Тебе держать ответ
Шрифт:
У Анастаса Эвентри, который стоял у раскрытого окна эфринской гостиницы, подставляя лицо порывистому морскому ветру, было десять тысяч копий. И все они сейчас смотрели в сторону фьева Одвелл.
Он вспомнил — он постоянно вспоминал что-то подобное — одну из последних битв. Крейтон, поле между двумя посёлками, которые они выжгли дотла. Замки лорда Крейтона были укреплены не самым надёжным образом, но людей у него было много, и он рискнул дать Анастасу бой в чистом поле. Он очень самоуверенно держался, этот лорд Крейтон. Прилюдно похвалялся, что заставит «мальчишку Эвентри», как все септы Одвеллов звали Анастаса, сунуть башку себе между ног и досуха вылизать свой собственный зад. Анастас, когда до него дошла эти похвальба, ничего не сказал. Во время битвы он нашёл на поле боя лорда Крейтона и сбросил его с коня, ударив по лицу своим щитом, раскрашенным в белый и красный цвета. Когда бой кончился, Анастас приказал связать пленённого лорда так, чтобы его голова оказалась между ног, и в таком виде на открытой телеге провёз по всему его фьеву. Многие ждали, что он сам станет сопровождать
Эвентрийский паскудник… Он понимал, почему его так называли. Мальчишкой его звали всё реже, паскудником — всё чаще. Однажды до него долетело слово «душегуб». Это после того, как он обезглавил Рейнальда Одвелла, умершего в подземельях замка Эвентри под пыткой, и выставил его голову на пике над воротами замка. К сожалению, она недолго там пробыла — всего через неделю Одвелл подошёл к Эвентри с огромной армией своих септ. Основные силы Анастаса в это время собирались к границам одвеллских земель, поэтому ему пришлось бежать. Снова бежать, и один Гвидре знал, как он себя за это ненавидел.
Всё сильнее и сильнее, с каждым днём.
Он ощутил резь в глазах и зажмурился, поняв, что уже несколько минут стоит, не моргая. Перед взглядом всё ещё была глупая, изумлённая физиономия лорда Крейтона, выглядывающая меж его собственных широко разведённых ляжек. Примкнувшие к Анастасу свободные бонды хохотали как безумные при виде этого зрелища, но Анастас и тогда, и теперь, вспоминая об этом, ощущал омерзение и тошноту. Он не хотел этого делать. Не хотел унижать, не хотел убивать. Но он должен был отвечать на каждое слово, сказанное против него, и каждый предпринятый против него шаг. Он делал это с упрямой, безжалостной последовательностью, и вскоре его враги поняли, что ни одна из их опрометчиво брошенных угроз не останется безнаказанной. И — что много важнее — это поняли также те весёлые лорды, что примкнули к нему и хохотали над бедным дураком Крейтоном. Если кто-то из них в начале войны и считал Анастаса глупым самонадеянным мальчишкой, то теперь они если и не изменили мнение, то предпочитали держать его при себе. На самом деле Анастаса не волновало, что они думают о нём. Главное — они за ним шли. Пока что.
Он никому никогда не признался бы, как ему страшно. В самом начале, затевая всё это, являясь незваным на тинг лорда Сафларе, он почти не верил в успех. Он был мальчишкой, каким они справедливо его считали, наивным щенком, который знал, чего хочет, но не имел ни малейшего представления о том, как этого добиться. С каждым слезливым, скулящим письмом, которое он отправлял септам своего отца, он чувствовал себя всё слабее, всё ничтожнее. Линлойс до последнего отговаривал его от безумной мысли явиться на тинг. «Вас просто убьют, ещё прежде, чем вы договорите», — твердил он. «Пусть, — отвечал Анастас. — Какого хрена мне терять?» И всё же он не решился бы на это, если бы не появление, а затем исчезновение человека по имени Томас Лурк, подарившего Анастасу надежду найти Адриана — и тут же отнявшего её. Том исчез после ночи, когда Анастас под влиянием этой надежды водрузил знамя Эвентри на холме перед замком. И отчаяние, которое Анастас испытал, обнаружив новый обман, толкнуло его на последнюю меру. Может быть, это же отчаяние придало ему убедительности, когда он стоял перед тингом, зная, что каждое его слово может стать последним. Позже он узнал от Виго Блейданса, что Том всё-таки сумел найти Адриана и вёл его к брату — и оба они присутствовали на том самом тинге. Однако после боя исчезли, и их тел не было среди павших. Думая об этом, Анастас невольно стиснул в кулак ладноь больной руки. Адо… ты был так близко… а я не заметил тебя — до того ли мне было в ту ночь, чтоб глядеть по сторонам! Анастас тогда был слишком сосредоточен на том, чтобы заставить бондов слушать себя. К немалому его удивлению, они оказались куда терпеливее, чем расписывал бывалый и опытный Линлойс. Тогда-то Анастас понял, что бывалые и опытные не всегда оказываются правы. Поняв это, он освободился — и остался совсем один.
