Течение

Малахов Олег

Зачем нам время, если есть то, что нам не подвластно. Говорить громко и шепотом. Но не подавлять свой голос.

Лина. Эвелина. Дева. Чувствую единство. Есть некая субстанция, связующее звено, некое скольжение в нежность. Лечу в невидимость, в неслышимость, в никуда.

Странно, непоколебимые смысловые единицы, населяющие сознание, пробуждаются, рождаются в необычный момент, в необычное время, в капле пива, в слегка приоткрытой двери, в гарпунах китобойцев...

Да, сэр. Это совсем не то. Я здесь. Неужели есть еще кто-то в этом веселом кабачке. У вас, сэр, еще один шанс. Подойдешь? А впрочем. А вот хотелось бы. Да сэр, в свечении моего танца ты невидим, а я - простор объятий и радостный плач сквозь дискоритмы и расплескивающийся виски в моем искрящемся стакане. Шар подвешен слишком низко, и ты коснешься его головой. Пригнитесь, мой милый. А вы уже задели меня. Да, сэр. Как же это?.. А ведь я уже. А вы ли? И где же? И в чем? Я - вопросительный знак, я очень пластичная, плачущая. Да, да...все правильно...сэр.

Я хочу быть прекрасным и влюбленным. А я слаб. А я изувечен. Когда я жил на Марсе, я был твердо убежден, что планета Земля необитаема. Я ошибался. Моей ошибкой многие увлеклись. Опять влюбляюсь. Живая женская натура покоряет меня.

Это случилось утром и повторилось вечером. В его азиатских глазах пылало солнце. Оно раздваивалось в пространстве, обретая отражение в окне отеля. А на крыше отеля он, некий тщедушный представитель человеческой расы, все еще хотел творить будущее. Тело в облаках, и солнце сжигает одежду, и синева неба приобретает синий оттенок. Кто-то должен украсть у времени свои шаги, чьи-то мысли застряли в лифте. Отель переполнен. Миллионный посетитель заказал номер на двоих и отправился спать, а его предшественник украл полотенце и два халата. А тот, был на крыше, остался с открытым сердцем и повернулся к миру спиной. Я подхожу к определенной точке. Отель отдается каждому, заманивая улыбками консьержей и консьержек, постельным разнообразием. Это старый отель. Когда он решил поселиться в нем, он

вскрыл внутри мысль о том, насколько беспорядочна жизнь у каждой из гостиничных постелей. Они пропитаны сексом. Осознание этого факта укрепилось в мозгу, возбудило, развило желание. Он подчинился желанию. В баре напротив он уже пытался обрести свою ночь. Зачем я скрываю имя этого человека? Я очень давно знаком с ним; он расплавился в моих мыслях, трансформировался в расстояние, которое мне необходимо преодолеть. Каждодневная волокита не отражалась в его глазах, не сквозила в словах, и движения были лишены размеренности и монотонности. В нем процветала идея пресловутого нонконформизма. Вот именно. Так и не иначе. Он - нонконформист. Так и назову. Нонконформист остается в баре. Какая простая жизнь. Просто несешь свечу. Ветер гасит пламя. Начинается мучительный поиск света. Все просто. Простое решение требует титанических усилий. Почему же? Почему... Все...все...все...и ничего. И приходится обливаться болью. Когда боль проходит, исчезает любовь. Мучай меня. Издевайся. Казни меня. Иначе льдинкой останусь я на чьей-то ладони.

Нонконформист согласен составить мне компанию. Он не разноцветен. Он серый. Он не чувствует буйства красок. Он умер для всего, что имеет цвет. Он забывчив. Он вне стандартов.

"Я набью тебе морду." - звучало неестественно.

" Я убью тебя." - звучало нежно.

А ди-джеи блевали в пластиковые унитазы.

