царства небесного на ней, в то время как даосы пытаются уйти за пределы этого царства, познать весь мир и всё сущее, что может создаваться и распадаться. Они как бы находятся в вечном движении и странствии, и рай им кажется маленькой пристанью, где можно, оставшись, зачерстветь или превратиться в жирного откормленного борова, нашедшего своё счастье в тех же райских наслаждений, которые он так ценит на земле. Ведь там, где начинается застой, заканчивается творчество. А познание мира и есть постоянное и, вместе с тем, имманентное движенью творчество. Душа человека подвижна и постоянно находится в странствии, поэтому самым важным в даосизме является Путь. Но это не простой путь, а путь творческий, который раскрывает человеку мир и самого себя. Вот этому я и хочу научить ваших студентов.
– И что же лежит в основе вашего творчества? – спросила Эльвира Анатольевна, прищурив свои глаза-бусинки.
– Да, – присоединился к ней Тихон Витальевич, – как вы собираетесь стимулировать их творчество?
– Для того чтобы творить, нужно понимать сам процесс творчества и представлять, как это происходит. Даосский мудрец Гэ Хун ещё в четвёртом веке от рождения Христа говорил, что Вселенная скрывается в зёрнышке, где светлые и тёмные силы варятся, как в чугунке. И это зёрнышко умещается в центре головного мозга человека. Там даос зрит явление богов. Святой, так же, как и творческая личность, обладают магической властью воссоздавать абсолютное пространство. Это можно назвать чудом, когда маленькое зёрнышко рождает великое произведение. Почему так происходит? А потому что в этом зернышке рожается взаимный отклик вещей и однородных явлений. Ещё Конфуций, опираясь на «Книгу перемен» говорил о взаимотяготении вещей одного рода: воды – к влажности, огня – к сухости, облаков – к дракону. Для обозначения вещей единого рода, так называемых, подобных вещей, он использовал термин «лей» – пример, который означал не только единую категорию, сколько активную природу и силу этого единства, включая в себя субстанциональное и феноменальное состояние. Например, вода и влажность, огонь и сухость. Но по своей активной природе они все имеют склонность откликаться на соответственность, как женщина – на женственность и красоту, мужчина – на мужественность и отвагу. Кто-то определил такое явление как систему символической корреляции. В мире такие противоположные явления откликаются ещё и друг другу: мужчина стремится к женщине, а вода своей влажностью остужает огонь. И таким образом организуется целостность структуры мироздания. Но для усиления этого отклика нужна концентрация сходных элементов. Вода является воплощением силы инь – женским началом, в то время как мужчина олицетворяет собой силу ян – огонь.
– Но какое отношение всё это имеет к творчеству? – нетерпеливо перебила меня Эльвира Анатольевна.
– В основе любого творчества, – спокойно продолжил я, – лежит всё тот же отклик в душе на господство той или иной силы. Феномен этого отклика, как отмечает мудрец Цзун Бин в своём трактате «Мин Фо лунь» – «Рассуждении о свете и Будде», есть мистическая манифестация духовного взаимодействия кармы во вселенной. Художник, изображая священные горы, стремится добиться того, чтобы воспринятое глазом вызвало отклик в сердце, и чтобы впечатление от изображения гор и воды было таким же, как и в созерцании их в самой природе. То же самое происходит и в творчестве литератора, когда он стараясь изображать своих героев, пытается вызвать в сердцах читателей естественные чувства симпатии или неприязни к тем или иным персонажам. По мнению Цзун Бина, существует постоянное взаимодействие между духовным воплощением некоторых форм через блуждания духа кармы между этими вещами и соприкасающимися с ними существами. В третьем веке другой мудрец Лу Цзи в своей «Оде изящному слову» – «Вэнь фу», показывая, как поэт входит в общение с природой и позволяет своему духу блуждать в восьми пределах мира, раскрыл тайну поэтического творчества в следующих словах: «Я вникаю теперь в пустоту и в безжизненный нуль, чтобы потребовать там бытия; я стучусь в безмолвие мрака, чтобы зазвучал он. Затем я разбрасываю повсюду живые иероглифы, роскошные и наполненные ароматом. Я полностью погружаюсь в медитацию, и когда достигаю определённой глубины, мой дух освобождается от всякой частной мысли. Я приобретаю способность заключить небо и землю в клетку слов, и, осознавая свою силу, восклицаю: «Я могу вместить всю бесконечность и всё пространство в один клочок чистой бумаги и сделать так, чтобы из моего сердца излился поток вод». Как видите, такое сердце, величиной с зёрнышко, являясь вневременным местом, может вместить в себя всю Вселенную, где большое астральное тело природы преобразуется в мельчайшее, но живое. Поэтому творение может вместить в себе обширный мир, и стать более сущностным, чем сам мир, потому что оно лишено тяжеловесности и передаёт дух бессмертных. Это зёрнышко способно слушать музыку Вселенной.