Проклятый Лурк — и бедный старый Линлойс… Никто так толком и не смог объяснить Анастасу, кто и почему всадил арбалетный болт в грудь старика, когда он пробрался в Эвентри в надежде вытащить оттуда Адриана — а ведь, видят боги, Анастас как следует расспрашивал. Всех: от старой кухарки Розы, плакавшей у него на груди и целовавшей его в щёки, как родного сына, вернувшегося живым с войны, — до одвеллского ублюдка Рейнальда, который и под пыткой утверждал, что отпустил Адриана на свободу и дал ему сопровождение, чтобы он безопасно доехал до лагеря Анастаса. Он стоял на этом до самого конца, даже когда у него стали рваться сухожилия, и Анастас не мог понять цели этой лжи. Если Адриан убит, зачем скрывать это — ведь Одвелл не мог не знать, что эта страшная новость подкосила бы Анастаса? Если он жив, но перевезён из Эвентри в другое место — почему не воспользоваться им как заложником, что они, без сомнения, собирались сделать? В рассказанную Рейнальдом Одвеллом историю Анастас не поверил ни на миг. Окончательно в своём неверии он утвердился, когда Одвелл заявил, будто именно Адриан застрелил Линлойса. Это была самая гнусная, самая нелепая ложь из возможных. Анастас знал своего брата. Он никогда никого не убивал, не любил игры с мнимыми убийствами, не хотел учиться убивать. Он был робким, бестолковым, невинным ребёнком, который никогда не выстрелил бы в человека, рядом с которым рос всю жизнь.
В конечном итоге Рейнальд Одвелл умер именно за эту ложь. И его смерть была тем немногим,
Вернулась служанка с подносом; двое плечистых слуг за нею волокли лохань с водой. Анастас отослал их всех. Девица — не та дебелая, которая принимала его заказы, помоложе и посмазливее первой, — мило румянясь, спросила, не помочь ли милорду раздеться. Анастас покачал головой и, сунув ей в ладонь медяк, закрыл за ней дверь. Потом сбросил опостылевшую, впитавшую пыль трёх фьевов одежду и залез в лохань. Воду нагрели на совесть, она обжигала так, что кожа у него начала краснеть. Он закрыл глаза и почти ощутил руки Илайны, натирающие его плечи жёсткой мочалкой, услышал её переливчатый смех, её игривый голосок, предлагающий потереть милорду спину или что-нибудь ещё. Он почти услышал плеск, с которым она падала к нему в бадью, увлечённая его руками, и её радостный визг. Всё это было так давно.
Он почти расслабился, почти улыбнулся, думая обо всём этом — и тут в мыслях снова всплыло удивлённое лицо лорда Крейтона, а за ним — голова Рейнальда Одвелла, насаженная на пику, чёрная от смолы, в которую её окунули для лучшей сохранности, — чтобы Дэйгон и Редьярд Одвеллы, подходя к стенам Эвентри, успели полюбоваться на то, чем ответил им эвентрийский мальчишка, род которого они уничтожили. Лицо Илайны, лицо лорда Крейтона, лицо того, что было когда-то Рейнальдом Одвеллом. Любовь, отвращение, ненависть. Всё слилось воедино, и ничто не приносило облегчения, пока ему сопутствовало остальное.