Что-то ласковое произошло вне моего времени. Позови меня завтра. Я должен очутиться именно в досягаемости твоего голоса. Я ложусь в темноту, я теряю тело в солнце. Что остается? Я, лежащий в темноте; я, утраченный в солнце. У меня есть секрет. Завтра я встану с постели, приму ванну. Секретная субстанция овладеет мной. Потом ощущение: я обрызган слезами пьяной обладательницы громадного сердца. Почему-то я знаю ее историю. Сигналы рук и струны взглядов. Сидеть на ступеньках и рыдать. Лужи слез. Что делает с детьми факультет. Церкви разоряются. Колокола умолкают. Купола пошатнулись. Свободное зависание. Распространение ощущения. Страх расстаться. Страх расстояния. Всю жизнь стараться не сделать глупость, сказать правильно, увидеть первым и не упустить увиденное. Всю жизнь знакомиться с людьми, ища общения, и тешить себя знанием закономерности поиска.

Художник - сгусток эмоций. Крайности раскрепощают рассудок. Необходимо уметь чувствовать, чтобы научиться вызывать чувства.

А любовь - океан слез. И можно просто рыдать, когда нет рядом, когда на миг ушла, когда он лишь грустно взглянул на небо. И плач. Разрывает плач, когда не прикоснулся, когда отвернулась, когда сон расстроил, когда не уходит, остается с тобой, но мелькнула мысль. Чистый плач. Когда болит все. Когда все болит. Когда все болит у нее, у него. Плач уничтожает, когда нельзя помочь. Полслова - и слезы. Полвзгляда - и слезы. Как ты себя чувствуешь? А в ответ - плач. А в ответ - поток слез. И ответ бросает в отчаяние. И тогда снова плач - и самоотречение. И любовь до самоотречения. И выстроить свои страсти, и разбросать свои настроения, и расплакаться. И плач - в крик, и крик - в стон. А потом предчувствие, а потом бесчувствие, предчувствие бесчувствия. Итог известен. Стабильность рыдания. Хочется разбить голову, изуродовать тело. Может, кто-нибудь заплачет. А потом мертвенный взгляд в никуда. Роковое мгновение. Судьба все равно не пощадит... И что?

Я поселюсь в крепости. Крепкими и прочными будут стены, бдительными будут стражники. Холод, хранимый внутри будет неистребим. Где-то море и солнце... Где-то. Где-то зеленые поля и заснеженные горы... Где-то.

Я обнаружил Максимилиана в женском туалете Женевского аэропорта, испражняющегося в луже собственной крови. Он долго колол свое тело маленькой иголочкой, желая проколоть буквально каждую пору кожи. Я его не узнал, но почувствовал, что это он. Сначала я выбежал с желанием обратиться к кому-нибудь за помощью. Потом понял, что кроме меня Максимилиану не на кого рассчитывать. Я вернулся. Снял свою рубашку и попытался стереть кровь с его тела. Он смотрел на меня откуда-то издалека, почти с того света. Обморок с открытыми глазами. Зачем, черт побери? Максимилиан. Не один и один. Он практически соединился с абсолютом печали, то есть максимально приблизился к этому состоянию в этом абсолютно неабсолютном мире.

Нахожу вино. Отхожу в пластику английских лордов. Открываю буколики вдохнувшего порох римского эстета на поверхности взгляда, доступного лишь рабам.

Рассказы Максимилиана.

История моего города.

У Сони в левом глазу отражалось змеиное жало моего преподавателя Неонила. С египетской загадочностью звезды обретали свои окончания. Пока я целовался с Соней, Неонил что-то читал в углу своего гетто. Было мало места и я не мог полностью овладеть Соней. Неонил говорит всегда вовремя. Он берет слова из книги мудрого астронавта и распоряжается ими. Люблю Соню за то, что она перестает слушать как раз в тот момент, когда произносятся самые важные слова. У Сони славная грудь. Когда я убивал ее, мне было приятно ощущать, что я буду последним, кто будет щупать ее грудь. Неонил всегда убивал как-то бессознательно. В этом была разница между нами. После смерти астронавта, Неонил перестал любить экзамены и больше не занимался сексом с девушками, которым нужна была степень. Как-то в одном из баров на побережье Неонил поддался влечению к моей сестре, негритянке Лоле и обнажил ее в присутствии посетителей, многие из которых как раз вернулись после карательной операции. Увидев Лолу голой, даже у меня появилось непреодолимое желание обладать ею. Даже ее неизлечимая болезнь не остановила мужчин в баре. В последствии через 8 дней 5 счастливчиков умерло. Неонил остался в живых, а Лола стала любовницей Сони.