– Что ещё за музыку? – недовольно произнесла Эльвира Анатольевна.
– Музыку о которой говорил Лу Цзи в своей «Оде изящному слову», – сказал я, – это прежде всего конгениальность, то есть, созвучие искусства с высшей музыкой небесных сфер, и гармония между инструментом и исполнителем, а также между исполнителем и слушателем, без которых наступает измельчание. Это также гармоничность тона, или иным словами, правильное отношение тонов, отсутствие чего приводит к слабости. Это и выражение чувства печали как знак подлинного искусства, без чего все чувства становятся пустыми. Это строгость в выражении эмоций, которая всегда считалась сдержанностью и правильностью. И, наконец, это – сочность самой текстуры, насыщенность знаков изображения, без чего рождается сухость и аскетизм выражения.
– И как же это добивается? Я имею в виду такое состояние, когда человек начинает слышать небесную музыку? – спросила Эльвира Анатольевна снисходительным тоном.
– Нельзя забывать, – ответил я ей, – что искусство – это прежде всего созерцание. Поэтому углублённое созерцание жизни и является главной задачей искусства. Например, мудрец Ван Сичжи советовал своим ученикам сгущать свой дух, но в таких пределах, чтобы не попасть в ловушку собственной сосредоточенности. Потому что если фиксировать дух на одном, вызывая его образ, то невольно отказываешься от свободной игры своей собственной натуры, и оказываешься скованным эти образом. Чтобы этого не получалось, и была разработана дзэн-методика медитации. Ведь дзэн, или как говорят китайцы чань-медитация, обладает одной особенностью, которой вы, европейцы, называете странностью, когда в самом обыденном видят немыслимое. Когда с необычайной лёгкостью сводят, казалось бы, неразрешимые проблемы к житейскому пустяку. Ведь для того, чтобы увидеть мир, его нужно вывернуть наизнанку. Я и хочу научить ваших учеников этому видению, открыть перед ними при помощи искусства и философии дзэн этот своеобразный антимир, где главными являются алогизм и антимотивация.
– Но это же самое настоящее сумасшествие! – воскликнула перепуганная и возмущённая Эльвира Анатольевна. – Это же уничтожение всего святого, всех наших устоев. Вы хотите, чтобы наших учеников из стен училища сразу же развозили по домам умалишённых?! Да какое вы имеете право на этот эксперимент?!
– Да, – ответил я твёрдо, – я принёс вам не мир, а меч. Я хочу разрушить ваш мир и ваше обычное представление о нём, наполнить его бессмыслицей и абсурдом, сделать их очевидными вещами. Но вы сами поймёте, что эта бессмысленность имеет свою железную систему и стройность, потому то она призвана противостоять скуке вашего здравого смысла. Ведь вы же являетесь так называемыми представителями искусства, но ваше искусство ничем не отличается от пошлой обыденности, оно не только не вносит в нашу жизнь какую-то свежую струю очищения, но ещё больше засасывает в свою трясину скуки, хандры и деградации. Разве к этому призвано вести истинное искусство? Один японец говорил, что дзэн призывает к редукции спекулятивных элементов всех учений, к развитию гротеска в поведении и в искусстве, к пафосу выворачивания ценностей наизнанку, антиинтеллектуализму и высокой оценке физического труда, к психотехнике ошеломления, чтобы высвободить человека от зашоренного взгляда на мир. Потому что лишь гротеск становится формой свободы, допускающем свободу личности только как нечто нечаянное, алогичное и юродское.