Тебе не сбежать
Шрифт:
Так с чего начали это делать сейчас? Вообще, непонятно получилось….
— Таня! Ярыгина, блин!
Я слышала, что кто-то смеется, там за дверью. Шепчется, как мне показалось обо мне.
Ну зачем они так со мной? Я ведь ничего им не сделала.
— Кааатя!
По коже уже начал бегать легкий мандраж. Чтобы окончательно не замерзнуть, включила горячую воду, и встала под горячие струйки. Зубы стучали друг об друга. Я уже не знала что предпринять. Снова подергала ручку двери, и опять безрезультатно.
Спасибо, что хоть полотенце мне оставили на крючке. Только вот толку-то от него? Оно насквозь промокло,
— Кааатя! — брррр, брррр…..Холодрыга какая…..
От того как несправедливо со мной поступили одноклассницы, глаза уже щипало от слез. Я чувствовала как мои щеки горят, и как кожа под глазами предательски увлажняется. Я не хотела чтобы они увидели, что довели меня до такого состояния когда войдут в душевую, поэтому держалась как могла, однако истерика вызванная таким отношением подступала ко мне неумолимо….
— Вот стервы….стервы мерзкие….- уже по-тихоньку всхлипывала, вытирая глаза рукой и куском холодного полотенца. Хотелось им как-то отомстить, но я с самого детства была не приспособлена к дракам, всегда была мягкой и слабенькой, и в случае чего редко могла дать отпор. Какое счастье, что раньше этим никто и никогда не пользовался.
— Донцова? — дверь неожиданно открылась сама собой, и в холодную парилку заглянул Николас Тардашевски. Судя по его удивленному лицу, он не ожидал встретить меня здесь в таком состоянии. Заметив, что я полуголая, кутаюсь в мелкое, намокшее полотенце, которое мало что скрывало, парень явно был удивлен. Он пялился на мои ноги. А когда заметил мою полуголую грудь, у которой от холода очертились мелкие соски, я мимолетно отметила, что его кадык дернулся а сам он уставился на меня совсем странно.
— Ты чего тут….? Одна. Тебя заперли здесь, что ли?
Хотелось броситься к нему на шею и плакать, плакать, рыдать. Рассказать, что да, заперли, да еще и смеялись стоя под дверью. Я слышала.
Но я конечно же, сдержала этот порыв. Тардашевски вчера на весь класс сказал, что я «страшилище», и «кому она нужна». А я такая, ему на шею брошусь. Странно же будет.
— Не твое дело! — было стыдно перед ним, но я была так обижена за вчерашние слова, что даже не поблагодарила за спасение меня из холодного плена. Перебьется этот Тардашевски. Хотя конечно, некрасиво получается.
— Кто?! — рявкнул, провожая меня к раздевалке. Я же отметила, что этот псих пялится на меня как ненормальный. Под его взглядами, мне становится слишком не по себе. Жарко. Приятно так. Как будто он каким-то коконом меня опутывает.
— Да какая разница?! Отвернись!
Было стыдно, что мой одноклассник видит меня полуголой, но почему-то одновременно с этим нравилось, что он здесь, и я перед ним такая голая….такая ранимая….
— Да вот они голубки!
Едва успела прикрыться платьем сверху, как в раздевалку резко вошла целая толпа наших с Тардашевски одноклассников.
— Я же говорила, Николас пойдет её спасать! Признай уже, что Донцова тебе нравится! — Ярыгина напару с Казанцевой стояли в первых рядах нашего класса. На лицах дебильные оскалы и предвкушение чего-то неприятного. Гнусного.
— С чего вы взяли, что она мне нравится?
Я видела, что он покраснел. Желваки ходили ходуном. Даже эти две сплетницы, которые все это и затеяли специально, перестали по-дурацки улыбаться
— Мне просто стало жаль эту убогую. Она же жирная, да еще и тупая. Кто-то же должен заступаться за таких, раз у вас идиотки, совести не хватает.
— Ник, ты чего? Девочки же пошутили….
Рябов, который положил глаз на Казанцеву еще в прошлом году, стоял немного бледный, но все равно прикрывал собой виновниц торжества. Было видно, что он сам напуган, но вроде старается держать марку. Зрелище то еще.
— Зато я не шучу! — Тардашевски чуть наступил в его сторону, и все сразу расступились с дороги. — Я встречаюсь с Леркой из девятого «Б». Это все знают! Нахер вы мне эту серую мышь сватаете? Совсем уже что ли?
Я стояла ни жива ни мертва. До ужаса было обидно, что стала эпицентром этого кошмара, но еще обидней почувствовала себя после слов Тардашевски. «Толстая, тупая, серая мышь….» И апогеем этого всего стало то, что из центра других ребят вышла сама Лера Фомина, та самая про которую и говорил Николас. Она встала немного рядом с ним, глядя на меня с таким превосходством и презрением, словно я какая-то заразная, или грязная.
Словно я воняю чем-то, и ей приходится морщить свой красивый, ухоженный носик в моем присутствии.
А он обнял ее за талию, и притянул к себе ближе….
После этого я и пообещала сама себе. Никогда не верить Тардашевски. Я ведь думала, что он хоть немного ко мне неравнодушен. Он же не просто так мне давал списать. Даже не постеснялся признаться вчера, что сам дал тетрадку.
А тут оказывается вот что. Жалеет меня. Я — жалкая….
Почему-то именно этот эпизод вспомнился мне сейчас, когда я залезла в шкаф в ванной комнате, в котором моя мама хранила полотенца и принадлежности для душа. Там были разные полотенчики, и даже нашлось то самое которое было у меня в тот неприятный день. НАдо было его выбросить, а я как дура оставила его.
Хотя теперь уже не важно.
После той сцены от меня отвернулись почти все мои подруги. Даже не знаю с чем это было связано, возможно виной тому были слова Тардашевски обо мне, либо же тот факт, что я стояла там одна, мокрая, холодная, и действительно жалкая, и никто, абсолютно никто за меня не заступился. Все только пялились, смакуя мое унижение и боль.
Но с другой стороны было в этом и что-то хорошее. Всем наконец, стало на меня плевать. Если раньше, девочки в школе шептались за моей спиной, зорко наблюдая за нашим с Николасом общением, стараясь как мне показалось выявить его симпатию в мою сторону, то теперь никто не обращал на меня никакого внимания. Как отрезало.
Я единственная кто переживал из-за этого. Даже пришла домой в слезах тогда. Да еще и замерзла в тот день как цуцик. Даже помню как папочка, увидев мой посиневший нос, сделал мне своего знаменитого какао со сливками, а бабушка вытащила из закромов очередные носки из овчинной шерсти, и я сидела на кухне, попивая свое какао, обнимаясь с мамой и бабушкой, и думала, что мне стоит уйти из этой школы в конце-то концов, в какую-то другую. Понимала, что в принципе, осталось отучиться с моими одноклассниками всего лишь один никчемный год, но из-за гордости и чрезмерного страха, я была не готова и дальше там находиться. Хорошо хоть мама и папа поддержали.