Опустошение.

Пьеро снимал пальто. Он был медлителен. Лимузин чернел на улице. Одна нога Сабины выглядывала из автомобиля, не касаясь асфальта. Пьеро искал краски. Когда он целовался с художником, внутри возникали краски, рождаемые воображением. Но Пьеро задушил художника вчера утром.

Нашествие.

Мария любила спать днем, когда соловьи покидали рощу. В глазах наблюдавшего за ее сном Пабло ветер шевелил слезы, то вырывая их из глаз, то разбрызгивая вокруг зрачков. Пабло превращался в беззаботного юношу, когда Мария спала. Где-то далеко шумел город. Его огни были яркими в ясную погоду. Мария всегда всматривалась в огни с особой тревогой, а Пабло волновался и пытался отвлечь внимание Марии. Город приближался.

Любовный бред Максимилиана.

Я ищу лекарство от дождя. Я думаю о тебе на обрывках бумаги. Направление, в котором ты движешься, приобретает мой смысл, вещи, которые ты надела, пропитаны моими далекими слезами. Как ты? Что ты? Где ты? Кто ты? Думаю, что вижу объекты такими, какими они видятся тебе. Затихает все вокруг. Момент затихания совпадает с моментом затухания зрачков. И ночь для меня начинается, как только ты подумаешь, что уже темнеет, что пора... Вода в озере отражает твое лицо, если я всматриваюсь в ее глубину. Я всматриваюсь в твою глубину. Рисунки на тротуарах размыты дождем, и я читаю в их расплывчатости свою потребность в красках твоей души. Моя потребность долгое время не имела имени, не могла быть расшифрована; сейчас потребность жить олицетворяется с потребностью видеть тебя.

Неприкасаемый.

Он выпивает стакан молока. Она выпивает стакан молока. Идем... Сара, пораженная огнем, касается руки, а глазами говорит, что хочет остановить... Я ей верю и падаю, касаясь земли. Земля вновь разродится мной. На континенте, на котором я буду рожден, священнослужители освятят меня. Я выпиваю стакан молока и ощущаю, что касаюсь губами влажной жизни; жизнь обволакивает язык. Оказывается, что глаза касаются взглядом зеркала. Зимняя кожа моего друга касается одежды. Поздние обещания тревожат слух, истинная любовь касается последней слезы, катящейся по лицу и устремляющейся вниз. Падающее тело касается поверхности. Нерв обретает тело. Старость касается юности, юность касается детства. Вопросы касаются ответов. Телефонная карточка касается телефонного аппарата. Слова касаются телефонной трубки. Я просыпаюсь в квартире на 22-ом этаже. Слышу звонок, но боюсь прикоснуться к чьему-то посланию. Я приближаюсь к стеклянному столику, опрокидываю стакан с вином, отхожу к окну и углубляюсь в ночные краски, свет, распадающийся на движимые и недвижимые огоньки. Город - эпилептик. Драматургия фонарей. Они разыгрывают новые городские пьесы. Даже фонари начинают влюбляться друг в друга. Я касаюсь фонарного света. Прожекторная любовь хранит тайну кислотных ливней. Город - астматик. Необдуманное движение. Шаг по направлению к пустынному пляжу. Одежда в клетку. Остаюсь. Касаюсь. Каюсь. Отстаю. Кто-то собрался прикоснуться к страницам утерянного романа. Робкие воины. Город химия, город - зоология. Город - зоохимия. Обезьяна в моей постели. Я касаюсь ее шерсти. Правдивый сон. Он пьет молоко и опровергает свое предназначение. Можно я постою на сцене? Со сцены доносятся слова про неумирающую любовь, которая умерла при рождении. Город - торнадо. Позволь прикоснуться к твоей руке. Волосы поддались буйному торнадо. Где искать твои волосы? Город обволакивает и не отпускает, как жизнь обволакивает язык и проникает внутрь. Утро. Кому-то подчиняется вселенная. Я чувствую, что множество голосов зовут меня. Помню ли я, когда все ЭТО началось? Я касаюсь вопросов, верю в жизнь с вопросами, а в небе проплывает мечта, которую я болезненно ощущаю внутри своего чувствительного организма. Я интересуюсь людьми. Я касаюсь их имен. Их имена находят мои мысли в пьяной полудреме. Медиум обретает постоянно бездомную, пожизненно бездонную осень. Чувства касаются мест, пространств, касающихся каждой временной единицы. Я могу переплыть океан, но потом я не скроюсь от прикосновений иного светлого, пасмурного, солнечного и ночного неба. Слова обидели меня. Слова успокоили меня. В небытии я касаюсь бытия. Мыслительные игры. Игры мысли.

