Театральные подмостки
Шрифт:
– - Думаешь, она тебя видеть хочет?
– - насмешливо спросила Ольга.
– - Может, это именно она из двух пап того выбрала, а не тебя...
– - Она?
– - Конечно. Сам виноват: с мамой знакомиться не хотел, деньги чужой тёте отдавал, с горки не катал, вот у них терпение и лопнуло...
– - У кого это "у них"?
– - Ну, у дочки твоей и у Бога...
Меня опять в голове что-то хрустнуло.
– - А ты как хотел; о чём думают дети, того хочет Бог.
– - Дело ясное: кто перспективнее, в того и пальцем ткнула, -- крякнул Николай Сергеевич.
– - А ты отрезанный ломоть.
– - Пусть так, но всё-таки -- как бы мне дочку ещё хоть краем глаза увидеть?
Тут вдруг
– - Вот и хорошо, вот и поспи, Вань. А то суёшь нос в свои дела... Мешаешься под ногами... Как бы чего не вышло...
Явление 14
Дремотная одурь
Приснился мне то ли спектакль, то ли какой-то этюд с тонкой нравственной подоплёкой лично для меня.
Сцена была разделена на две части некой условной перегородкой, как будто одновременно разыгрывались две разные истории. На одной половине пировали Графин, Оскар, Шмахель и Стас со своими женщинами и Бересклет с Лизой Скосыревой. И стол стал ещё богаче. Тут и дичь, икра чёрная и красная, осетрина, угри копчённые, жареные поросята, судак, фаршированный креветками, и всякие экзотические морепродукты и фрукты, и неведомые мне деликатесы. Словом, зрелище не для слабонервных язвенников.
На другой половине сцены стоял простенький столик, с застиранной и заплатанной белой скатёркой без всякого рисунка. За ним сидели все пятеро детишек вместе с Ксенией. На серёдке всего лишь два блюда, головки чеснока и лука. На одном блюде -- ломтики, похоже, чёрствого чёрного хлеба, мало вовсе, может, кусочка два на каждого. А ещё чашка с картошкой в мундире. Картошка мелкая, и той немного, ребятне только на зубок.
Дети голодными глазёнками поглядывали на соседний богатый стол и сглатывали слюнки. А Ксения, кажется, вообще не замечала никого и ничего вокруг. Склонив голову, она о чём-то думала, словно стараясь не глядеть в глаза своим ребятишкам.
– - Кушайте, кушайте, -- тихим и ласковым голосом говорила она.
– - А ты, мама?
– - спросила моя дочка.
– - Я уже поела.
Только потянулись дети к блюду с картошкой, и тут как тут мясной директор возле них очутился. Ни слова не говоря, без злобы или ещё каких чувств, словно не замечая Ксению и детей, он схватил тарелку своими жирными пальцами и, весь такой стылый и довольный, отнёс её на свой стол.
– - Смотрите, какая прелесть!
– - с гордостью сказал он.
– - Ну, что скажете? Кто когда в последний раз ел картошку в мундире? Я лично в детстве. Это же наше детство! Она ещё горяченькая, смотрите, пышет! Это, конечно, не на костре, но тоже... Дымится... Могу поспорить, вы забыли этот вкус. Не знаю, как вы, а мне вдруг захотелось картошечки поесть печёной. Давайте её под водочку! Эх, селёдочку бы сейчас. Ну, ничего, и омарчики подойдут, и сёмгачка! Давайте и креветочек сюда, угорьков...
Все одобрительно загудели, одна только Лиза Скосырева с глупой улыбкой спросила:
– - Ты что, у детей последнее забрал?
Тот с ухмылкой отвечает:
– - Кто-то же должен забрать последнее. Вовремя не поспешишь -- людей насмешишь...
– - А я узнал эту бабу, -- сказал циник.
– - Несостоявшаяся невеста Ивана Бешанина, ха-ха-ха! И дочка вон его.
– - Которая?