Илайна отговаривала его от поездки в Эфрин. После гибели Линлойса она фактически заняла его место, переняв роль непрошеной советчицы. Её тревога и неверие в его рассудок сердили Анастаса не меньше, чем тревога и неверие Линлойса, но ей это было простительно — ведь она была женщиной. Его женщиной, которая носила его дитя. Быть может, она родит ещё до того, как Анастас вернётся в Кордариол, где оставил её на попечение лорда Кордариола и его домочадцев. Леди Кордариол не могла похвастаться знатным родом: её отец был богатым купцом и сосватал дочку за нищего, погрязшего в долгах лорда, к вящему удовольствию обеих сторон. Анастас прожил в Кордариоле неделю и был поражён чувством любви и согласия, царившим в его стенах. Разбогатевший после женитьбы Кордариол дал Анастасу пятьсот мечей в обмен на обещание замка Крейтон, который примыкал к его владениям и который они только что взяли; получив желаемое, он окончательно подобрел и великодушно предложил любовнице своего конунга кров, дружбу и защиту. Он так и звал Анастаса — «мой конунг». Его многие так звали, и в последнее время всё реже вкладывали в это насмешку. Илайна тоже его так звала. Она выкрикивала эти слова, обвивая его ногами в миг наивысшего блаженства. Беременность нисколько не умалила её страсть: в постели она была всё так же ретива и ненасытна, как и год назад, когда он повадился бегать к ней в деревню из отцовского замка. Тайком, потому что Анастас очень быстро понял, что любит её и что отец никогда не допустит их брака. К ней он убежал и в ту ночь, когда переодетые пилигримами Индабираны открыли ворота Эвентри его врагам. В её объятиях он спал, когда убивали его отца и старшего брата. Иной на его месте был бы втайне благодарен за это Индабиранам, потому что теперь, когда отец и Ричард мертвы, Анастас стал лордом Эвентри, и никто не мог указывать ему, кого брать в жёны. Когда он убегал из Эвентри, как жалкий трус, Илайна вызвалась поехать с ним. Она была с ним почти всё это время, хотя он всегда старался оставлять её в безопасном месте, особенно когда стало ясно, что она ждёт его ребёнка. Его сына, может быть. Лэрда Эвентри, рождённого от дочери сельского корчмаря.
В иное время и свободные бонды, и враги, и собственные септы подняли бы его на смех. Теперь же лорд Кордариол, улыбаясь, хлопал его по плечу и спрашивал, когда он поведёт под венец будущую леди Эвентри, а его супруга-простолюдинка понимающе улыбалась и поглаживала краснеющую Илайну по руке. Тот же вопрос, и тоже с улыбкой, задавал Анастасу и лорд Флейн. Только улыбка эта была совсем другая, и именно из-за неё Анастас в обоих случаях отмалчивался. «Вы ведь так алчете возрождения вашего клана, лорд Анастас, — елейно усмехался старикашка Флейн, скаля гнилые зубы. — Не лучший ли это способ его возродить?» Год назад Анастас порадовался бы всеобщей поддержке. Теперь же он понимал: если он женится на Илайне и признает её дитя своим, оба они подвергнутся такой же опасности, как и все его родичи. То, что сейчас происходит между ним и Одвеллами, — это кровная война, и она лишь стала ещё непримиримее после того, как Анастас казнил Рейнальда. Он мог лишь радоваться, что Одвелл успел отдать его сестёр за своих септ и теперь не имел права убить их, не вызвав возмущения собственных людей. Мать и Бертран принадлежали богам, и тронуть их также не посмели бы. Да это и не имело смысла: то, что отдано богам, людям больше не принадлежит. Они не Эвентри. Всех Эвентри осталось — сам Анастас да Адриан, если он ещё жив. Он не сомневался, что если Одвеллы снова схватят его младшего брата, то на этот раз убьют. Из-за него, из-за Анастаса, не сдержавшего слепого гнева. Он был виноват в этом, и не смел теперь подвергнуть тому же риску женщину, которую любил, и дитя, которое она носила.