Разобрать, расстроить, распутать, разгадать, разоблачить, изобрести, изувечить, измерить, изведать, изобразить. В образах обитает серенада моей любви. Я представляю многое и многое в моем представлении становится малым, частичкой и, в то же время, я тону в частностях и ощущаю их целостность. Я частичен... Холодная рука моего соперника касается моих зрачков. Кто-то пошутил, сказав: ты не один. Необходимость отсрочить приход женщины, подождать и обрести состояние открытого сознания. Я остыну. Завтра выйду на улицу, именуемую "больничной койкой." Ты никогда не найдешь. Скажи, что тебе это не нужно. Но ты ведь не думаешь так на самом деле. Девушка рядом похожа на кокаин. Времени нет, а ее кокаиновые глаза касаются моих измученных рук, огрубевших от неискренних рукопожатий. Я вдыхаю ее глаза. Мои стоны приобретают различные цвета. Точка отсчета развивалась и выросла в систему. Подарок солнца. Еще одна возможность ощутить землю под ногами. Я касаюсь земли. Пальцы обрастают робкими поцелуями моих невидимых незнакомок. Я проскальзываю в светопластику городских огней. Не отворачивайтесь от меня. Видите ли вы меня? Нравлюсь ли я вам такой? Я знаю, что прошли годы, и пройдут годы. Но я стою, не меняя позы, а вокруг все меняется. И мне кажется, что я не меняю позы, а оказывается, что я уже вовсе не стою, к моему великому счастью я наконец смог взлететь и коснуться неба. Мне нравится запах некоторых цветов. Я влюбляюсь в цветок и касаюсь его аромата. Я беспомощен в своей одинокой постели. Высокие здания. Многоквартирные, многопостельные накопители. Каждая из постелей достойна быть признанной спасением. Я касаюсь спасения. Любовь - порошок. Любовь - заменитель. Любовь - растворитель. Любовь - путеводитель. Любовь - опоздание. Любовь расписание. Я рядом с твоим дыханием. Я не знаю, кто ты. Я даже не знаю, кто я, но я касаюсь дыхания. Я стою на краю. Подо мной суматошные дни со своими "я". Друзья покидают, когда тест становится жестоким. Кожа стоящего рядом на сцене безумца краснеет и отмирает. Шум. Он похож на греческого атлета. Того самого атлета, который был воспитан в Фивах и умер в глубокой старости. Вот он метает диск, вдогонку - копье. Шум нарастает. Я не похож на атлета. Я слаб и безоружен. Как удержать мне глаза воскрешающей мои чувства девушки? Я потерял веру. Я знаю, что каждый может потерять веру. Но как мне спасти в себе ее глаза? Меня чарует возраст. Эти наполненные жизнью годы. Эта свежесть и...свет. Подростковая демократия внешности и тела. Весна жизни. Обретение формы. Познание мелодии. Я хочу прикоснуться к этой мелодии. Детская совесть. Я уже не слышу ее чистую речь. Молодой итальянец поступил в университет. Видимо, он станет важным человеком. Ничто. Слышишь? Ничто. Видишь? Ничто. Ничто не заменит спасительного взгляда юной грации. Можно бродить по аллеям несостоявшихся прогулок вдвоем. Можно избегать солнечных лучей и следовать за дождем, но послание двух зрачков может неожиданно настигнуть и разорвать душу. No exit - самый щадящий режим существования. Появляется что-то неопровержимо новое. Это закрытый клуб. Многие хотят попасть сюда. У многих есть неистребимое желание прикоснуться к этому стилю жизни, соединиться с ним. Я, растворившись в электрическом беспорядке таинственной изолированности, касаюсь разговора с вельветовой душой моих долгожданных соратников. Бесконечная улица. Я привыкаю к уличному движению. Сердце разбито. Мое тоже. Чем ближе ты к Швеции, тем чаще ты думаешь о непрекращающемся дожде, а цветы все слаже. Какая крошечная душа! Посмотрите. Боже мой. Какая хрупкая! Коснись ее - и она умрет. Кажется, вот-вот она утратит форму. Неужели еще не все исчезло? Громкие слова. Психологизация страны. Удержись на плаву. Я вырасту специально для тебя. Меня четвертовали. Пробуждаясь, я ускользаю. Сгорая, я уплываю в звездную диаграмму. Он вновь прыгает вниз с многоэтажного здания. Она опять раздевается на площади в центре города. Ее одежда касается асфальта. Падение ее белья чарует его и его падение на асфальт остается незамеченным. Я здороваюсь с бельгийцем. Его бесит свобода передвижения. Независимость его духа определяет утрату чувственной зависимости. Порой я забываю адреса, имена, названия, время и место. Когда я должен быть и где? Должен ли я быть? Быть ли мне? Есть ли я? Утренняя слава. Как зовут тебя? У меня нет имени. Я есть и меня нет. Странности вокруг. Я радуюсь горю. Вены на левой ноге хранят мой мир, случайные и обусловленные слезы и влюбленности, мои взгляды на небосвод; узлы вен - сосредоточение моего светлого стона