– - Да вон, самая высокая.
Картошку всю расхватали, а водка полилась по рюмкам.
Ксения и дети в первую минуту оцепенело смотрели на то место, где стояла тарелка с картошкой, а потом Синичка вдруг спохватилась.
– - Скорее хлебушко съедайте. Берите всё, не оставляйте. По два кусочка каждому.
Смурной мальчонка напрындился весь, встал из-за стола, подошёл к мясному директору и говорит чуть не плача:
– - Дядя, почему вы у нас картошку забрали? Нам совсем есть нечего.
Мясной директор повернул свою лоснящуюся и довольную физиономию, которая тут же трансформировалась в щетинистое рыло кабана с огромными клыками, и с ухмылкой говорит:
– - Какой я тебе дядя? Хрю-хрю, я твой папа...
И все за столом превратились в каких-то сытых и отвратительных чудовищ. И давай хохотать и сгогатывать.
Я проснулся в холодном поту и еле отдышался. Сердце бешено колотилось, готовое разорвать грудь в клочья. И всё же каков бы ни был кошмар, мне опять захотелось увидеть Ксению и детей. Я закрыл глаза в надежде, что сон продлиться, но на этот раз мне приснилась вообще какая-то галиматья.
А сон вот какой. У Леры очень быстро выросла новая голова, и зажили наши молодожёны в любви и согласии, счастливо и на зависть другим. Но тут вдруг совершенно случайно нашлась старая голова Леры. На неё наткнулся наш осветитель Петрович, когда менял лампочки в софитах. Она скромно лежала в кармане под потолочиной, где проходит штанкерная балка. Ну, голову почистили, пропылесосили, помыли шампунями, заново наложили косметику, и стала она ещё краше прежней. Всё бы ничего, но Лера никак не могла определиться, какую голову оставить. Оттого и сразу характер свихнулся. Она часто стала впадать в задумчивость, усилились нервные срывы, мигрени и психические расстройства. И конечно же, это сказалось на её отношениях с любимым мужем, которые переживали чарующие мгновения медового месяца. Всё пошло наперекосяк, начались ссоры и недопонимания, дрязги и неурядицы. И, как это часто бывает, Лера устала от всего этого. И тут её осенило... Одна голова хорошо, а две лучше -- здраво рассудила она, и после этого как-то странно и плотоядно стала поглядывать на своего ничего не подозревающего мужа.
Всё это, так сказать, сюжетная подоплёка, а сон начался с того, что Лера пришла ко мне и давай плакать и сетовать на свою несчастную женскую долю. Честно сказать, я её не понял. С одной стороны, она говорила, что муж её не разочаровал, подарил ей всю гамму чувств и полный диапазон ощущений, она, дескать, на седьмом небе и счастлива в браке, а с другой -- утверждала, что усомнилась в умственных способностях мужа, мол, голова его никуда не годится, и её срочно нужно заменить на более качественный образец... И вот от меня, стало быть, требуется какая-то малость: я должен -- просто обязан!
– - отсоединить голову Шмыганюка от его тела, выбросить её в мусоропровод или в канализацию, а на освободившееся свято место приладить запасную голову Леры. И тогда, дескать, в их семье наступит полная гармония.
Всё время, пока мы разговаривали, вокруг летала вторая голова Леры -- крылья у неё были вместо ушей. Она беспрестанно вздыхала и устало трепетала крыльями, потому что не могла сесть -- ни ног, ни задницы-то нет. Она всё время крутилась у меня перед лицом, стараясь привлечь внимания, и иногда слёзы капали мне на голову. Я старался не смотреть на неё и всякий раз отводил глаза, не в силах вынести тоскливого взгляда, полного слёз и отчаяния. Она всё время молчала, что, впрочем, не удивительно по причине отсутствия лёгких и невозможности дыхания (хотя моя голова, помнится, осилила несколько фраз). И это молчание, конечно же, ещё больше усиливало трагизм и действовало угнетающе.