Техас-сити 47 года
Шрифт:
– Эрио, мерзавец, как ты здесь оказался?
– Благодаря тебе и вот этому господину.
– Это кивок в сторону Самохина.
– Помнишь, ты мне обещал голову оторвать за то, что мои соплеменники пытались тебя отделать.
– Ах ты, какашка, - взвизгнул рядом Петр, - попался наконец.
Он воинственно засучил рукава и двинулся на пуэрториканца.
– Самохин, стой.
– Петр застывает и недоуменно смотрит на меня.
– Так, все таки, почему ты благодаришь меня?
Я поднялся со скамейки, несмотря на протестующие жесты массажиста, и вплотную подошел к Эрио.
– Потому что я бежал тогда из Техас-Сити и этим, оказывается спас себе жизнь. Все мои друзья погибли в день аварии,
– Сейчас ты будешь мертв, - Петр все же махнул рукой и задел плечо пуэрториканца.
– Стоп, - вовремя перехватываю его второй замах. Все окружающие корреспонденты щелкают затворами , стараясь не упустить момент скандала.
– А почему ты здесь?
– Я корреспондент газеты Дейли...
– Ах ты сволочь, так это тебя надо благодарить, что ты начал компанию, чтобы меня втянули в эту клоаку. Ты и есть Эрио Пальме.
– ... Я...
Он попятился от меня и испугался видно не зря. Я тихонечко двинул ему в скулу и, сметая несколько скамеек, незадачливый газетный щелкопер улетел к шкафчикам.
– Так его, мерзавца, - торжественно вопит Петр.
– Охрана, всех уволю, если не уберете лишних из раздевалки.
Два здоровенных охранника, тренер, спарринг партнер и сам Самохин выталкивают корреспондентов за дверь, туда же пошатываясь уходит Эрио. Я снова ложусь на скамейку.
– Зря ты так разошелся, - вдруг говорит мне тренер.
– Здесь были газетчики, они эту историю раздуют.
– Не волнуйся, все будет в порядке, - воинственный пыл еще не сошел с лица Петра, - я сегодня поговорю со своими ребятами, они найдут этого говнюка и обзвонят все редакции. Эй, мистер...
Он пальцем подзывает нашего юриста и что то шепотом говорит ему на ухо. Тот послушно кивает головой.
Вот и ринг, кругом чисто по-американски, вой, свист, аплодисменты и столбы табачного дыма. Катя и Глаша сидят, как почетные гости, в первом ряду. Я подмигиваю им, женщины расцветают в улыбке. Появляется мой противник - негр, он забирается в свой угол и размахивает руками перед публикой, вызывая вопли радости своих болельщиков. На ринге появился один из организаторов соревнования и поднял руку, прося зал помолчать.
– Сегодня у нас великий день. На чемпионате Америки 1947 года, среди профессионалов боксеров выступают два великих гиганта. Победитель Северных штатов, чемпион Великих Озер, непревзойденный Джери Джонсон...
Рев и свист стоит в зале и выступающий мужик долго трясет рукой добиваясь молчания.
– Его партнером будет, национальный герой Южных штатов, самый мужественный человек Америки, чемпион Европы 1946 года Николай...
И тут вопли не дали ему досказать фамилию, звуковой эффект потрясающий, будь-то бы все любят меня и знают давно. Организатор пожал плечами и сполз за канаты. Рефери проверяет перчатки и кивает головой.
– Готовы, - он поднял руку и вот зазвучал гонг, - начали.
Я танцую, это такой термин, когда ноги ни секунды не находятся в спокойном состоянии, легкие прыжки, непрерывное движение корпусом. Руки не у головы, как у всех боксеров, а у живота, расслабленно мотаются, соблазняя противников бить в лицо. Не стою на месте и каждый сантиметр ринга кажется моим достоянием. Мой партнер по-прежнему гибок и пытается провести разведку боем. Вот его первый взмах в сторону головы, мимо, еще несколько ударов в воздух и тут я в его глазах увидел уважение. Без конца кручусь вокруг него, выделывая невиданные вензеля по ковру. Такое создается у всех ощущение, что это не маленькая площадка, отделенная канатами, а огромная площадь, где можно свободно... танцевать. Джонсон теперь становится очень осторожным. Иногда по-американски, он решительно бросается на меня и пролетев мимо, тут же одергивает себя и продолжает редкие взмахи перчаткой. Я еще не шевельнул рукой, он же сделал около двадцати выпадов перчаткой и не задел меня не разу. В зале много недовольных, они шумят и орут всякую ерунду, подталкивая нас к развязке. Идут секунды первого раунда и вот гонг. Зрители недовольны. Я в своем углу и слышу с двух сторон голоса. Слева Петр.