и дорогих мне человеческих глаз. Абсурд, хотя кому какое дело? В сплетениях вен притаилась моя скорбь и вдохновение. И мир остается нетронутым. Он лишь слегка потревожен. Как много боли вокруг. Я в баре. Я не знаю, хотя нет, знаю, как я попал сюда, я просто шел и все... и все казалось бездумным, необдуманным, невыдуманным. Была жизнь, как выставка, как заставка, приставка, отставка. Я касаюсь того, что мне кажется необдуманным. Я останавливаем ситуациями. Я зачастую не в состоянии творить свою маршрутную сетку, преобразовывать свои кондиции, общаясь с жидким допингом. Боюсь ставить точки. Бумаге больно. Может, отказаться от точек, но я все равно касаюсь бумаги, и буду и желаю касаться бумаги. Потом все будет втиснуто в сферу безжизненной виртуальной шизофрении. Это больше, чем вселенная. Это больше, чем бесконечность. Это больше, чем я и ты. Все-таки воображение может победить грусть и можно разрыдаться от радости. Мне нечего делать. Никто не обращает внимания на тебя и меня. Хорошо, но что с тобой происходит? Ты превращаешься в дерево, потом в таракана, затем ты становишься полотенцем. Польская девушка Анна не догадывается о том, что я сейчас касаюсь ее имени. А я хотел бы прикоснуться к ее руке. Я буду героем каждого момента для девушки в модной одежде. Откуда взялись эти масс-культурные взгляды? Беспечность прежде всего оставляет след, касаясь стратегии поведения. Умереть в чьих-то объятиях, и даже не в чьих-то, а именно в тех самых объятиях, а взамен овеществление, меркантильность и лицемерие. Инстинкты и рефлексы. Люди - нелюди, люди - не люди, люди - нелюди, люди - не люди. Под знаком сна прошла ночь моих соседей. А я пытался разрушить асфальт. Мостовые - городские речки. Тротуары - ручьи. Здания - горы. Столбы - деревья. Прожекторы - звезды. Попытка разоблачить мечту таит прикосновение к чувствительной мякоти человеческого естества. Ради тебя я навсегда остаюсь одиноким. Знаешь ли ты, куда идешь. С тобой никак не может проститься чье-то сознание. В этом пространстве мистификаций ты превращаешься в сердечную боль, в светловолосые стоны. Слова усложняются, становятся безжизненными. Когда все закончится, она проснется, встанет с постели, отыщет свое белье, оденется, выйдет, останется одна. Оплеванные творцы догадываются о том, что плевок касается души и затрагивает чувства. Мы говорили о кайманах, о тамилах и сикхах. Мы касались сгустка судеб. Кто-то сходит с ума от буйства жизни. Все смешивается. Части касаются друг друга. Многообразие одиночества подчиняет умы и разоблачает сущности. Мы покидаем друг друга. Окно, то самое, открытое настежь в зарождающейся ночи. Редкие огни, оранжевая луна. Запах слияния. Ирония и надежда. Предательство и главенство чувства. Ты будешь помнить это все. И все это буду помнить я. Я буду бережно касаться каждого поцелуя в памяти и ощущать их тепло. Я буду касаться того неба, открывавшего воздух городских видений и полуночных созвездий. Я буду касаться зодиакальной пыли в наших глазах. Я даже могу подчиниться твоим воспоминаниям - и плач не будет прекращаться. Моя голова лежала у нее на животе. Мысли касались медного кабеля и Лондонского арбитражного суда. Выбор сложен. Пачка молока разорвана. Молоко растекается по поверхности. Молоко подобно кислоте разъедает асфальт. Очаровательное Рождество. Поцелуи. Эйфория снега. Вечернее возвращение домой. Славная атмосфера запаха хвои и неуверенных огоньков свечей. А появляюсь ли я за праздничным столом? Дни превращают меня в юношу с окровавленной головой. Не пересекай черту. Я перпендикулярен зданию, я параллелен небу. Почему-то закончился морфий. Боль возобновилась. Капельница. Электрошок. Искусство продолжить боль. Я чаще смотрю на звезды. Когда я запрокидываю голову, всматриваясь в ночное небо, я спотыкаюсь, и продолжаю идти, не ощущая дороги. Она следит за модой. Она - воплощение современности. Ее глаза - пестрые картинки журналов. Она - дым сигарет и запах дорогих коньяков. Я не вижу цветов у ее ног. Каждый мусорный бак символизирует мою безграничную любовь к ней. В телевизионном хаосе разоблачается ее растительная исключительность. Пластиковый дождь. Я пытаюсь объяснить, что что-то не так. Обними дождь и дождись восхода солнца. Я трогаю твое тело. Ощущение близости, но твои глаза далеко. Не целуй мои следы. Это моя природа, они не подтверждены чувствами. Ты глупая. Прошлое перечеркивает будущее, оставляет кого-то за пределами света. Я касаюсь твоей истории и осознаю, что у меня исчезает желание касаться твоего тела. Я обретаю состояние неприкасаемости.

