Тебе посвящается

Бременер Макс Соломонович

Что-то помешало Валерию подметить во взрослом рас­суждении и маленькую несуразность (студентка согласи­лась со словами, которые сама же приписала ему), и чрез­мерную горячность. Он воспринимал сейчас одно – прав­ду, что говорила Наталья Николаевна. Подробности ускользали, и даже сравнение – «в душе, точно в тиши музея» – лишь считанные секунды было для него дико­винным. Позднее он ощущал уже не оригинальность, а только горечь этого сравнения.

– Как же все-таки так получается? – после паузы снова спросил Валерий.

– Не знаю, – ответила Наталья Николаевна в третий раз.

Несколько

минут они шли молча.

– Вот этот переулок – мой, – сказала студентка. – Доведете меня до дому или, может быть...

– Нет, почему... доведу, – немедля отозвался он.

Оглядевшись, Валерий обнаружил, что ему совершен­но незнакомо ни место, где он находится, ни название пе­реулка на ржавой дощечке с полустершейся первой бук­вой и целехоньким твердым знаком на конце. Захвачен­ный беседой, он не следил за дорогой и теперь помнил всего-навсего, что шагает, кажется, уже довольно долго.

Едва Наталья Николаевна и Валерий свернули в пе­реулок, как от угла отделились трое молодцов – один лет четырнадцати, крупный и рослый, и двое поменьше, похлипче. Они последовали за Натальей Николаевной и Валерием, сначала нарочно громко переговариваясь меж­ду собой: «Какая пара», «Вот это пара!», «Жених с не­вестой!», «Любовь до гроба!» Затем парнишка поменьше забежал вперед и, хихикая, спросил:

– Вы скоро женитесь?..

– Чего ты, не видишь – уже! – басовито откликнулся рослый парень, шедший позади.

– Ребята, как не совестно безобразничать! – возму­тилась Наталья Николаевна. – Прекратите сейчас же ба­лаган!

– Жена обиделась! – объявил старший, а двое других старательно захохотали во все горло, семеня по пятам за студенткой и Валерием.

Валерий обернулся, мгновенно схватил хохочущего мальчишку за ворот, приподнял, встряхнул, опустил. Тот побелел от страха. Второй, разом оборвав смех, отпрянул к старшему. Рослый парень подскочил к Валерию:

– Ну-ка, отпусти!

– Я те зубы поскалю! – спокойно и негромко сказал Валерий, не двигаясь с места, и выругался. – Беги отсю­да! Дам в лоб! – Последние слова, произнесенные надле­жаще грубо и отрывисто, действовали безотказно, так как давали понять мальчишкам, что им встретился «свой», да к тому же, видать, «тертый».

Когда мальчишки, невнятно грозя «попомнить», скры­лись, Валерий как ни в чем не бывало вернулся к раз­говору. Но на студентку встреча произвела большее впе­чатление.

– Вы себя с ними очень решительно вели! – сказала она возбужденно. – Просто на редкость ловко их спрова­дили! Я уж не на шутку забоялась...

– Что вы, это ж мелкота, – ответил Валерий небреж­но и скромно, – пустяки...

– Но все-таки их было трое! На редкость ловко вы их спровадили, – повторила она. И, поколебавшись, добави­ла: – Только вот ругались напрасно.

«Услыхала все-таки», – подумал Валерий.

– Таких же добром, уговором не возьмешь, я-то знаю, Наталья Николаевна, – сказал он, оправдываясь. – Начали б мы: «Как вам не стыдно, должны соображать...» – и всякое в таком роде, ни за что они б не отстали.

Наталья Николаевна ничего не возразила, и он, решив, что этот вопрос исчерпан, заговорил о другом:

– Я вот вчера дочитал «Педагогическую

поэму». Так там Макаренко на последней странице пишет: может быть, создадут скоро простую, деловую книжку – о коммуни­стическом воспитании. Вы, наверное, помните – как раз кончается этим. А что такое, Наталья Николаевна, ком­мунистическое воспитание?

Студентка усмехнулась, посмотрела на него с пытливым удивлением. И он смутился, гадая, сочла его теперь Наталья Николаевна позорно несведущим или, наоборот, сверх меры глубокомысленным.

– Возможно, у вас времени сейчас нет? – спросил Ва­лерий.

– Что вы... – ответила она рассеянно. – Есть, конечно.

Они остановились на ступеньках, ведших к подъезду высокого кирпичного дома.

– Коммунистическое воспитание – это воспитание, правдой, – отчетливо, но как-то машинально проговорила Наталья Николаевна.

Ее заботило больше всего то, что как педагог она должна была сейчас порицать Валерия, который несколь­ко минут назад при ней выругался, но не делает этого. Она не захотела «не заметить» слов Валерия, обращенных к хулиганам, – это было бы с ее стороны лицемерием. И она укорила его за них. Но его оправдание убедило ее. Новые укоры, казалось ей, были бы так же фальшивы, как вид, будто она «ничего не заметила». Выражений, ко­торые приличествовали бы случаю и в то же время не ре­зали бы уха, попросту не находилось. И вместе с тем было неудобно отпустить Валерия, оставив за ним последнее слово, хоть это слово ее и убедило.

Вот что беспокоило Наталью Николаевну, и прочно усвоенное в институтские годы определение коммунисти­ческого воспитания она привела, не отрываясь от этих сво­их размышлений.

Для Валерия услышанное прозвучало открытием.

Воспитание правдой! А в их школе? Твердят одно: мы всем пример, на нас равняются все! Как часто в их шко­ле кичливо восклицают это!.. А какой же они пример? Взять Хмелика, взять Лаптева... Разве настаивать: мы пример – значит воспитывать правдой?!

Вот она, причина. Скорей бы открыть ее товарищам. Он вспомнил, что его пригласили на завтрашнее заседа­ние комитета комсомола и совета дружины, на котором речь должна идти о подготовке к диспуту «Облик совет­ского школьника». Значит, завтра он и выступит. А чтоб причина неблагополучия в школе, давшаяся в руки, не ускользнула, не испарилась таким же чудом, каким вдруг «поймалась», он все повторял про себя коротенькую завтрашнюю речь, точно теорему. Именно, как теорему, в ко­торой нельзя упустить и малости, – иначе не докажется.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Валерий немало удивился бы, если б узнал, что в тот же вечер в гостях у Ксении Николаевны был... Костяшкин. Но еще более удивлен был приглашением в го­сти сам Костяшкин. Приглашение в милицию озадачило бы его гораздо меньше. Нетрудно было бы догадаться, что стало известно о каких-то его грехах, не слишком, впрочем, серьезных. Зачем его позвала к себе Ксения Ни­колаевна, он понять не мог.

Костяшкин считал, что смыслит кое-что в жизни. Бо­лее того, он даже считал себя человеком опытным, иску­шенным и видящим все насквозь. Кроме того, он был уве­рен, что очень хитер.