– Да врежь ты ему, что это за бокс. Все же видят, что ты лучше его.
Справа тренер.
– Не спеши. Попробуй хотя бы задеть его, когда он расслабится. Этот один удар сразу все решит.
– Что ты там говоришь, старый верблюд, - возмущается Петр.
– Надо добивать противника, видно же, что тот уже давно понял с кем имеет дело.
Опять удар гонга. Я по прежнему танцую на ковре. Видно тренеры здорово накачали негра и он отважно пошел на сближение. Его мелькающие перчатки прошли в нескольких миллиметрах от моей кожи, а я опять уклонился и нахожусь за его спиной. Теперь Джонсон впал в ярость, он прыгает по рингу и без конца идет в атаку. Еще взмах в пустоту и... я его поймал. Клевок от живота в нос, откинул беднягу на канаты. Это был мой первый удар. Зал затих. Я не иду на добивание, по прежнему танцую недалеко. Кровь поползла по темной коже лица и первые капли блямбочками расползлись по ковру. Джонсон вытер нос тыльной стороной перчатки, размазав красную жидкость на синем фоне и принял стойку. Рефери не дает сигнала об остановке, только взмахивает двумя руками, продолжайте бой. Теперь Джонсон парализован, это поняли все, лицо прикрыто перчатками, в глазах - поражение. Спасительный гонг, развел нас по своим углам.
– Так его, - вопит Петр, - еще два удара и заканчивай.
– Думаю, - шепчет тренер, - что теперь он все время будет стремится войти в клинч. Не давай сближаться, Джонсон и все другие ребята ради победы смогут сделать какую-нибудь подлость или пакость...
Опять нас призывает в бой гонг. Негр, все также в глухой защите, вертится почти по центру ковра. Я коварно подставляю ему свое лицо, но он даже не бьет. Хотя нет... соблазн уж очень велик и выждав момент, он вкладывает в взмах всю силу удара. Перчатка со свистом проносится мимо носа и тут Джонсон подломился и рухнул на ковер. Никто сначала ничего понял, только тренер поднял большой палец к верху. Он видел этот коварный удар, с поворотом корпуса вбок и в левую скулу. Рефери склонился над Джонсоном и считает секунды.
– ... восемь, девять, десять.
Я гляжу на негра, а душе ужас, почему он не шевелится...? Но вот дернулась голова, бессмысленный взгляд пошел по рингу. Слава богу, все в порядке. А в зале творится черт знает что.
В раздевалке возбужденный Самохин комментирует матч.
– Ну надо же как здорово. Всего то несколько ударов и конец. Но как ты уклонялся, потрясающе...
Тренер смотрит на меня тепло.
– Знаешь, Николай, мне с тобой было работать легко. Ты многому обучен в Европе и я старался, чтобы ты сохранил все самое лучшее от туда и не переходил в этот грубый американский стиль. Очень хорошая работа. Я восхищен.
Катя и Глаша сидят здесь же в раздевалке на скамейке. У Кати от восторга огромные круглые глаза, Глаша, тепло улыбаясь, смотрит на меня. В дверь просовывается голова охранника.
– Господин Самохин, здесь пришли ваши... Не могли бы вы выйти...
– Иду.
Петр уходит и все оставшиеся бурно переживают прошедший матч. Я уже помылся и только натянул трусы, как в раздевалку ворвался Самохин.
– Девочки, Николай, смотрите сколько телеграмм.
Он вываливает на стол охапку конвертов. Я взял ближайший и у меня неприятно прошли мурашки по спине: "Куклуксклановская организация города Детройта гордится истинным американцем страны. Смерть евреям, смерть неграм..."