Прохожий.

Я прошел мимо и даже не подумал о том, что, быть может, позади осталась долгожданная любовь. А потом я не подумал, что можно неожиданно свернуть на другую дорогу и заблудиться. Я прохожу мимо откровений и музыкальных композиций. То, что остается позади, остается позади навсегда. Я обещал кому-то когда-то, что я не стану пренебрегать глазами девушек. Радостная мелодия тела. Искусственный запах подчиняется естественному аромату. Я забыл о дожде, но как я могу запретить ему искать меня. Он не может просто пройти мимо. Он так влюблен в меня. Раньше мы часто проводили время вместе. Сейчас я не знаю, когда я вновь вспомню о дожде и о его целебных свойствах. Я прохожу мимо. Хочется взорваться, пройдя мимо, чтобы ничего не осталось. Но даже после взрыва мои частицы останутся как-то чем-то в чем-то зачем-то. Я оставлю свой след на старых открытках, я оставлю свои взгляды на чьей-то одежде. Это дух - он живет внутри планеты и в космическом пространстве. Это безумство творчества. Это непознаваемость безумства. Это безымянные слова, и беззвучный плач, и неподдающаяся нотам мелодия. Я шествую впереди своих желаний и страстей, безволосый и безголосый юноша. Я прохожу мимо чьих-то детей. Я открываю двери, но не проникаю внутрь, прохожу мимо открытых мною дверей. Все будет хорошо, потому что будет холодно, холод успокоит. Мне опять захочется путешествовать в чьих-то глазах, облизывать чьи-то губы и покусывать чьи-то мочки ушей. Судороги и ласковая боль. Я углублялся в ее дыхание. В этом сне таилась неестественная порочность. Необходимость спать преобразовалась в тоску по сновидениям и уюту, по возможности спать долго и крепко. Но бессонница наполнила пространство над кроватью, проникла в беспокойные слезящиеся глаза и растворилась в сознании.